"Роздягаться! Швидко! Быстро! Шнель!" Бабий Яр. Протоколы допросов.


..."19 сентября 1941 года фашистские войска вступили в город Киев, а примерно через неделю по городу на стенах домов и других строений были вывешены объявления. В них предлагалось всему еврейскому населению города с необходимым количеством одежды, ценностями и документами, а также с трехдневным запасом пищи собраться в районе улицы Мельника. За неявку на сборный пункт грозила кара — расстрел. Так было записано в объявлении. Среди взрослых обсуждалось это объявление. Одни говорили, что собравшихся якобы отправят на железнодорожный вокзал, а оттуда в Израиль. Другие говорили, что будут отправлять куда-то на работу, но толком никто ничего не знал. Моя мать по национальности была еврейкой, и решила идти вместе со всем еврейским населением города Киева. Собрав с матерью в два больших рюкзака по паре сменного белья и немного имевшихся дома сухарей, мы вышли во двор. Помню, что во двор также вышли соседи, не успевшие эвакуироваться, и проводили нас за ворота. Какая-то женщина дала матери небольшой крестик с цепочкой, и она повесила его мне на шею... Люди двигались сплошным потоком. Многие несли на себе сделанные в виде рюкзаков мешки. Некоторые катили перед собой тележки с больными, неспособными двигаться самостоятельно. Матери везли в колясках грудных детей, а более старших — несли на руках или вели за руку; абсолютное число идущих были старики, подростки, женщины и дети. Люди плакали от страха перед грядущим неизвестным. Слышались настороженные недоумения: «Если думают вывозить с вокзала, то почему же собирают на Сырце в районе Бабьего Яра?»
..."Я уже состоял на службе в шуц-полиции, куда я пошел добровольно, имел желание своей работой вместе с немцами участвовать в разгроме Советской власти... Мы отобрали у женщин детей, и, построив взрослых на краю ямы, мы расстреляли их. Вслед за взрослыми расстреляли залповым огнем детей, причем детей младшего возраста расстреливал немец, а немного старше — мы... Маленьких детей, которые не уходили с рук матери, расстреливали вместе с матерями. А тех, которые были немножко побольше, ставили вместе со взрослыми на краю рва." (Из протокола допроса бывшего полицейского украинской полиции В. Покотило)
..."Когда подошла очередь расстреливать женщин, то у них стали отнимать детей, но они не отдавали. Тогда немец силой вырывал ребенка, расстреливал его, а затем стрелял в мать. Женщины долго кричали, молили о пощаде. После расстрела немец ходил по рву и достреливал из автомата, упавших раненными и от испуга."
..."В одну из групп отобранных для расстрела попала и я со своей дочерью Людмилой 4-х с половиной лет. Когда меня в числе других завели в овраг, я была в середине этой группы, нас остановили. У женщин вырывали их рук грудных детей и молнией отбрасывали в сторону, как дрова, где их расстреливали из автоматов и пулеметов. Благодаря тому, что я была в середине группы, и были сумерки, я, не дожидаясь того, когда начнут расстрел, упала на землю, положила под себя ребенка, в это время я услышала трескотню пулемета, и люди попадали мертвыми на меня обливаясь кровью. В таком положении я пролежала часа два, пока все затихло, я осталась жива и сохранила жизнь ребенку. И когда уже совсем стемнело, я осторожно приподнялась и убедившись, что вблизи никого из охраны не было, взяла ребенка и по трупам стала пробираться куда-либо в укрытие с целью спасения."

..."Впереди слышались автоматные очереди, крики детей, подростков, взрослых. Кто не хотел идти к месту казни или в истерике молил о пощаде, того фашисты избивали или травили собаками. Уже уходя в сторону оврага, мать успела крикнуть — «Сережа, беги», а сама в толпе медленно пошла вниз в овраг, в котором гитлеровцы расправлялись с мирными ни в чем не повинными советскими гражданами. Я стал метаться во все стороны, не зная, что делать, но вскоре заметил одного отдельно стоявшего от оцепления гитлеровского солдата, и, обратившись к нему, я стал просить и объяснять, что я не еврей, а украинец, попал сюда совершенно случайно и в подтверждение этого стал показывать крестик. Солдат после небольшого раздумья, указал мне на валявшуюся неподалеку пустую хозяйственную сумку и жестами приказал мне собирать в нее советские деньги, которые ветром разносило от того места, где раздевали обреченных. Насобирав полную сумку денег, я принес их солдату. Он велел спрятать деньги под кучу одежды, а самому отойти на небольшой глиняный бугорок, сесть там. Вскоре возле меня остановилась еще одна легковая автомашина, в которой были солдат и офицер в темнозеленой форме. Солдат, заставлявший меня собирать деньги, подошел к офицеру и о чем-то переговорил, затем жестом позвал меня и велел сесть в машину, я выполнил это. Рядом со мной села девушка лет шестнадцати, и автомашина направилась в центр города. На улице Саксаганского офицер нас отпустил, и мы разошлись."

..."Мы шли пешком. Колонну сузили, пути назад не было. Специально создали имитацию отправки – громкий шум, чтобы заглушить крики и выстрелы. Шлагбаум делил людей на порции. Меня и Гришу оторвали от мамы и включили в группу детей. Клара увидела меня, подняла ручки: «Миша, хочу на ручки». Побежала к нам. Полицай догоняет ее – бах по башке сверху, она упала. Он каблуком ее - бац на грудь – задавил! Мама это увидела – в обморок. Ребенок выпал. Ребенок кричит – а он подходит и этого ребенка – сапогом! А маму – застрелил, на моих глазах... Охранник, который стоял с нами – не знаю, кто он был, немец, полицай или подпольщик, увидев это, махнул рукой – разбегайтесь – и все побежали, как мыши... Может быть, в силу того, что я не знал немецкого языка, но у меня в памяти только язык украинский западенский. Может, поскольку я не знал немецкий, я не запомнил. А то, что говорили бандеровцы, полицаи, я четко все помню. Все два половиной года, что я жил в оккупированном Киеве, я немцев не так боялся, как боялся полицаев." (Ссылка)
..."Через 2–3 дня я услышал выстрелы в «Бабьем Яру» из автоматов и пулеметов. Со своим двоюродным братом Ткаченко Василием мы пробрались за проходящей подводой на ул. Дорогожицкую, в которую упирался овраг. С этой улицы нам было видно, как немцы со стороны кладбищ гнали массы людей, среди которых в большинстве были женщины, старики и дети. Ранее на автомашинах привозили в основном мужчин. Больных и не могущих двигаться стариков и детей везли на двухколках. Перед этим у них отбирали вещи и ценности. Заводили для этого к карьерам, а затем непосредственно с обрыва оврага расстреливали. Я наблюдал эту ужаснейшую картину на протяжении 20–30 минут. Колонны людей беспрерывным потоком двигались под конвоем к месту расстрела. Я ушел домой. Из усадьбы нашего дома слышны были бесконечные очереди из автоматов и пулеметов. Расстрелы длились дней 10. Затем оцепление Яра было снято и открылся проезд в сторону Лукьяновки. Расстрелы продолжались и после, но уже в основном в ночное время."

..."В той обстановке я остался с отцом, мать и бабушка оказались где-то впереди. Теперь точно не припомню место, но на одном из участков было множество мелких оврагов, вымытых дождевыми ручьями, и здесь охранники стояли дальше друг от друга. Воспользовавшись этим, отец столкнул меня в один из оврагов и сам последовал за мной. По оврагу мы выбрались на кладбище, где дождались глубокой ночи и затем ушли в село на родину отца. Там, через несколько дней отец был задержан гитлеровцами и расстрелян, а я некоторое время скрывался у знакомых, затем в январе 1942 г. перешел линию фронта и был призван в Советскую Армию.
...Тогда был пустырь, на котором росли большие толстые деревья. Там сидели немцы и требовали документы. Когда мама вынула паспорт, стоявший немец взял его и уже лежавшую груду паспортов и кинул в костер у себя за спиной. Забрали у матери кольцо и бросили в стоявшую здесь же коробку с драгоценностями. Затем велели открыть чемодан, вынули все документы и бросили их в костер."

..."Мы следовали дальше по ул. Мельника. По обе стороны дороги стояли гитлеровцы и требовали сдавать вещи и ценности. Люди бросали рюкзаки, чемоданы, сумки и шли дальше. Мы тоже бросили свои сумки с вещами. Со стороны Бабьего Яра уже отчетливо слышны были автоматные очереди."
..."У края площадки были возвышения, а между ними узкие проходы, ведущие в овраги, в которых фашисты уничтожали мирных граждан. На этой площадке гитлеровцы срывали с людей одежду и полураздетых гнали к месту казни. Люди метались с одного места на другое, как обезумевшие, крики обреченных и автоматные очереди слились в сплошной гул."
..."Я была очень маленькая, и в памяти у меня сохранились лишь отдельные картины этой страшной дороги. Когда мы дошли до того места, где забирали вещи, документы и уже отчетливо слышались пулеметные выстрелы, мама стала просить бабушку спасти меня. Бабушка со мной на руках подошла к полицаю и, крестясь и показывая паспорт, сказала, что она украинка. Полицай замахнулся прикладом, и хотел ударить меня по голове, но бабушка подставила свое плечо, и от удара рухнула вместе со мной на землю, прикрывая меня своим телом. Подошел немец и, подняв бабушку за шиворот, толкнул ее в толпу. Я крепко вцепилась в бабушкину шею. Обезумев от страха и боли, бабушка бросилась бежать. Люди перед ней расступились и, отбежав немного назад, она побежала в сторону еврейского кладбища. В нас выстрелили несколько раз, но не попали, и мы скрылись между деревьями старого кладбища. Мы долго бежали, но никто нас не преследовал, и мы затаились в кустах между могилами. Там мы просидели до вечера, слушая беспрерывные автоматные очереди. Когда совсем стемнело, мы вышли из своего укрытия и стали искать дорогу домой. Бабушка плохо знала этот район, а в темноте и вовсе заблудилась. Мы бродили вокруг яра, подходили незаметно к самому яру, видели людей, спасшихся от расстрела и сидящих на земле и на трупах."
..."Мы все шли по Брест-Литовскому шоссе, несли детей на руках, плакали. Завернули на улицу Керосинную и вышли на улицу Мельникова... Так мы подошли к самому Бабьему Яру. Там заслоном стояли немецкие солдаты и подгоняли людей... Немецкий солдат обратил внимание на нас. На руках у меня был маленький белобрысый ребенок, и он обратился ко мне: «Юде?», я ответила: «Да, пан». Он проговорил «Цурюк, капут шейн блонд клейн кинд, цурюк!» И мы с сестрой поняли: он подсказал нам, что нужно бежать. Я со Славиком еле выбралась из толпы, забыв о родных. Мы очутились на кладбище и спрятались в склепе."
..."Людей конвоиры загоняли на большую ровную площадку, где заставляли раздеваться до нижнего белья и группами примерно по 50-60 человек гнали в овраги, откуда раздавались пулеметные и автоматные очереди. Трудно передать, что творилось на площадке. Люди плакали, кричали, падали на землю с мольбой о пощаде, но каратели их жестоко избивали палками, травили собаками и гнали к месту казни. Я видела, как гитлеровец вырвал у молодой женщины грудного ребенка и вытряхнул его из одеяла в овраг. Эту жуткую картину расправы над мирными советскими гражданами я наблюдала примерно в течение 30 минут, затем мне стало жутко, и я прошла ближе к ул. Дорогожицкой, в надежде пойти на рынок. Но по всей этой улице сплошным потоком шли люди и пройти было невозможно. Я очень расстроилась от такого ужасного зрелища и возвратилась домой."


..."С этого места я видел, что прибывавших евреев — мужчин, женщин и детей — встречали также украинцы и направляли к тому месту, где те должны были по очереди складывать свои пожитки, пальто, обувь, верхнюю одежду и даже нижнее белье. В определенном месте евреи должны были складывать и свои драгоценности. Раздетых евреев направляли в овраг примерно 150 метров длиной, 30 метров шириной и целых 15 метров глубиной. Трупы лежали аккуратными рядами. Как только еврей ложился, подходил немецкий полицейский с автоматом и стрелял лежавшему в затылок. Евреи, спускавшиеся в овраг, были настолько испуганы этой страшной картиной, что становились совершенно безвольными… Это был конвейер, не различавший мужчин, женщин и детей. Детей оставляли с матерями и расстреливали вместе с ними… В яме я увидел трупы, лежавшие в ширину тремя рядами, каждый примерно 60 метров. Сколько слоев лежало один на другом, я разглядеть не мог. Вид дергающихся в конвульсиях, залитых кровью тел просто не укладывался в сознании, поэтому детали до меня не дошли… В то время, как одни люди раздевались, а большинство ждало своей очереди, стоял большой шум. Украинцы не обращали на него никакого внимания. Они продолжали в спешке гнать людей через проходы в овраг. С места, где происходило раздевание, овраг не был виден, так как он находился на расстоянии примерно 150 метров от первой группы одежды. Кроме того, дул сильный ветер и было очень холодно. Выстрелов в овраге не было слышно… Из города прибывали все новые массы людей и они, по-видимому, ничего не подозревали, полагая, что их просто переселяют." Показания шофёра вермахта Хефера.
..."Дворничиха позвала полицаев и сказала няне: "Жиденка утром отведи в Бабий Яр"... На Крещатике людей было много. Я попросил купить мне флажков и шарик. Когда были праздники, мы шли с папой на демонстрацию, он покупал нам игрушки. У меня было хорошее настроение, я балансировал на рельсах. Так и шли. Мы встретили нашу молочницу, и она предупредила няню: "Куда ты идешь с еврейским ребенком, ты погибнешь вместе с ним. Достань свой паспорт". На первой линии окружения между этими противотанковыми заграждениями был маленький проход, позади собаки бросаются на людей, на нас тоже бросилась собака и забрала нашу сумку с едой. Я разрыдался. Вокруг людей били прикладами, подгоняли. Мы с няней упали прямо на это заграждение. Разбились в кровь, у меня до сих пор остался шрам на всю жизнь. Люди шли через нас, наступали на нас. Наверное, в этот момент у кого-то из этого окружения сердце екнуло - меня подняли с земли за воротник, у няни в руке был паспорт, увидели, что она украинка и вытолкали нас из окружения. Мы вышли, спрятались в подворотне. Я уже перестал говорить. Язык отняло. И это было надолго.
Две недели мы с няней ходили по городу. Она решила отдать меня в приют для бездомных детей, который был на Печерске, на улице Предславинской. Написала в записке "Вася Фомин", положила ее в мой карман и оставила меня перед домом. Так я встретился с врачом Ниной Никитичной Гудковой, которая уже занималась 70 сиротами. Она сразу поняла, что я еврейский ребенок, у меня были такие кудри. Меня остригли. Несколько месяцев я не разговаривал. Во время войны я остался сиротой. Сирота - это же человек с оторванным куском сердца, души. Никто за мной не ухаживал, не защищал. В приюте поставок не было, дети 1-1,5 лет умирали от голода. Мы, постарше, как-то выжили. В приюте было еще несколько еврейских детей. Когда приближалась какая-то облава, Нина Никитична прятала нас под лестницу, мы там как мышата сидели. Понимали, что опасность.
После освобождения Киева я подглядывал в кабинет Нины Никитичны и увидел женщину и мужчину с большой бородой. Я бросился к ним, вцепился мужчине в бороду и начал кричать: "Мамочка, папочка, это я, ваш сын, заберите меня". Они хотели взять девочку, но умилились, я так к ним бросился. Так я стал Василием Михайловским. Сначала я был Цезарь Кац, с таким именем я родился. Затем стал Васей Фоминым, а сейчас я - Василий Михайловский." (Воспоминания В. Михайловского)

Дина на мелкие-мелкие кусочки порвала свой паспорт, оставила только те документы, где национальность не была указана. Затем, как описывала она в своих показаниях, началось самое страшное - когда толпа приблизилась к яру: "Немцы били людей с двух сторон в обязательном порядке. Если кто-нибудь падал, на него спускали собаку, которая рвала вещи, тело, человек поневоле поднимался и бежал вниз, а там попадал в руки украинских полицаев, которые раздевали людей донага, причем били ужасно, куда попало и чем попало: и руками, и ногами, у некоторых полицаев были на руках кастеты. Люди на расстрел шли совершенно окровавленные. Я еще не шла, все это видела сверху, не доходя этого коридора. Но когда я посмотрела в сторону раздетых, очевидно, меня снизу заметила мать, и она мне кричала: «Доченька, ты не похожа, спасайся!» Мне хотелось броситься их защитить, но инстинкт самосохранения подсказал - ты не спасешь".
