Про свободный рынок, Чубайса, мыслящий класс и мораль

А вот мой текст, опубликованный неделю назад в Republic:

Я как-то написал в сердцах, что все споры о том, когда и где Россия пошла не туда, увязнув в чавкающем дерьмом и кровью болоте, – бессмысленны. Потому что ложна идея, что вначале шли «туда». Проблема «не туда» не в том, что в 1996-м (или в 2000-м) «не туда» свернули, избрав Ельцина (или Путина). А в том, что ошибочной была идея, будто свобода (слова, выборов, рынка - неважно) гарантируют трансформацию России в Запад. К свободе стремятся и бандиты. У Путина столько свободы, что хоть ушами ешь.

Идея свободы не является ложной. Ложной является идея, будто свободы для преобразований достаточно. Или – это вторая большая иллюзия 1990-х – что для преодоления отставания от Запада достаточно разрешить частную собственность и рынок. Хотя реформаторы, выросшие при дефиците, безденежье и вранье (и не знавшие жизни при рынке) и правда в это верили.

Я помню, как Чубайс во время залоговых аукционов (и одновременно -  первой чеченской войны) повторял, как мантру (цитируя, кажется, Гайдара): «Неважно, как распределена собственность, важно, что она распределена». Это казалось разумным до очевидности. Свободный рынок все поставит на места, и собственность от нерадивых владельцев перейдет к рачительным. Что же до чеченской войны… Какое значение имел локальный кавказский конфликт на фоне вестернизации огромной отсталой страны?!. Чеченцы, думаю, были Чубайсу примерно как Путину пригожинские зэки. А настоящие битвы для младореформаторов тогда шли в Москве: за «Сибнефть», «Норникель», «ЮКОС». Элиты четко видели перед собой указатели типа: «Догнать Португалию по ВВП через 15 лет». А на знаки типа «уступи дорогу» или «пешеходный переход», нередко оставшиеся еще от советской власти, лишь махали рукой. Они лихачили, как многие, кто из «жигулей» пересел в «мерседесы».

Еще раз повторю главную реформаторскую, чубайсовскую идею: нужно лишь провести приватизацию, создать класс частных собственников, завести рыночный мотор, - и русское небо будет в алмазах счастья. Никогда не жившие при рынке были, судя по всему, обречены на иллюзию о благостности рыка. А рыночная экономика – она вообще не про справедливость, счастье и благо. Это просто усилитель и ускоритель и производства, и общественных отношений. Форсированный мотор. Машине все равно, куда везти пассажиров. Да хоть на тот свет:

тут с мощным движком шансов на выживание даже меньше. Чтобы свободная рыночная экономика была еще и человечной, требуются ограничители. Некоторые из них хорошо известны, поскольку формализованы: независимые пресса, суды, профсоюзы, выборы, сменяемость власти, свобода забастовок и протестов. Но есть и другие: те, которые у адептов рынка в России (у меня в том числе) вызывали в 1990-х усмешку. Таким ограничителем является мораль: укоренившиеся представления общества о справедливости, базирующиеся на Западе на христианском (я не про церковь) культурном фундаменте. Милость к падшим. Признание в чужом ровни. Защита слабых.

Мораль не в меньшей степени является ограничителем для частных и государственных безобразий, чем независимые суды или пресса. Может быть, даже большим, поскольку выкорчевать нравственное чувство все же сложнее, чем выхолостить социальные институты. Но когда кто-то заговаривал в 1990-х о нравственности, мы, дети уже не райка, но рынка, в ответ презрительно цедили про пирамиду потребностей Маслоу: в смысле, сперва нужно людей накормить, а потом уже требовать от них нравственного поведения.

Увы, убежденность, что нравственность нарастет вместе с жирком, оказалось еще одной иллюзией, и опасной. С жирком нарастает не нравственность, а пузо. Путин и его окружение стали заметно нравственно деградировать тогда, когда они удовлетворили все материальные запросы. После чего у них возникли запросы нематериальные и неожиданные. Так они сначала восстановили систему тайной полиции, а потом неправедных судов, а затем перешли к тайным убийствам, а следом и к войне. Деньги и власть развратили и растлили их. И ни рынок, ни личная свобода, ни владение иностранными языками, ни образование, ни европейские манеры и машины их от деградации не спасли.

Когда я говорю о морали, я не имею в виду абстракции. Мораль - это алгоритм, дающий лучшие шансы на выживание при меньших рисках. Вот почему мораль, с одной стороны, исторически конкретна, а с другой – динамична. Мораль развитого общества не обязательно понятна обществу отсталому. Суды как общественный институт странны тем, кто привык к самосуду. Эволюция морали состоит не (с)только в ее усложнении (от авторитарного распределения к современной западной рационально-легальной модели, реализующей принцип «win-win»), сколько в увеличении процента людей, для которых применение этого алгоритма является выигрышным.

Моральная деградация Путина, а вместе с ним его и сторонников (и, боюсь, и его заложников, по принципу «стокгольмского синдрома») – это его откат и отказ от морали XXI века. Нападение на Украину - вполне себе типичный поступок для главы европейской державы еще в XIX веке. Так поступал Наполеон: вполне как Путин. Но уже в начале XX века такая мораль начинала дурно пахнуть. Добродетелью стали пацифизм, неучастие, дезертирство, побег с поля боя: взять лейтенанта Генри из хемингуэевского «Прощай, оружие!». Путин преступен и аморален именно потому, что решил вернуть Россию на два века назад, поиграть в императора, заплатив за личную поездку на машине времени жизнями нескольких украинских и русских поколений.

Я порой даже думаю, что ярость, с какой путинские стражи контрэволюции нападают сегодня на Акунина, клеймя иноагентом, объявляя в розыск, называя террористом и экстремистом, – идет именно от того, что для Акунина тема нравственного  поведения человека, живущего в безнравственном государстве, является центральной. Начиная с детективов про сыщика Фандорина. А уж вся сага «Семейный альбом» вообще сфокусирована на этом. Акунин вместе с Улицкой и Быковым раньше других и четче других понял, что направление движения государства зависит не только от экономики или выборной демократии, которым можно свернуть шею, как свернул Путин. А от того, насколько сильно и остро люди в обществе реагирует (или не реагируют) на уничтожение чужого достоинства. Насколько мощны в обществе, простите за пафос, нравственные маяки и нравственные стоп-сигналы. Какой класс или какая группа является носителем и хранителем нравственного чувства. Путин – это ведь довольно типичный представитель второго городского поколения, для которого ничего не значили ни моральные устои дедов из крестьянства, основанные на общинной жизни и вере в бога, ни выхолощенные коммунистические идеи. В таких ребятах не было ни заложенных в детстве моральных аксиом, ни рефлексии по поводу этих аксиом. Мораль заменялась карьерой, а карьера понималась как путь к достатку, особо ценному на фоне общей нищеты. И даже нравственное поведение, когда неожиданно приходилось определяться, было не усвоенным, а ухваченным. Грех Путина не в том, что он сначала был гэбэшником, приставленным следить за своими в армейском клубе в Дрездене, а потом без перехода метнулся к демократу Собчаку, служа ему столь же верно, как прежде Андропову (и даже помог Собчаку с эмиграцией). Путь из Савлов в Павлы – да будь благословен! Грех в том, что во всем этом не было ни личного выбора, ни рефлексии, ни вывода, а просто поворот под воздействием внешних обстоятельств. Путин – человек, как все замечают, серый, но что более печально, пустой. Когда обстоятельства изменились в очередной раз, и речь пошла о сохранении власти, Павел так же легко вернулся в Савлы. Савл-2, впрочем, превзошел Савла дрезденского, войдя во вкус унижений и уничижений, вплоть до убийств.

И вот эту внутреннюю нравственную пустоту, которая если и заполнялась искренне, то обожествлением государства, обеспечившим заполнение карьеры и карманов, можно поставить в вину чуть ли не всем представителям околопутинских поколений, - от Эрнста и Добродеева до Сечина и Грефа. Возможно, даже уехавшему, но молчащему Чубайсу. Одна из функций морали в том, что она обеспечивает своему хранителю автономность существования, и во враждебной среде тоже. Отсутствие морали легко переводит автономное существование в агентное. По-русски говоря – человека несет, как щепку, прибивая, к чему угодно. Таковы и Путин, и, например, Прилепин. Вот почему они нашли друг друга: во всяком случае, Прилепин - Путина.

Я всерьез полагаю, что моральные устои, усвоенные и выстраданные, отшлифованные рефлексией по поводу преступления прошлого, обеспечивают процветание надежнее свободного рынка. России рыночной не удалось расцвести. Она вместо вишневого сада превратилась в страну-агрессора и мировое пугало, потому что имморализм и нравственный релятивизм были, похоже, доминирующими качествами советских людей. Эти люди разрушили свою прежнюю ужасную жизнь, но, не имея ничего за душой, построили новую по образцу старой, только побогаче и побессовестнее.

Подозреваю, СССР после распада был обречен на путинскую Россию. Если в людях нет жестких представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо, если для них кантовский нравственный императив – абстракция для лохов, можно будет провести после смерти Путина провести еще одну перестройку, уволить всех старых судей и прописать в конституции полнейший федерализм, - и все равно все свернет в привычную колею, полную грязи, крови, перемолотых костей и дерьма.

В общем, мораль важнее экономики. А достоинство важнее денег.

Важная задача русского мыслящего тростника, неважно где сегодня растущего, в России или в эмиграции, - формулирование моральных принципов, формирование моральных максим и следование этим принципам и максимам в реальной жизни. А не только придумывание политических, социальных или экономических конструкций для постпутинской России.

Иначе российская телега так и будет катить с кровавой грязцой в колесе. Из века в век, из века в век. Ночь, улица, фонарь под глазом - и снова ночь, без конца и без края. Все будет так, исхода нет.