Про школу.

Про школу, в которой я учился, я хотел написать очень давно. Но, проворачивая в мясорубке головы эти десять лет, понимаю, что уложиться в короткое повествование не получается никак. Поэтому не буду укладываться, просто буду тыркать в клаву, пока не надоест. 

Сразу уточню – ни слова выдумки не будет. Чисто документально и только то, что было реально, и, думаю, найдутся те, кто подтвердит, всё-таки через такие же школы прошли все мои ровесники, плюс-минус...

Погнали, помолясь…

В первый класс я пошёл в начале осени, что сразу настораживает. Мои родители, будучи молодыми и нахальными, уговорили-таки кого-то там, что бы меня взяли шестилеткой, ибо день рождения в декабре и на следующий год мальчик будет переростком и тра-та-та… Ага. А то, что мальчик будет вынужден десять лет быть самым младшим никого не волновало. Ну да ладно, простим. Говорю же – молодые были оне, глупые… 

Семьдесят шестой год, первое сентября, я в неуставном гэдээровском костюмчике, притаившись в букете слушаю Екатерину Дмитриевну. Это была замечательная женщина с прошлым. Вот просто в двух словах про это прошлое. В возрасте девятнадцати лет, будучи красным дипкурьером, была сброшена с поезда врагами, потеряла ногу. Далее – комсомольско-партийное военное и мирное созидание и на старости лет – директор школы. Замужем не была, детей своих не было. Но как она нас… нет, не любила, это было бы слишком банально. Как она нас растила! Макаренко по сравнению – дохлый тигр… Она, со своей негнущейся деревяшкой от бедра в ужасном чулке не поднималась выше первого этажа, а этажей было три, но так живо, как эта одноногая, седая, коммунистическая старуха в одной и той же невообразимой кофте…. Ну, вы поняли. 

Ещё она преподавала историю. И неудивительно, ведь она сама была историей. И никто из нас не сомневался, что она лично бальзамировала Тутанхамона, уничтожала ацтеков и бомбила рейхсканцелярию. Получить у неё по истории «четыре» было недостижимой мечтой. Даты событий нужно было знать с точностью до секунды, учебник по её мнению был только стартовой площадкой и она силой своих цепких трижды советских обгрызенных ногтей засовывала наши морды в другую литературу, типа всяких энциклопий и хрестоматий. 

На первом этаже рядом с кабинетом химии была школьная библиотека в комплекте со школьной библиотекаршей, которая, как нам казалось, родилась, жила, состарилась и помрёт в этом пыльном закутке, не выходя на воздух. Да так оно и было. Мы все приходили к восьми утра, она уже была там. Вторая смена уходила в семь вечера – она ещё была там. Я уверен, что если бы пришлось часа в три ночи взломать входные двери школы, что бы урвать срочно томик Гоголя, она бы спокойно записала в абонемент трясущейся рукой и, глядя поверх очков и потряхивая над формуляром обвислыми бульдожьими щеками со старческими седыми кустиками противных волосиков сказала бы свою коронную фразу: «Не дай бог хоть пятнышко…»

Да, это было серьёзно. Второго раза у неё просто не было. Не знаю, как ей это удавалось, но в этой малюсенькой библиотеке провинциальной школы ведь было, что почитать! «Что такое, кто такой» - именно там я познакомился с этим двухтомником пятидесятых годов выпуска. Ян Ларри, Ефремов, Носов! Вы помните, что такое было в те годы поймать «Незнайку на луне»? А в нашей школьной библиотеке – пожалуйста, но, конечно – по очереди. И не дай бог – хоть пятнышко! Навсегда закрывался доступ. Вот просто – навсегда и всё. Управы на эту бабку не было. …к своему стыду я не помню ни имени её, ни фамилии, ни отчества. Но она, не будучи официально педагогом, научила меня, да… Чему? А я не знаю. Тому, что к сорока годам выветрилось уже…

Учительница первая моя… Синий двухствольный альбом – я, первоклашка, во всей красе на одном развороте, весь класс – на другом. И она в уголке в обрамлении каких-то лент, обрезанная овалом по самое немогу – Софья Михайловна… Мой старт, трамплин, мой букварь. Три года. Она одна по всем предметам, даже по физкультуре, даже зимой, даже на лыжах! Ей тогда было под шестьдесят уже. Городишко маленький, было странно мне тогда встречаться в магазине с Божеством, украдкой смотреть, как Оно забирается на велосипед и едет, как все эти недостойные людишки…. 

Прописи… Мать их за ногу, эти прописи! Контурные карты! (это позже, правда). Рисование красками! Пение! Картинки в букваре, помните? Подъёмный кран с висящей на тросах какой-то передовой хренью, Кремль с мавзолеем, Маяковский – «Кем быть»… У меня растут года скоро мне семнадцать…. Крошка сын к отцу пришёл… Ищут пожарные, ищет милиция… (Маршак, знаю…)

После выпускного я пошёл искать Софью Михайловну, бродил с осыпавшимся букетом по дохлому частному сектору, понимая, что я, мудило, за десять лет не удосужился узнать место жительства моей первой, увидел её через забор, ковыряющуюся в грядках в ужасной юбке и в обрезанных резиновых ботах… Не знаю, кому было больше неудобно, мы промычали друг другу слова благодарности и разбежались навсегда…

Четвёртый класс ударил в лоб разными преподавателями по всем предметам, но ещё в одном помещении. Это с шестого мы уже начали громыхать по этажам, бегая из кабинета в кабинет. История – второй, химия – первый, алгебра с геометрией – третий, этажи в смысле. Ин яз – вообще в старом здании, ещё немцы пленные строили. Там же – биология, география. Труды, автодело – ещё одно здание. Два грузовика было у нас для вождения, газоны – пятьдесят первый и второй. Права получали с аттестатом, правда с отметкой, что с восемнадцати лет можно. У кого ещё так было? Теплица своя на территории школы, своя метеостанция, стадион с футбольным полем, огород, игровой городок с вкопанными шинами, по которым скакать было так адреналиново… 

    Начальные классы в памяти остались урывками. Такими яркими, контрастными вспышками. Помню, что нас в классе было сорок два человека. Примерно третья часть были ребята из военного городка, их каждое утро привозили на автобусе и увозили вечером. На нашем фоне почти деревенских полесских детей они выглядели инопланетянами. Все из разных концов Союза, некоторые родились в Германии, где служили родители. Они постоянно менялись, родителей переводили видно, и до шестого класса, пока не построили третью школу в городе, их перебывало великое множество. Девчонки у них были очень нарядные и ухоженные и наши девочки даже несколько проигрывали, но никакого разделения на касты не было точно. Дружили сильно. Они были более развиты в плане, скажем так – мировых тенденций. Новинки музыки, кино, рассказы о заграницах, жевачки «Лёлек и Болек».

Если нам попадала каким-то макаром жевательная резинка, то она жевалась месяцами, клалась на ночь в сахарный раствор и была чёрная от постоянного растягивания грязными руками, а мы были уверенны, что это благородная чернота, возникающая от долгого жевания…

Помню как, открыв рты, мы слушали о видеомагнитофоне и о том, ЧТО на нём можно было увидеть. (Кстати, видик живьём я увидел только на абитуре института…) Был один парнишка, так я по его рассказам узнал содержание фильмов «Дракула» и саги о Джеймсе Бонде. 

Где-то даже с их подачи мы научились стоять друг за дружку. Нет, мы и раньше не давали друзей в обиду, но с подачи военных одноклассников это превратилось в ритуал с братаниями, скреплениями кровью и закапыванием всяческих пацанских секретов. А тут ещё и подоспело время Тома Сойера прочитать, и все эти ритуалы я помню очень хорошо. У всех были тайные имена, которые не дай бог узнают девочки! Меня звали Янка. Хорошее такое белорусское имя, производное от фамилии. 

Помню одно потрясающее событие, которое реально стало вехой в моей жизни. Будучи в классе третьем я с двумя одноклассниками ввалились к первоклашкам и чё-то там мило нахулиганили, то ли бросались в них чем-то, то ли что…. И вот они наперебой стали звать учительницу следующими словами: «Мариванна, а тут БОЛЬШИЕ(!) пришли и обижают!» Большие! Большие, чёрт побери! У меня прямо грудь сразу колесом сделалась и спина стала прямой, как бамбук. 

Помню наших пионервожатых, такие огромные тётки-пятиклассницы. Помню, как сам стал пионервожатым и читал малышам вслух «А зори здесь тихие…». Это я сам выбрал такое недетское чтение и не смотря на вялые протесты их учительницы, которая потом сама сидела тихонечко и слушала, увлёк малышей, да. 

Приём в октябрята не помню вообще. А вот в пионеры нас принимали в Брестской Крепости, возили туда тремя автобусами. Это ощущение гордости за себя и за величие события описано многократно в литературе и сводится к распахнутой куртке или пиджаку, что бы красный галстук был виден всем, и все всё понимали и смотрели с одобрением вслед летящему домой пионеру…. Именно так всё и было и у меня и моих одноклассников. Первое время галстук был чуть ли не святыней, выглаживался собственноручно утюгом каждый вечер, вешался без единой складочки на ночь на спинку стула, завязывался по утрам обязательно, что бы узел был не узлом, а ровненькой площадкой и кончики чуть-чуть отличались по длине…. 

Потом галстук становился уже формальностью, замызгивался, завязывался абы как или вообще носился в кармане, но даже тогда понимание серьёзности этого символа оставалось, и я, например, не позволял себе свистеть в край галстука, помните такую фишку? 

А свистел я в целлофан от сигаретных пачек… Если удачно дунуть, получался такой феерически-свербящий визг, что в ушах потом ещё пол-дня гудело, а наши старенькие учительницы роняли кипы тетрадок, вскрикивая и оборачиваясь, а я уже громыхал вниз по лестнице, задыхаясь от собственной смелости… 

Хулиганили в основном по-доброму. Нет, были и вопиющие случаи, и деньги пропадали из учительской и в старших классах были даже приводы в детскую комнату милиции… Но это было действительно из ряда вон и вызывало такой общегородской резонанс, что жопа потом долго свербела после родительского ремня… 

Помню, каким потрясающим, фантастическим по своей ужасающей сущности было событие, когда два мальчика прогуляли ЦЕЛЫЙ МЕСЯЦ занятий. Я как раз тогда познакомился с Витей Малеевым, который в школе и дома, и ужасался, когда Костя Шишкин прогуливал уроки. А тут прямо под боком такая же ситуёвина и хлопцы каждое утро уходили из дома типа в школу, а на самом деле спали на речке и даже КУРИЛИ!!! Перед всем строем нашей пионерской дружины у них из кармана директор (к тому времени это уже был мужчина, Евгений Андреевич) доставал мятые пачки «Севера»… 
Вот вы не поверите, а мне, и не только мне, было реально за них стыдно. 

Ради справедливости нужно сказать, что такой мой мальчиковый правильный максимализм, воспитанный родителями и литературой плавно снивелировался где-то к шестому классу, но об этом чуть позже…. 

      (продолжение будет)