Про меня и про евреев

Графа "национальность" в классном журнале поставила всё на свои места. От этих трёх букв "ЕВР" некуда было спрятаться. То же позорное клеймо стояло возле имени ещё одного мальчика в нашем классе. Всем остальным детям был выдан знак качества "РУСС". Да, был ещё один армянин, но это не было так стыдно, как быть евреем.
Но в повседневной школьной жизни мне почти не приходилось вспоминать о своём отличии, кроме нескольких случаев, когда мне об этом напоминали.
Иногда в упоминании этого факта не было ничего опасного. Например, когда одна бойкая, звонкая и смешливая одноклассница, заглянув на перемене в оставленный на учительском столе журнал и сделав несложный статистический подсчёт, торжествующе объявила: "У нас в классе все - русские, только Полыновская и З. - евреи и К. - армянин!" Я думала, что провалюсь сквозь землю от стыда за мою "другость", но я понимала, что это выступление - просто шалость.
В другой раз, когда мы уже учились в старших классах, мой коллега по несчастью отстаивал свою точку зрения, противоположную мнению большинства, на какой-то организационный вопрос. В классе стоял шум, одноклассники были недовольны. И тут громко и чётко прозвучала фраза: "Жалко, что вас немцы не довешали." Меня как-будто вбили в пол чем-то тяжёлым, перехватило дыхание. Хотя замечание не было обращено ко мне напрямую, стало страшно и не только от этих слов, а от всеобщего молчания, которое было если и не поддержкой, то несопротивлением высказанному утверждению. В защиту евреев поднялся один человек, без знака качества, армянин. (Много лет спустя я узнала, что по маме он - еврей.)
Когда я собиралась получать паспорт, моя бабушка заговорила о том, что надо бы записать меня русской, и объясняла мне, что жить евреем среди других тяжело. Но в 16 лет не боишься никаких трудностей и готов смотреть опасностям в лицо. Да и выбирать мне не приходилось, в нашей семье были только евреи: и со стороны мамы, и со стороны папы не было ни одного родственника, за которого можно было бы уцепиться, чтобы изменить национальность.
Потом меня закрутил вихрь пробуждения еврейской жизни в Свердловске: создание еврейского культурного общества, концерты еврейской музыки, широкое отмечание еврейских праздников, деятельность в молодёжном еврейском обществе, знакомство с людьми. Помню, меня потрясло первое празднование Пурима в ДК Автомобилистов: переполненный зал моих соплеменников, тысячи горящих тёмных глаз, чёрные кудри, носы с горбинкой, которых в обычной жизни нужно было стыдиться, а здесь это было знаком принадлежности к чему-то тайному и настоящему. На сцене - красавица царица Эсфирь, рядом с ней другие герои той древней истории. Все артисты - евреи, и это невероятно. В зале полное единение. Казалось, первый раз за много лет люди задышали полной грудью, первый раз гордо подняли глаза...
Потом был День Катастрофы и сказанные вслух слова о миллионах погибших. И снова вечера, концерты, празднования. Я как-будто родилась заново. И только одно огорчало меня - моя нееврейская внешность. Я ловила на себе недоуменные взгляды и один раз вопрос прозвучал вслух: "что ты здесь делаешь?" Я так хотела быть частью своего народа, так хотела первый раз в жизни почувствовать себя такой же, как все. Было время, что я даже собиралась покрасить волосы в чёрный цвет. А позже, начитавшись Шолом Алейхема и перепутав всё в своей голове, собиралась сбрить волосы, чтобы принять иудаизм и стать настоящей еврейкой. Потом я поняла, что это дано мне по факту рождения. Это случилось, когда мой дядя-одессит привёл меня в одесскую синагогу и на неодобрительную реплику синагогального служки произнёс на идиш: "... аидише мейделе", и ... я вошла в "святая святых".
Мне нравились мальчики с чёрными кудрями и горящими, как угли, глазами. Я забывала о своей русой косе и хотела окунуться в Восток. Мечтала о будущих темноволосых кудрявых детях.
А потом я встретила Сашу. И он был похож на меня, такие же, как у меня, светлые вьющиеся волосы, ничем не выдающийся нос, только глаза карие, но совсем не тёмные. И я даже сначала подумала, что он не из моего народа, а когда познакомилась со всей его еврейской мишпухой, то всё встало на свои места. А потом мы ездили с ним в Одессу - город его детства и моей юности, и были вместе в той синагоге. И нам было всё понятно без слов.
И дети у нас растут златокудрые и не очень похожие на евреев. И снова я ловлю на себе недоверчивые взгляды, и снова читаю в глазах вопрос...
Но теперь я знаю, что мой Восток - светлый. А вокруг меня светятся тысячи чёрных глаз моих соплеменников.
|
</> |