Прием белой собачки.2 - "тираническая власть не может исправиться... она должна

slavochkar — 23.12.2023

Аркадий Белинков и советская цензура

Вопрос. Приведите отдельные антисоветские изречения, написанные вами в указанной рукописи.
И так – много страниц подряд. Мемуаристу (тому же Марлену Кораллову) тут ухмыльнуться не над чем.

Ответ. На стр. 2 рукописи я, дискредитируя советских политических деятелей, не имея в виду
никого конкретно, говорил, вернее, писал, что путь советского государства к коммунизму сопровождался творчеством величайшего русского поэта Маяковского, погибшего из-за разочарования в революции. Я считаю, что фактором, погубившим Маяковского, была политика советской власти в области идеологии».

И так – много страниц подряд. Мемуаристу (тому же Марлену Кораллову) тут ухмыльнуться не над чем.
По этому, второму делу Белинков, еще не отсидев сполна за первое, получил 25 лет. И хотя на дворе стоял уже 1951 год и до сталинской смерти оставалось меньше двух лет и срок скостили до десятки, освободиться писатель смог только восемь лет спустя, в июне 1956-го. То есть, на полтора месяца позже даже такого долгосидельца, как Лев Гумилев.

Прежде, чем искать в Москве какую-то работу, Белинкову пришлось закончить Литературный институт – теперь в качестве диплома 35-летний студент выбрал исторические романы Тынянова и вскоре получил место руководителя семинара по теории стиха. Но с преподаванием – и, безусловно, шире: с выстраиванием социальных отношений – у него было крайне туго. Авторитарный характер, культурный снобизм, идеологическая нетерпимость – все самое тупиковое, что только можно придумать для общения. И это были совсем не кабинетные черты: он умел отстаивать свою честь – буквально – в троллейбусе.

"Прости, бaтя, прости, пaхaн!"
«Мы ехaли с ним, – вспоминал Виктор Кардин, – в переполненном троллейбусе по Русaковской. Я не помню, по кaкому это было поводу. Аркaдий, который стоял позaди меня, подвергся зaурядному трaнспортному хaмству со стороны кaкого-то молодого пaрня. То ли тот проехaлся по поводу его очков, то ли по поводу "бобрового" воротникa или носa, я не знaю, я не слышaл. В обычном предстaвлении, Аркaдий – "кaбинетный" человек, педaнт, эстет, немного мaнерный. Все это было. Но вот что было еще: Аркaдий скaзaл этому пaрню: "А теперь мы выйдем!" И кивнул мне. И мы вышли нa зимнюю Русaковскую, и Аркaдий, взяв под руку пaрня, который был плотнее его вдвое и крепче его вчетверо, нaчaл читaть ему морaль. Особенность зaключaлaсь в том, что он говорил нa великолепной лaгерной фене, изредкa перемежaя ее вполне уместной ненормaтивной лексикой. Реaкция былa порaзительной. Этот пaрень, который мог рaзбить в кровь лицо, сбить очки, повторял одно: "Прости, бaтя, прости, пaхaн!"».

Поздней осенью 1960 года вышло первое издание белинковского «Юрия Тынянова». И хотя автор еще робел и давал ссылки на Маркса и Ленина, книга тем не менее произвела невероятное впечатление.

D.

Белинков. Юрий Тынянов. Первое издание. 1960
Виктор Шкловский откликнулся рецензией, озаглавленной «Талантливо»:
«Мы получили книгу А. Белинкова – свежую, смелую, внимательную и очень талантливую. У него есть свой взгляд на русскую историю и литературу. И он нередко берется спорить с Тыняновым. Этот спор он умеет вести на равных. Но ценность ее (книги – Ив.Т.) еще и в том, что она выходит за границы монографии и не только разрешает важнейшие проблемы современного исторического романа, но и ставит коренные вопросы развития сегодняшней советской литературы.

Я жду от этого человека многого" (Литературная газета. 8 апреля 1961 года).
О Белинкове заговорили с придыханием. Вот как Мариэтта Чудакова вспоминает публичное выступление Аркадия Викторовича 16 октября 1964 года:
«(...) сразу после вечера, посвященного 70-летию Тынянова, в Большом зале ЦДЛ, под председательством Шкловского: «Шкловский:
– Я прошу сказать – здесь ли находится автор единственной книги о Тынянове Белинков?
И тонкий звучный голос раздался:
– Да, здесь.
И Белинков прошел в президиум.

В это время не у одного лишь N, наверно, екнуло где-то в желудке, не один лишь он смутно о чем-то пожалел».
Помню, что называется, как сейчас, как черноволосый бледный человек, похожий издалека на Грибоедова, пошел из задних рядов по длинному проходу, устланному ковром, к сцене, со слегка откинутой назад головой, нескрываемо-горделиво. И весь зал, вывернув головы, смотрел, как он идет. Это было зрелище реальной, не дутой, заслуженной славы, которая должна была неизбежно вызвать чувство зависти – не к славе вообще, а к славе неофициальной, подлинной, возможной и для кого-то из сидящих в зале, но не угаданной ими, малодушно упущенной из рук.

никто, в сущности, из пишущих о литературе не сделал такого прорыва, как Белинков
Кто сидел на вечере памяти Тынянова? Конечно же, прогрессивная, как принято было говорить, часть Союза писателей, в той или иной степени – люди оттепели. И никто, в сущности, из пишущих о литературе (о драматургах или поэтах – речь иная) не сделал такого прорыва, как Белинков, никто не сумел выжать все возможное из ситуации, просуществовавшей всего несколько лет. А теперь они чувствовали, что уже – поздно. С конца 1962-го начало подмораживать, а в тот день, когда я впервые увидела Белинкова, мы узнали из газет, что кончилось хрущевское десятилетие, и будущее стало неясным».

Возможность печатать книги полностью освободила писателя от необходимости зарабатывать преподаванием. Да и с учениками отношения у него не складывались. «Студенческая аудитория, – вспоминает в «Распре с веком» Наталья Белинкова, – явно не походила на внимательную лагерную. Неудовольствие было взаимным. Последовала жалоба и, как результат, увольнение с работы».

Но если неудовольствие со стороны преподавателя можно объяснить рационально («Его, прошедшего блестящую школу Сельвинского и Шенгели, должно быть, раздражала ограниченность будущих пиратов пера: «Спрашиваю: «Каким размером написано это стихотворение?» А он, прижав руки к животу о покручивая большим пальцем одной руки вокруг большого пальца другой, отвечает: «Приблизительно ямбом». Приблизительно!» – там же, в «Распре с веком»), то неудовольствие студенческое вырастало из высокомерия, нетерпимости Аркадия Викторовича и абсолютизации им эстетических ракурсов и этических парадигм. А это материи вкусовые и мировоззренческие.

Ненависть Аркадия Белинкова к стране Советов была сосредоточенной и неутихающе-яростной
Не по душе некоторым студентам был и сочившийся из всех щелей белинковский антисоветизм. Мариэтта Чудакова: "Ненависть Аркадия Белинкова к стране Советов была сосредоточенной и неутихающе-яростной. Можно без всякого преувеличения сказать, что она не покидала его ни на минуту. Он без конца искал новые и новые формы ее выражения, и особенности его работы способствовали этой непрерывности. (…)
Его перо истекало сарказмом – он был основным художественно-риторическим средством Белинкова. К тому же это был редкий, почти не встречающийся в русской публицистике со времен Салтыкова-Щедрина темперамент. Концентрация яда в его устных и письменных текстах была немыслимо высока. (...) У Белинкова и ненависти, и сарказма хватает на сотни страниц".

Еще не до конца осознавая, не допуская, что язык писателя может быть эзоповым и под именем Павла Первого у автора скрывается Сталин, цензор возвращал книгу в редакцию с пометами на полях: «Интонация», «Стиль!» и даже с недоумением: «Почему такая ненависть к самодержавию?»

Помимо книгоиздательской перспективы, у Аркадия Викторовича появилась возможность вполне достойного заработка – статьи в Краткой Литературной энциклопедии, первый том которой вышел в свет в 1962 году. В общей сложности он написал для КЛЭ 14 статей – об Ираклии Андроникове, Евгении Аничкове, Юлии Айхенвальде, Федоре Батюшкове, Александре Бестужеве, Николае Бестужеве, Александре Блоке, Ангеле Богдановиче, Сергее Бонди, Семене Венгерове, Михаиле Гершензоне, Василии Гиппиусе, Аркадии Горнфельде и Леониде Гроссмане.

История со статьей о Юлиане Оксмане произойдет сильно позже.
А пока что наступил 1965 год – важнейший и вершинный для Белинкова: готовилось второе издание его книги о Тынянове. И «второе» было дерзким и авантюристическим эвфемизмом. Под тем же заглавием Белинков собирался протащить (любимый глагол обличителей) совершенно другую книгу – отчаянный памфлет в исследовательских одеждах, «литературоведческий роман», как он сам его называл.

Больше не понадобились цензуроусыпляющие ссылки на Маркса и Ленина
Книга 1960 года была от начала и до конца переписана. Все регистры прежнего материала оказались передвинуты, струны перенастроены, в оркестр введены новые инструменты. Больше не понадобились цензуроусыпляющие ссылки на Маркса и Ленина. Это была виртуозная и неслыханная по звучанию книга.
Если первое издание «Тынянова» начиналось сравнительно мягко: «Советский исторический роман возник в то же время, когда возникла вся советская литература, и подвергся действию тех же законов, которые действовали на нее», то издание второе с первой строки выдавало лучшего ученика Шкловского, едва ли не превзошедшего своего учителя:
«Форма мраморной глыбы, из которой Микельанджело вырубил Моисея, определила позу фигуры. Современники с настораживающей пристальностью всматривались в затылок пророка. Они покачивали головами. Им казалось, что фигура выглядит несколько придавленно; серьезные возражения вызывала шея. Все это внушало некоторое беспокойство».

После многолетнего стояния в узком шкафу автор был совершенно свободен в своих движениях. Подобного литературоведа в советской России с довоенных лет не видывали. И, конечно, это был иной жанр, свободный, как джаз, – эссеистика.

Тайные издательские друзья-доброхоты, понимавшие, что переработанный текст цензуру пройти не сможет, придумали уловку: на всех этапах говорить лишь о втором издании и категорически не упоминать о внесенных изменениях, об исправлениях и дополнениях.

Наталия Белинкова с благодарностью называет имена тех, кто буквально спас рукопись, – Марину Малхазову, Маиру Акмальдинову, Льва Шубина.

И в результате, никто на рукопись не донес, и в типографию отправилась книга, полная шума и ярости
По вечному принципу: если не раздражать Циклопа, то он и не заметит. И в результате, никто на рукопись не донес, и в типографию отправилась книга, полная шума и ярости:
«Для Тынянова Павловская эпоха, русское самовластие, самодержавие, империя нужны были, чтобы понять, чтобы угрожающе показать, что тираническая власть не может исправиться.
Что она не может быть исправлена.
Что она должна быть уничтожена».

Оставить комментарий

Популярные посты:

maximus

Особенности оформления ипотеки для IT-специалистов в 2024 году

ingria_art

Раннолово (Ranala, Ранола)

amarok_man

Бабченко покрыл Пугачеву матом из горящего Абрамса...

orientalist_v

Пекинский хого

soullaway

Москва. Там где центр.

augean_stables

Токсичный актив

modest_kukan

Плодоносят кабачки, темпы ударные

astravika

летнее домашнее уютное

tehnar_ru

Нотариат и тарифы. Часть II

• Ранее
• Архив