Прекрасный и легкий мир (окончание)

rezoner — 28.01.2010 Рюкзак оттягивал плечи все сильнее. «Курить, что ли, бросить?» - очередной раз закралась мысль, как всегда на этой дороге. Я знал, правда, что ненадолго ее, мысли этой, хватит, и что когда я доберусь до места, поставлю палатку... нет, сначала искупаюсь. Никого нет, можно бултыхнуться в воду голышом, а потом уже поставить палатку. Или даже сначала чайник, чтобы он закипел, когда лагерь будет готов. Интересно, мое любимое бревнышко осталось ли с прошлого лета, на чем я буду сидеть?

Наконец, через просветы вспыхнуло синим, и я повеселел. День был нежарким, как бывает тут иногда в августе, ясным и промытым. У меня было несколько дней подумать о том, как же жить дальше, а дорога – сначала по хайвею, потом по вермонтским сельским дорогам, среди поспевающих яблок и желтеющей кукурузы, потом по четырехмильной тропе через сосновый лес, то в гору, то под гору – пригасила обиды и раздражение.

Одно разочарование и этот день все же принес: когда я спустился по ответвлению тропы к озеру, к своему обычному месту, и сбросил рюкзак на плотную хвою, я увидел справа, метрах в пятидесяти, трехцветную палатку. Это был первый раз, когда уединение надо было делить с кем-то, и весь рисунок следующих дней, подернувшись, изменился.

Впрочем, тут я заметил силуэт, видимо, хозяина палатки, сидевшего еще чуть дальше на гладком гранитном лбу, с трубкой, четко видной на фоне вечернего неба. Человек, курящий трубку, заведомо не будет особо надоедливым и шумным, так что я успокоился и отправился к берегу, вытащив из рюкзака полотенце. Ну, буду купаться в плавках, ничего страшного.

Вскоре, разогрев ужин, я оставил его томиться в сковороде и решил все же навестить соседа – или, может, соседей? Было еще почти светло, но костерок горел, и одинокая фигура сидела у огня на невысоком чурбачке, спиной ко мне. Шагах в десяти я деликатно кашлянул. Сосед оглянулся, поднял изумленно брови и расплылся в улыбке:

- Alexander, it’s been a long time, take a seat! – он показал рукой на второй чурбачок. Я неловко поздоровался и сел. Это опять был Джеремия, и мне его удивление показалось несколько наигранным, как будто он ждал меня минимум со вчерашнего вечера.

- И часто ли вы здесь бываете, в этой глуши? – поинтересовался Джеремия. – Ах, да, чаю не желаете? – он уже полез за второй кружкой, так что отказаться было неловко.

Я отвечал, что бываю здесь каждый год, в начале августа, и привык именно на этом озере в одиночестве встречать свой день рождения.

Джеремия сочувственно покачал головой: - Понимаю ваше разочарование, я и сам здесь бываю всегда один, но обычно попозже. А в этом году, знаете, решил изменить расписание.

Меня немножко насторожили его слова, даже не слова, а то, что он не добавил никаких извинений, пусть и бессмысленных. Опять показалось, как и тогда в самолете, что встреча эта и разговор неспроста, но смысла я пока не понимал, и это все больше меня занимало. Решив пока что сам ни о чем не заговаривать, я с удовольствием и не спеша принялся за чай.

Я, конечно, вспоминал наш странный последний разговор – он не прошел для меня даром, и мне казалось, что я что-то понял. Пожалуй даже, я был признателен Джеремии за то, что он заставил меня вспомнить, казалось бы, давно забытое. Новых вопросов к самому себе у меня, правда, возникло больше, чем я нашел ответов. Так что я был рад, когда Джеремия, помолчав немного, спросил меня:

- Удалось ли вам подумать еще?

Формулировка показалась мне забавной: как будто научный руководитель интересуется, как идет работа над статьей. Но отвечал я охотно:

- Вполне удалось. Только я обнаружил одну довольно странную вещь.

Джеремия немножко подобрался, спросил, как будто извиняясь за любопытство:

- Не расскажете?

Я даже не знал, с чего начать, и с какой стати вообще я должен рассказывать о себе случайному человеку, которого... впрочем, говорить, что я его больше не встречу, не приходилось. И я начал, сперва запинаясь и ища слова.

Я рассказал ему, что моя жизнь как будто разделилась на две части, я это понял именно сейчас, когда стал вспоминать. Вначале все было как-то очень трудно. Я вспоминал, как я плакал, когда не мог достать игрушку, как мне невыносимо было это важно, а она лежала, например, на полке, куда я не доставал. Или, уже позже, в витрине. Потом, когда я подрос немножко, я очень завидовал старшим мальчикам, которые могли плавать с маской где хотят и сколько хотят, ездить на мопеде. Он так солидно жужжал и так заманчиво пах бензином. У папы моего друга Сережки была машина, «Победа». Он возил нас пару раз в лес, большую компанию, мы вчетвером сидели сзади, толкаясь и тихонько щипаясь, а Сережка, важный, сидел впереди, рядом с папой. Иногда папа ремонтировал ее, и тогда Сережка подавал ему инструменты – их названия он произносил небрежно: разводной ключ, пассатижи, круглогубцы... «Пошли в футбол?» - предлагали мы, но он только мотал головой: некогда, сами видите, и мы убегали, завидуя ему.

Мы собирали марки, сначала вместе с отцом, и хотели собрать хотя бы по одной марке всех стран. Я помню, как я боялся иногда отца, как тянуло в животе и подташнивало, когда он узнавал о моем вранье или о двойке. Но это занятие нас всегда примиряло. Мы разбирали марки у отца в кабинете, пахло сигарой, и от марок был особенный запах гуммиарабика, а на них - картинки, тончайшие, тщательные гравюры. Негры рубят тростник. Слоны переносят хоботом бревна. Поезд едет через джунгли, из трубы идет густой столб дыма, а местные жители дивятся на паровоз. Корабли в полной парусной оснастке, чайные клипера, смешные допотопные каравелы, китайские джонки... самолеты... надменные короли. Самый красивый - король Таиланда. Король Камбоджи - потом его сын учился с моим другом в одном классе и дарил ему марки своей страны (он так и говорил – «моя страна»). Я смотрел на марки и понимал, конечно, что никогда не увижу всего этого, но мечтать мне никто не мешал, и я сочинял истории о путешествиях, пиратах и сокровищах, дикарях и колонизаторах.

Я мечтал научиться плавать, как Тарзан – мы с папой однажды смотрели трофейный фильм, и Тарзан лихо пролетал на лиане на озером, где крокодилы только щелкали пастью ему вслед, а потом переплывал реку, и за ним пенилась и бурлила вода. Но на море я попал только в десять лет, и к тому времени еле мог проплыть по-собачьи метров пятнадцать. У друга Мишки была маска, трубка и ласты, и ему я тоже завидовал. Мишка был не жадным, и когда я решился попросить его, дал мне все свое богатство, помог нацепить, и я поплыл, обмирая от нового ощущения, когда вода сама держит тебя, и на дне проплывают четко видные камни, колышутся водоросли и иногда даже можно заметить морского конька. Мишка плыл рядом – он-то ездил туда, в деревеньку под Сухуми, к бабушке, каждое лето, и был как рыба в воде. Он поднырнул под меня, заглянул мне в лицо и скорчил дурацкую рожу.

Я прыснул и хлебнул воды, и разом пропала вся волшебная легкость. Вода уже не держала меня, а затягивала, соленая и страшная. Я не мог крикнуть, и глотнул еще воды. Я до сих пор помню ужас в мишкиных глазах. Хорошо, что его папа смотрел за нами, он кинулся в воду, доплыл и вытащил меня за шкирку, а потом я лежал на горячей гальке и все не мог надышаться воздухом, таким дорогим. Нас на два дня выгнали с пляжа, и тогда-то мы начали придумывать нашу первую серию комиксов, похождения человечков Кикиша и Микиша. Интересно, помнит ли это Мишка, он ведь теперь известный мультипликатор? Давно я уже его не видел.

- А что было дальше? – поинтересовался Джеремия, и я сообразил, что замолчал надолго, глядя в костер. Я стряхнул оцепенение и рассказывал уже вполне сознательно.

Дальше было все, как ни странно, гораздо лучше. Я помнил, что в тот год я перешел в другую школу, и мне страшно понравилось там учиться – я вставал с утра до будильника и выходил из дома раньше времени. Я очень близко сошелся с отцом. Он стал гораздо больше мне рассказывать, и, главное, расспрашивать. Оказалось, что ему интересно почти все обо мне, и его советы были удивительно тактичными и уместными. Меня взяли в спортивную школу – это была чистая случайность, один немолодой и очень знаменитый тренер вдруг решил, что не бывает поздних и бесперспективных детей, и набрал группу из десяти, даже двенадцатилетних ребят. Через три года я проплывал стометровку за одну минуту и две секунды, правда, не добравшись до рекорда Тарзана-Вейсмюллера. Потом тренер наш ушел на пенсию, да у меня и не было уже времени заниматься всерьез.

Я поступил в МГУ, легко, с первого раза, потом попал на кафедру, куда очень хотел, потом в аспирантуру в институт океанологии – каждый раз счастливые случайности словно сами подворачивались под руку именно в нужный момент. Еще в закрытые глухие времена на корабле «Витязь» я побывал в Сенгале, Намибии, на острове Святой Елены и в Рио-де-Жанейро. Когда я собрался уезжать за границу насовсем, все эмиграционные документы погибли в пожаре, но оказалось, что именно мои, единственные из всех, забыл в портфеле и унес собой какой-то сотрудник посольства. Я вспоминал множество эпизодов моей жизни: когда мне встречался тот единственный человек, который мог мне помочь, или в случайном чтиве я натыкался на фразу, скрывавшую ответ на сложный вопрос, или просто видел уличную сценку, наводившую меня на нужную мысль; когда я не садился на корабль, терпевший бедствие, или встречал родную душу за тысячи миль от дома.

- Понимаете, - говорил я, - все, о чем я мечтал в детстве, постепенно сбылось – и ни одного дня в жизни мне не было скучно. Я побывал во множестве стран, освоил несколько языков, научился всем мыслимым играм, занимался горными лыжами и аквалангом, прыгал с парашютом, стрелял из чего ни попадя и ездил на всевозможной технике. Меня любили самые разные женщины, я был счастливо женат и счастливо разведен. Мне даже не хочется все перечислять, чтобы вы не подумали, что я хвастаюсь. Меня беспокоит сейчас только одно – что все как будто уходит куда-то в туман, и воспринимается как страницы увлекательной книги.

Джеремия кашлянул, я замолчал и поднял на него взгляд.

- Александр, вы, верно, заметили одну вещь, - осторожно начал он. – Или давайте так: я вас буду спрашивать, а вы тогда уже точно поймете.

Я готов был отвечать и слушать его, и мне даже стало легче и спокойнее.

- Ваш отец ездил в экспедиции, в разные страны, и вы мечтали об этом, правда?

- Да, конечно.

- Вы еще в детстве мечтали плавать как рыба, скакать на лошади (я кивнул, улыбнувшись – про лошадей-то я забыл ему рассказать), погружаться в океан, идти через пустыню, защищать друзей, целоваться с красавицами? – я кивал каждый раз.

- Александр, а ведь все ваши мечты из детства, правда?

Он был прав. Мечты о карьере, спокойной семейной жизни, деньгах как-то не очень меня захватили. Мне захотелось оправдаться.

- Вы считаете, что это плохо? Одни превозносят тех, кто до старости остается мальчишками. Другие говорят, что человек должен становиться в срок взрослым и ответственным. Кто прав? – Джеремия не отвечал, и я поднял на него взгляд.

Он смотрел через костер прямо мне в глаза, не отрываясь, с жалостью.

- Ты сам ведь уже все понял, правда? – спросил он по-русски. Я продолжал смотреть ему в глаза и медленно помотал головой, не понимая, но холодея. Он вздохнул, поколебался и продолжал:

- Александр. Ты погиб, утонул в десять лет на Черном море. Хотя бы это ты понимаешь?

Я вспоминал свой сон в самолете, и этот несчастный замок, который я так и не достроил, и верил ему, а внутри и вокруг рушился мой прекрасный и легкий мир.

- И... – я облизнул губы, откашлялся. – И как же это все? Я что, на том свете? – меня самого передернуло от фальшивой интонации.

- Нет. Все не так просто. Ты сейчас захлебываешься морской водой. Мне очень жалко говорить тебе это, но время не ждет, завтра тебе сорок лет, - он посмотрел на часы, я тоже. Половина одиннадцатого.

- Что значит – время не ждет? – только и мог спросить я.

- Ты прожил так, как мечтал. Всё, о чем ты успел подумать и пожелать, уже сбылось, - он неожиданно улыбнулся. – Пиратов, от которых вы еле удрали, помнишь? В колумбийских водах?

Я помнил.

- Теперь все зависит от твоего решения. Хочешь доживать здесь и понемногу растаять, или хочешь прожить свою жизнь? Я предупреждаю тебя, она будет не такой.

Я окинул взглядом озеро, оно уже было едва видно. Вдали прокричала гагара, и совсем издалека раздался женский смех.

- Надо мне возвращаться.

Джеремия подошел ко мне, положил на плечо холодную даже через рубашку руку.

- До свидания, Александр. Скажу тебе, хотя не должен бы: ты прав, – он улыбнулся печально. – Закрой глаза.

Пощечина обожгла меня, я попытался раскрыть глаза. Вторая пощечина, по другой щеке, и я замычал и неловко дернулся. Под затылком лежал неудобный камешек. Я разлепил наконец глаза.

- Уф, слава тебе, Господи! - мишкин папа смотрел на меня с каким-то дурацким умилением. – Встать можешь?

Я встал и чуть опять не упал, очень кружилась голова. Он меня поддержал за руку. Мелкая волна с шипением расползлась неподалеку по гальке. Мишка, несчастный и зареванный, стоял рядом.

- Так, - сказал мишкин папа. – а теперь оба марш отсюда! И чтобы два дня я вас на пляже не видел.

Я повернулся и пошел к каменной лесенке в сад. Мишка догнал меня.

- Сань, извини... – заныл он громким шепотом. Я махнул рукой: - Да ну ты чего, все нормально.

Мишка повеселел и даже обогнал меня, а у лесенки повернулся:

- Слушай, а ты правда сознание терял?

- Ну конечно правда! Что я, придуряться буду?

- А ты всю свою жизнь вспоминал?

Я честно подумал. Что-то вертелось в голове и ускользало.

- Да вроде нет.

- И здесь обманули, - заключил Мишка расстроенно. - Ладно.У меня есть идея! Пошли рисовать приключения?

Сохранено