Под знаком незаконнорожденных

verbarium — 12.12.2023 .
Профессор Круг ("Bend Sinister") пытается перейти мост, разделяющий две половины осажденного города, захваченные противоборствующим войсками. Еще утром он свободно перешел этот мост, спеша в больницу, а к вечеру уже не мог добраться домой. Пропуск, выданный ему для свободного перемещения по всему городу, оказывается недействительным, поскольку солдаты, патрулирующие Северный вход на мост, не умеют читать. Он хотел прочитать солдатам сам, но выронил очки, и они разбились. "Меня не интересует политика, – сказал он. – Мне только реку перейти".

Задержанный на мосту хозяин бакалейной лавки, товарищ профессора по несчастью, подумал, что профессор это его мпасение и вышел из темноты.

"Он, похоже, впал в заблуждение, что Круг как-то начальственнее солдат, потому что начал плакаться тонким, женским почти что голосом, рассказывая, что он и брат его, у них бакалейная лавка на том берегу, и что оба они чтят Правителя с благословенного семнадцатого числа того месяца. Повстанцы, слава богу, раздавлены, и он желает соединиться с братом, чтобы Народ-Победитель смог получить деликатесы, продаваемые им и его тугоухим братом.

– Кончай, – сказал толстый солдат, – и прочти нам вот это.

Комитет Гражданского Благосостояния жаловал профессора Круга полной свободой обращаться с наступлением темноты. Переходить из южного города в северный. И назад. Чтец пожелал узнать, нельзя ли ему проводить профессора через мост. Его быстро вышибли обратно во тьму. Круг начал пересекать черную реку".

Мост был очень длинный, бесконечно длинный, профессор устал считать то наснущие, то вспыхивающие фонари. "Круг вспоминал других идиотов, которых он и она изучали со злорадным азартом омерзения. Мужчин, упивавшихся пивом в слякотных барах, с наслаждением заменив процесс мышления свинским визгом радиомузыки. Убийц. Почтение, пробужденное деловым воротилой в родном городке. Литературных критиков, превозносивших книги своих приверженцев или друзей. Флоберовых farceurs. Землячества, мистические ордены. Людей, которых забавляют дрессированные звери. Членов книжных клубов. Всех тех, кто существует потому, что не мыслит, доказывая тем самым несостоятельность картезианства".

Его остановили на южной оконечности моста. "Солдаты, велевшие ему остановиться, глядели веселее, и выбриты были почище, и форму имели опрятнее.<...>

Пьетро-солдат посмотрел на пропуск Круга и заговорил, артикулируя культурно:

– Я затрудняюсь понять, профессор, что помогло вам свершить пересеченье моста. Вы не имели на то никакого права, поскольку этот пропуск не был подписан моими коллегами из стражи северной оконечности. Боюсь, вам придется вернуться, дабы они совершили это согласно установлениям чрезвычайного времени. В противном случае я не смогу разрешить вам проникнуть в южную часть города. Je regrette, но закон есть закон.

– Весьма справедливо, – сказал Круг. – К несчастию, они не умеют читать, а писать и подавно.

– Это до нас не касается, – сказал мягкий, красивый, рассудительный Пьетро, и его сотоварищи покивали степенно и рассудительно. – Нет, я не вправе позволить вам пройти, пока, повторяю, подлинность ваша и невинность не подтвердятся подписью противной стороны.

– А не могли бы мы, так сказать, повернуть мост иной стороной? – сказал терпеливо Круг. – Я разумею – выполнить поворот налево кругом. Вы же подписываете пропуска тем, кто пересекает его с юга на север, верно? Ну так попробуем обратить процесс. Подпишите эту ценную бумагу и пропустите меня к моей постели на улице Перегольм.

Пьетро покачал головой. <...>

– Нет, пока документ этот не будет подписан, – сказал Пьетро и отвернулся. <...>

– И когда вы снова вернетесь с подписанным пропуском и все будет в полном порядке, – подумайте, какое внутреннее удовлетворение вы испытаете, когда мы соподпишем его со своей стороны.

Круг после долгих препирательств с властью возвращается на Север. "Обречен ходить взад-вперед по мосту, переставшему быть таковым, поелику ни один из берегов в действительности недостижим. Не мост, песочные часы, которые кто-то все вертит и вертит, и я внутри – текучий тонкий песок".

Круг снова в исходной позиции, "приручает" время.

"– Се снова я, – промолвил Круг, как только сгрудились вокруг его неграмотные друзья. – Вы забыли подписать мой пропуск. <...>

Еще не кончивши речи, он понял, что они его не признали. Они глядели на пропуск. Они пожимали плечами, как бы стряхивая бремя познания.

– Ты что, живешь на мосту? – спросил толстый солдат.

– Нет, – сказал Круг. – Попытайтесь понять. C’est simple comme bonjour, как сказал бы Пьетро. Они послали меня назад, не найдя доказательств, что вы меня пропустили. С формальной точки зрения меня вообще нет на мосту.

– Он, надо быть, с баржи залез, – произнес подозрительный голос.

– Нет, нет, – сказал Круг. – Я не из баржников. Вы так и не поняли. Сейчас я изложу это вам как нельзя проще. Они – с солнечной стороны – видят гелиоцентрически то, что геоцентрически видите вы, теллуриане, и, если два этих вида не удастся как-то совокупить, я, наблюдаемое тело, вынужден буду сновать во вселенской ночи".

И тут, дождавшись своего часа, "Бледный бакалейщик вышел вперед и сказал:

– Вношу предложение. Я подпишу ему, а он мне, и мы оба пойдем на ту сторону.

Кто-то едва не прибил его, но толстый солдат, видимо бывший за главного у этих людей, вмешался, отметив, что это разумная мысль. <...>

Оба документа пошли по кругу и встретили робкое одобрение".

Их робко отпустили. Бакалейщик не переставая трещал, убегая от опасности, Круг считал фонари.

"Фонарь номер десять.

– …но я так считаю. Конечно, наш Правитель – великий человек, гений, такой нарождается раз в сто лет. Вот именно такого начальника всегда и желали люди вроде нас с вами. Но он ожесточен. Он ожесточен, потому что последние десять лет наше так называемое либеральное правительство травило его, терзало, бросало в тюрьму за каждое слово. Я всегда буду помнить – и внукам передам, – что он сказал в тот раз, когда его арестовали на митинге в Годеоне: «Я, говорит, рожден для руководства, как птица для полета». Я так считаю, – это величайшая мысль, когда-либо выраженная человеческим языком, и самая что ни на есть поэтичная. Вот назовите мне писателя, который сказал хоть что-то похожее? Я даже дальше пойду и скажу…

Номер пятнадцать. Или шестнадцать?

– …а если взглянуть с другой стороны. Мы люди тихие, мы хотим жить тихо, мы хотим, чтобы дела у нас шли гладко. Мы хотим тихих радостей жизни. Ну, например, все знают, что лучшее время дня – это когда придешь после работы домой, расстегнешь жилетку, включишь какую-нибудь легкую музыку и сядешь в любимое кресло, чтобы порадоваться шуткам в вечерней газете или побеседовать с женушкой насчет соседей. Вот что мы понимаем под настоящей культурой, под человеческой цивилизацией, под всем, за что было пролито столько чернил и крови в Древнем Риме или там в Египте. <...>

Их что, больше сорока? Это самое малое середина моста.

– …скажу вам, как обстояли дела все эти годы? Ну, во-первых, нас заставляли платить несусветные налоги; во-вторых, все эти члены парламента и министры, которых мы сроду видеть не видели и слышать не слышали, дули все больше и больше шампанского и валяли шлюх все толще и толще. Это они и называют свободой! И что же тем временем происходило? Где-то в лесной глуши, в бревенчатой хижине Правитель писал манифесты, словно загнанный зверь! А что они творили с его сторонниками! Господи боже!<...> Все эти их огромные музеи – одно сплошное надувательство. Хотят, чтобы ты глазел, разинув рот, на камень, который кто-то выкопал у себя в огороде. Поменьше книг – побольше здравого смысла, вот как я говорю. Люди созданы, чтобы жить вместе, чтобы обделывать друг с другом дела, беседовать, петь вместе песни, встречаться в клубах и в лавках, на перекрестках, – а по воскресеньям – в церквях и на стадионах, – а не сидеть в одиночку и думать опасные мысли. Был у моей жены постоялец… <...>

– …все переменить. Вы научите молодежь считать, писать, перевязывать покупку, быть вежливым и опрятным, мыться по субботам, уметь разговаривать с возможными покупателями, – да тысяче нужных вещей, всех тех вещей, которые для всех людей имеют один, одинаковый смысл. Как я хотел бы сам быть учителем. Потому что, тут я тверд, любой человек, самый низкий, последний вагабунд, последний…

Если бы все горели, я б так не сбился.

– …за которую я платил нелепую пеню. А теперь? Теперь государство станет мне помогать в моем деле. Оно будет контролировать мои заработки, да, – но что это значит? Это значит, что мой зять, который член партии и сидит теперь, будьте покойны, в большом кабинете, за большим письменным столом, со стеклом, заметьте, станет мне помогать чем только сможет, чтобы с прибылью у меня все было в ажуре: да я буду зарабатывать куда больше, чем прежде, потому что отныне мы все – одно счастливое общество. Мы теперь все – семья, одна большая семья, все связаны, все устроены, и никто не лезет с вопросами. Потому что у каждого есть какой-нибудь родич в партии. Сестра моя говорит, какая, говорит, жалость, что нет больше нашего старого папочки, он так боялся кровопролития. Сильно преувеличивал. А я так скажу, чем скорее мы перестреляем умников, которые поднимают вой из-за того, что несколько грязных антиэквилистов получили наконец по заслугам…

Вот и конец моста. И нате – никто нас тут не встречает".

Как то есть? По тексту, Круг, наконец, обретает свободу и входит в лифт. Открывает дверь. Неужели?

Вы, профессор, воля ваша, что-то непонятное говорите, не разглядели без очков. Никто никуда не уходил, все остаются на месте. Полагаю, через ночь-другую солдаты Южной и Северной стражи начнут постепенно на мосту сближаться и проверять пропуска друг у друга. Почесав в затылке, пропустят друг друга, признают статус кво и растворятся в толпе забывчивых граждан, все так же не доверяя их бумажкам. Да они и читать то не умеют, не то что ходить в баню по субботам.

Бакалейщик, скорее всего, как классово близкий, подружится с обеими сторонами. Но Круг (!), философ-дуалист, так и останется на мосту, полуслепой, бесформенный, усталый. Без очков, без настоящего аусвайса, обреченный на бессмысленные блуждания от полюса к полюсу.

Что за скитания? Вечерний моцион? С формальной точки зрения, профессора вообще нет на мосту. "Ты что, живешь на мосту?" – спросят его опять солдаты, и он не будет знать, что ответить. В самом деле, какой мост, если ты сам Соединяющий.

Бюрократические, политические, педагогические блуждания, это понятно. Он преподаватель университета, гражданин государства. Это на поверхности. Но и – научные, теоретические, гносеологические, религиозные (а в подтексте всего – эротические) скитания не прекратятся до скончания времен. Нигде вашего пропуска не признают, никуда не пропустят, диссертацию бакалейщики забаллотируют.

На самом деле вы путешествете, г-н Круг, с Юга на Север Великой Пустоты, по едва освещенному мосту, сопровождаемый тычками в бок и казарменными смешками, между адом и преисподней, рождением и смертью.

Можно, конечно, броситься вниз головой с моста без очков, в темноте ночи, в темные воды. Но выйти из круга вы не сможете.

Льстить патрулям бесполезно, не ваш язык, не поймут. Заколют штыками, сгноят в зиндане. Бакалейщики помогут.

Любоваться пейзажем, мерцанием звезд – сумерки, на небе тучи, да и не то время и место.

Вам же ясно сказано: с двух сторон стража, куда вы, господин профессор? Куда бы вы не пошли – всюду ствол в ухо и речи бакалейщика про правильное перевязывание покупок и мудрость правителя. Не ходите к тем, кто существует лишь потому, что не мыслит, доказывая тем самым несостоятельность Картезия. Сядьте у парапета к граниту теменем и подумайте, что можно сделать, не ища спасения ни на Севере, ни на Юге. Главное, не верить в подлинность документа, пропускающего в ту или другую сторону.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив