Под катом сказка

топ 100 блогов katechkina30.04.2012 Под катом сказка. По моему совершенно осенняя.

День белый по небу катится, за ним ночь покрывалом стелется – пойдет Серафима на звезды загадывать – да где тут угадать, какая упадет. По молодости, бывало, выходило –первого своего в ручке ковшика углядела – все трепыхалось там чего-то, мерцало, а на утро, здрасти-пожалуйста, приехал. Пальтецо короткое, рубаха под ним вся в дырьях, на ноги и вовсе глядеть страшно, а сам веселый – «как барышня, поживаете», и ржет как конь.

 – Спасибо, хорошо поживаю, - Серафима ответила. – А сами-то откуда будете и по какой надобности к нам?

 - Что же вам везде надобность-то нужна, - всхрапывает. – А ежели я без дел, просто так, на красоты ваши поглядеть, да воздухом надышаться.

- Кто ж тебе запрещает, дыши.

Буркнула и сама себя испугалась: матушку вспомнила. Ты, Сима, борзая больно, колючая, как боярышник. Мужик ласковых любит, да гладких, чтобы как вьюн вились, да как месяц молодой светили – вроде как есть, а вроде как и нет.

Ну какой она вьюн? Боярышник и есть. Вся красота, что растет густо, сильно – вместо забора можно, или какой неприглядный угол прикрыть. Но внутрь ни за что не залезешь – исколет, исцарапает, изрежет, да и по правде сказать, лезть туда не за чем – чай не сокровище спрятано, а так – пустота...

Вздохнула, платок поправила.

- Ладно уж, - говорит, - садитесь вот тут в тенечке, а я чай поставлю. Вам с смородиной или без?

- А чего затак кипяток гонять? - смеется. – У меня вон чего есть. Будешь?

В жизни Серафима вино не пробовала, да отказываться все-таки не стала. Ну как и правда чего путное выйдет? А и не выйдет - жалеть не о чем – судить ее некому, а самой себя грызть хоть и больно, да зубы все равно целы останутся.

И не сказать, чтобы ладно получилось, и совсем не так, как ей мечталось, и захрапел он сразу же, а все-таки Серафима обрадовалась. Ишь тебе, боярышник, - думает, - ничего, авось в одном месте все одинаковые, как нибудь да сложится.

Сложилось: выспался, зевнул желтой пастью, пальтишко свое худое на гвоздь повесил – остался, значится. Как совсем растеплелось, печку глиной подмазал, в сарае дверь поправил, а на кухню новую лавку сбил – да так ловко, всем  лавкам лавка. Сядет Серафима на лавку и так хорошо ей становится, так правильно, как будто это не она сама, а какой-то другой человек – светлый, да простой, и нет в этом человеке колючей зеленой пустоты, а есть мысли легкие да благостные.

- Ты, Симка, дура все же, - смотрит на нее и смеется. – Вроде баба взрослая, красивая, а вся какая-то шиворот навыворот – не понятно где перед, а где изнанка.

- Чай не рублик, неча крутить, - в тон ему отвечает. – Давай кваска налью, со вчера в погреб вынесла – теперь холодный небось.

Так до осени и прожили. А как листья с деревьев падать начали, засобиралась Серафима в город за подарком. Про подарок она давно придумала, да с деньгами  все никак не выходило. Только и было что серьги материны, дак ведь их попробуй, продай. По счастью к сентябрю сладилось: у соседки, Зинки, муж с заработков вернулся, он и взял. Дал хоть и не очень много, а ей хватило: и ткани купила самой лучшей  – сноса такой не будет, и пуговицы взяла тяжелые и блестящие – захочешь – не потеряешь. Ночами шила. Как четырнадцать звезд на небе покажется, так значит можно уже: не проснется. Хорошо шила, споро, за неделю полностью управилась. И такое пальто вышло, что ни в сказке сказать – генералу и тому носить не стыдно. Ахнул, конечно – как было не ахнуть.

– Не стоило, - говорит, - Симушка, и стараться.

А сам, видно, довольный – все пуговицы крутит.

 - Носи, - буркнула. – Чего ж там, зима же скоро.

А у самой под сердцем мягонько, как в птичьем гнездышке – Симушка. Кабы знать, чем это пальто обернется, ни за что бы связалась. Подрала, растерзала на мелкие клочья, утопила в зеленой мути, так чтобы и следочка не осталось. Да кто ж будущее знает, разве что звездочки небесные…

Одел пальто и ушел. Но не в один день, не сразу, а так – как будто бы по чутка резал. Сначала ногок, потом пальчик, а потом уж и руку по локток. Перво-наперво на работу устроился.  

– Заживем, - говорит, - К следующему лету баню новую выстроим. Не вешай нос.

Она и не вешала – что ж, баня дело хорошее, да и работа мужику нужна, а не то заскучает или чего доброго пить начнет. Утром соберет его – яички, хлебушка, пару луковок,  на крылечко выйдет и смотрит вслед. Как к лесу подойдет, перекрестит троекратно – от леса-то уже не видать – и в дом. Шур-шур по хозяйству, и к окошку – не идет ли, шур-шур и на крыльцо - а вдруг покажется. А как солнце к лесу склонится, то и вовсе на улицу выйдет, встанет у забора и стоит. Он еще по первости над ней смеялся: ты, Сима, все равно как столб верстовой – издалече видно. А потом смеяться перестал. Даже злится начал. Делать тебе, - говорит, - нечего что ли? Чего ты все маячишь, лучше бы спать легла, чем на ветру торчать – все пользы больше. И вроде ничего такого обидного не сказал, а как будто сапожиной в подбрюшье дали: всю ночь проплакала, но все ж таки смирилась и больше у забора не стояла. А он все злей и злей. То ужин не таков, то села не там, а то и вовсе ругаться начнет.

- Бескультурная ты,  - говорит. - И до людей очень злая. Другие бабы веселые, а на тебя глянешь иной раз, такая тоска  берет, что хоть вешайся.

– Вот и иди к своим бабам, - огрызалась. – Барахло свое собирай, и иди.

А сама все на гвоздь – смотрит – а ну как и правда пальто снимет, и уйдет – как жить? Ворожить бегала. Береза – от слез, дуб – от равнодушия, ясень – от семи разлучниц, тополь – чтобы не бил, клен – чтобы думка была, а осина – иудино дерево – от всех напастей кряду. Все как матушка учила: по шести веточек с шести деревьев соберешь, в метлу свяжешь и шестикратно избу выметешь. Сделать-то сделала, а только не заладилось – то ли в темноте деревья спутала, то ли слова правильные позабыла. Пришел, за стол сел, а самого шатает.

- Рожу, - говорит,  - твою видеть не могу больше. Как с тобой жил – сам не знаю.

– Ну не знаешь, так и иди, - ответила. – Господь с тобою.

Так, шатаясь, и ушел. И пальто оставил.

 – Не надо говорит, мне твоей одежи, и дверью хлобысь – аж полки задрожали.

Страшно стало Серафиме. Так страшно, что даже слова не вымолвить – кажется, откроешь рот, и сразу же душа упорхнет из тела болючего, горем изглоданного. И по сторонам смотреть ни в коем разе – в каждом углу мерещится. Вон печка  им побеленная, вон коробка для иголок – от скуки сколотил, вон картинка – вместе вешали, все смеялась еще «что ж тут украшать». И даже воздуха, и того не хлебнуть как раньше – он как будто бы еще есть в этом воздухе, выдышишь и совсем ничегошеньки не останется. Всю ночь просидела Серафима, а как только заря забрезжила, поднялась, взяла пальто и вышла за околицу, в поле. Легла не с краю, а ровно посередочке, еще долго примеривалась - так чтобы, значит, виднее было. Распласталась, руки в рукава засунула и  начла просить у Бога смерти.

 Пустое.

Не пришел Бог к глупой бабе, и не излил на нее ни благодати своей, ни утешения. Три дня лежала и три ночи, а на четвертую осерчала. Поднялась повыше, к ковшу этому проклятому, примерилась, туда где мерцало, раз – и с мясом выдрала. И легко получилось – даже и старания не надо особенного: было и нет. На ладонь глядит – а там маленькое, блестящее, чуть может быть побольше чем пуговица, но все равно никакой серьезности – так – безделка. Примерилась Серафима еще раз – хрясь – и опять получилось. Так за ночь полный передник и набрала –  даже за корзиной хотела идти, да умаялась – кое-как до дома доковыляла и заснула. Утром встала – ничего, живые, разве что блестяшки немного осыпались. Сгребла в кучу, вышла в огород, да прямо все в боярышник и высыпала. Озарилась зеленая муть, листики развернула, колючки попрятала: понравилось, значит. Так и повелось. Ночью бродит Серафима по полю, звездочки небесные в передник собирает. А днем сидит у окошка, пьет чай из черной смородины, а как только кто мимо проходит, сразу же шторки задергивает и молчок.  

- Ну и хорошо, - думает, - что не вьюн, а боярышник. Растет шибче, укрывает гуще, и внутрь не залезешь, как не старайся. А иначе беда  – отвернуться не успеешь, мигом разворуют да на польты себе пришьют. А их разве наберьшся на польты-то – нет, ни в жисть не наберешься.



Оставить комментарий

Архив записей в блогах:
Посмотрим теперь отчет БВФ за вторую половину 1944 года [ЦВМА, Ф. 767, Оп. 2, Д. 58, Л. 42]. Сначала эпизоды, когда вооружение только усиливалось. В перечень попали и корабли новой постройки. Начнем с них. На ПЛ С-16,С-17 и С-19 было установлено по одному орудию Б-24-П. На больших ...
Вопреки устоявшимся стереотипам, ни айфоны в подарок девушке, ни носки в подарок мужчине не являются самыми распространенными подарками. Согласно недавнему опросу, в среднем россияне тратят на подарки в честь Дня Святого Валентина 2900 рублей. При этом мужчины тратят 3700, а женщины ...
Вынесено из комментариев . Вы просто не понимаете, как работает мозг у западного обывателя. Для русского человека война — это страшное испытание, которое мы принимаем близко к сердцу по целому ряду причин. Русский в каждый бой идёт, как в последний. потому что в вопросах войны и мира ...
Отличная новость для ценителей современного искусства и просто открытых для всего нового людей. Современного искусства в Москве с каждым годом становится все больше и больше. Летом отпраздновал очередное новоселье музей современного искусства «Гараж» Дарьи Жуковой , который теперь расп ...
Про бедную хохлушку которую из европы не пустили до нашего Мордора, а она так хотела найти тут себе богатого мужа. Потому-шо Поляки халявщики, а Немцы прагматики и замуж берут только через брачный контракт. Тоесть, супружеский долг исполняй, но как была нищей беженкой, так нищей и ...