"Плагиат" с авторскими комментариями. Главы X - XI

yuri-kudryashov — 14.01.2017 -


X

  Трудно сказать, почему на концерт памяти Челестинского пришло так мало народу. Может быть, люди вдоволь насытились скандалами вокруг его имени. Может быть, не представляли себе его музыку без него самого. А может быть, просто не хотели вспоминать случившееся. Как бы то ни было, зал был полупустой и реагировал слабо, хотя все музыканты, начиная с Дешанеля и кончая Шабуниным, сделали свою работу безупречно. Организаторы, как всегда уверенные в успехе, ожидавшие аншлага и оваций, были потрясены. Но исполнителей это не сильно расстроило. Концерт состоялся, и они отыграли на славу – это главное, ибо они считали это своим долгом перед Виктором.
  Для Ивана же тот концерт оказался более судьбоносным, нежели он мог предполагать. После его блестящего выступления к нему подошла за кулисами девушка – маленькая, тоненькая, очень милая и улыбчивая, с ямочками на пухлых щёчках, яркими веснушками и пышной копной золотистых кудряшек, лохматая и в чём-то даже смешная, с какой-то холодной северной красотой[1].
  – Здравствуйте, Иван! Я Марина Латышева. Это я прислала то письмо с рукописью.
  – Рад познакомиться, Марина. Очень ждал встречи с Вами.
  – Я обещала подойти к Виктору после его выступления… Вы так на него похожи!
  – Мы с ним надеялись, что Вы поможете нам выяснить, как эта рукопись попала к Вам.
  – А я надеялась, что Вы мне в этом поможете.
  – Оставьте Ваш телефон. Я подумаю, каким образом мы могли бы это выяснить. Совместными усилиями, думаю, мы найдём ответ.
  – Ещё я сделала для себя копию той рукописи и хотела попросить Виктора Аркадьевича на ней расписаться. Может быть, Вы распишетесь за него?
  – Не думаю, что имею на это право. Но если Вы просите…
  Иван дал первый в своей жизни автограф. Марина вдруг помрачнела.
  – Знаете, я чувствую себя виноватой в его гибели. Если бы я не прислала то письмо…
  – Перестаньте. Никто не мог знать, что так получится.
  – Вы меня успокоили. Я боялась, что Вы вините меня.
  – А я боялся, что Вы вините меня.
  – Это уж точно нет. Я не верю во все эти россказни, что Вы мошенник и всё подстроили.
  – Спасибо, мне приятно это слышать.
  – Буду ждать Вашего звонка. Для меня нет более интригующей загадки, чем история этой рукописи.
  – Я обязательно расскажу Вам её в более подходящей обстановке. Полагаю, Вы имеете право знать.
  Иван ехал домой, по дороге пытаясь осмыслить внезапно нахлынувший на него поток чувств. Весь мир для него словно перешёл в иное измерение, потонул в тумане, и реальным осталось лишь одно – её глаза. И ничего другого не было вокруг. И всё остальное вдруг перестало иметь значение. Это казалось ему сказкой, но он не помнил уже, что было с ним до встречи с Мариной, забыл, что только что выступал на сцене Большого зала филармонии с труднейшей для исполнения пьесой – жизнь словно переломилась и началась заново, обрела какой-то новый, доселе неведомый ему смысл. И смысл этот заключался в её глазах. Ничего особенного не было в ней на первый взгляд, но Ивану казалось, что более прекрасной девушки он в жизни не видел. Это маленькое и трогательное, какое-то совершенно воздушное, неземное, ангельское существо притягивало его с непреодолимой силой.
  В ту ночь он не мог уснуть. И весь следующий день не мог думать ни о ком и ни о чём, кроме неё. Словно амнезия стёрла его память до вчерашнего концерта и оставила лишь фантастический манящий взгляд её небольших, но таких выразительных ясно-голубых глаз. Они столь недвусмысленно говорили о взаимности его интереса, но рассудок не уставал твердить, что это невозможно, что ему показалось, что он совсем не знает её, что это пройдёт. Иван не отличался робостью с девушками, но не мог ухаживать за ней, как за любой другой. Нужно было нечто особое, из ряда вон выходящий жест, чтобы выразить всю полноту и глубину чувства, что постигло его и буквально перевернуло его сознание.
  Наконец он набрался смелости и позвонил ей[2].
  – Алё? – послышался в трубке её нежный, звонкий, немного детский голосок.
  Внутри у Ивана всё трепетало настолько, что он не мог дышать. Он покрылся пóтом, и трубка задрожала у него в руке.
  – Алё? – более настойчиво повторила она, а он не знал, что сказать, и не мог вымолвить ни слова.
  И вдруг он услышал нечто такое, что развязало ему руки.
  – Иван?
  Каким-то непонятным образом она догадалась, что это он. И словно чем-то тяжёлым огрело по голове: «Дурак! Ну что же ты молчишь!»
  – Марина? – произнёс он не своим голосом, не понимая, откуда в нём взялось столько смелости. – Если ты свободна сейчас, я хотел бы пригласить тебя со мной поужинать, – произнёс он медленно, но решительно, почему-то с полной уверенностью, что она согласится.
  И она согласилась. И это внезапное «ты» казалось обоим естественным и само собой разумеющимся.
  – Ты обещал рассказать мне историю Тренодии, – напомнила Марина за ужином.
  – Виктор очень любил одну девушку. Звали её Таня Лоскутова. Тебе знакомо это имя?
  – Нет, никогда не слышала.
  – Они встречались около месяца. А потом… В общем, у неё был врождённый порок сердца. Она не знала об этом, и он не знал. Однажды утром он проснулся с ней рядом, а она…
  – Боже, какой кошмар! – воскликнула впечатлительная Марина.
  – После этого он написал Тренодию. Всего за несколько дней. Пришёл на похороны с готовой рукописью и передал Таниному отцу.
  – И что же дальше?
  – А дальше Виктор пытался найти его, но не смог. Рукопись бесследно исчезла, и Виктор ничего не знал о ней, пока ты не прислала ему письмо.
  – К сожалению, нам это ничего не даёт.
  – Есть лишь один способ выяснить: спросить у твоего отца.
  – Мне бы очень этого не хотелось. Он расстроится, если узнает, что я залезла в тот ящик.
  – В таком случае, нам придётся смириться с тем, что мы никогда ничего не узнаем.
  Но Марина не готова была смириться. Когда она поняла, что другого выхода нет, решено было на следующее утро поехать вместе к её родителям.
  Жили они далеко, в Шлиссельбурге. Иван и Марина больше часа ехали на автобусе. Марина предупредила об их визите, но её родители почему-то странно на него посмотрели. Они словно увидели привидение[3].
  – Здравствуйте! – поприветствовал их гость. – Иван Шабунин.
  – Юрий Антонович, – в свою очередь представился отец. – Моя супруга – Галина Матвеевна. Проходите, присаживайтесь.
  Они были довольно старыми. Трудно было поверить, что у них столь юная дочь. Они походили скорее на её дедушку с бабушкой. Квартира их была маленькая и скромная. Все расселись. Ивана продолжал смущать загадочный, неотрывный взгляд на него хозяев – будто к ним явился чекист, чтобы вести их на расстрел.
  – Папа, нам очень нужно поговорить с тобой, – начала Марина. – Для начала я должна перед тобой извиниться. После ремонта в твоём ящике сзади образовалась щель. И я увидела там рукопись. Она торчала наружу, и я не могла удержаться. Пожалуйста, не злись на меня.
  – Что ты, ничего страшного! – ответил Юрий Антонович, продолжая пристально глядеть на Ивана, будто с его приходом всё потеряло значение.
  – Поверь, я больше не лазила в тот ящик и ничего не брала. Но та рукопись… Когда я поняла, что это за музыка, я решила отправить её Виктору Челестинскому, и в результате…
  – Юрий Антонович, – перебил её Иван. – Мы пришли сюда, потому что нам очень важно знать: как эта рукопись попала к Вам?
  – Так Вы ничего не знаете? – произнёс Латышев так, будто от этого зависела его жизнь. – Понимаете ли, я… Как бы Вам сказать… Я и сам не помню, откуда взял эту рукопись.
  – Но ведь как-то она попала к Вам?
  – Да, попала, конечно, но… я… знаете… – Латышев словно придумывал на ходу. – Я нашёл эти ноты. Да. Я нашёл их случайно в портфеле, который кто-то выбросил.
  – Вы видите, мы небогато живём, – впервые заговорила Галина Матвеевна каким-то надрывным, испуганным голосом. – Особенно тогда, двадцать лет назад, когда Мариша только родилась.
  – Да, я нашёл в мусоре тот портфель. Он был хороший и совсем не старый. Я решил взять его, потому что мне нужен был новый портфель, а денег не было. И я… в общем…
  – Там и были те ноты, – снова помогла мужу Галина Матвеевна. – Наверное, тот портфель выбросил кто-то, у кого они были раньше.
  – То есть Лоскутов, – сказал Иван. – Очень странно, что он их выбросил.
  – Даже обидно, – добавила Марина, – что так банально всё объясняется.
  – Решил избавиться от того, что напоминало о смерти дочери, – предположил Иван.
  А хозяева так и глядели на него выпученными глазами.
  На обратной дороге он спросил Марину:
  – Ты заметила, как они на меня смотрели?
  – Не обращай внимания. Они у меня всегда были скрытные. Не привыкли к гостям. Из дома почти не выходят, ни с кем не общаются.
  – И всё же странно, что Лоскутов выкинул рукопись. По-моему, твои родители что-то скрывают.
  – Ну конечно! Они участвуют в международном заговоре! – засмеялась Марина.
  Иван и сам об этом не слишком думал. Он был настолько окрылён любовью, что ничего больше не хотел замечать. Ему было искренне наплевать, что будет завтра. Они жили только настоящей минутой. И каждая минута созерцания и узнавания друг друга была единственной – первой и последней. Ему не всё нравилось в ней, не всё было понятно, не всё прекрасно – но всё было ему родным, таким тёплым и нежным, что он утопал в этой теплоте и нежности и не мог оторваться. Она не была совершенством, не была сногсшибательной красавицей – но она была единственной, кому он готов был простить любое несовершенство, ибо совершенным был их союз…


XI

  На следующий день Марина сдавала экзамен. Иван был дома один и услышал звонок в домофон. Заглянул в монитор и не поверил глазам – это был Юрий Антонович Латышев[4].
  – Здравствуйте! – поприветствовал он нежданного гостя. – Какими судьбами?
  – Здравствуй, Иван. У тебя найдётся для меня минутка?
  – Разумеется, проходите.
  Они зашли в дом и сели в гостиной. Столь долгая дорога, очевидно, далась ему нелегко в его преклонные годы. Он тяжело дышал. Отдышавшись, в изумлении огляделся по сторонам.
  – Давненько я не видал такой роскоши, – признался гость.
  – Это дом Виктора. Моего здесь ничего нет.
  – Ты любишь её? – неожиданно прямо спросил Юрий Антонович.
  – Да, я очень люблю Вашу дочь, – столь же прямо ответил Иван[5].
  – И она тебя любит.
  Ивану радостно было слышать это, ибо они с Мариной ещё не сказали этого друг другу вслух, хотя для обоих это было вполне очевидно. Но далее последовал вопрос куда более загадочный:
  – Ты действительно ничего не знаешь?
  – О чём Вы? – не понял Иван. – И почему Вы так странно смотрели на меня, когда я пришёл? – добавил он, раз уж зашёл такой разговор.
  Латышев тяжело вздохнул. Глаза его наполнились слезами.
  – Я решил, что ты должен знать. Я не думал, что так всё получится.
  – Юрий Антонович, Вы пугаете меня. Скажите, наконец, в чём дело?
  – Иван, моя фамилия – вовсе не Латышев. Моя настоящая фамилия – Лоскутов.
  Иван раскрыл рот от удивления. Всё мигом сошлось в его голове.
  – Значит, Таня была Вашей дочерью? – догадался он. – А Марина – её сестра?[6]
  – Нет, всё не так просто, – ответил Лоскутов-Латышев, вновь пошатнув в мозгу Ивана стройную картину происходящего.
  – Ну тогда я совсем ничего не понимаю.
  – Да, это сложно понять.
  – Ну так объясните же наконец!
  Юрий Антонович закашлялся, и слёзы хлынули у него из глаз. Он достал из кармана носовой платок.
  – Прости, мне так трудно сказать тебе это.
  – Но Вам придётся это сказать, – настаивал Иван.
  – Да, придётся… Иван, ты вовсе не брат Виктора. Ты – его генетический клон.
  – Что за бред? – не поверил Шабунин, но почувствовал, как мурашки пробежали по всему телу.
  – А Марина, – продолжал Юрий Антонович, – она генетический клон моей дочери – Тани.
  Иван попытался что-то сказать, но словно кто-то схватил за горло.
  – Марина сказала, что приведёт с собой друга по имени Иван. Я не думал, что это ты. Когда ты пришёл – я подумал, что ты всё знаешь.
  – А когда поняли, что не знаю?
  Тут Юрий Антонович склонился к Ивану, словно собирался умолять его о чём-то, готовый едва ли не встать перед ним на колени.
  – Я очень прошу тебя, Иван: не говори ничего Марине. И никому не говори. По крайней мере до конца.
  – До какого конца? – не понял Иван[7].
  Лоскутов снова откинулся на спинку дивана.
  – Я расскажу тебе всё по порядку. Мы сделали это вместе – я и Михаил Ильич Шабунин. Мы с ним были друзьями с университетских лет. Учились на одном курсе, а потом вместе поступили на работу в Институт генетики. Сначала простыми лаборантами. Потом примерно в одно время защитили кандидатскую, докторскую, стали профессорами, а позже и академиками. Тема исследований у нас была общая – клонирование человека. Мы оба мечтали произвести практический опыт. Но они всегда были и остаются под запретом. Тема эта вообще считается не очень этичной. Подходят к ней всегда осторожно. Исследуют чисто теоретически – в той мере, в какой это может помочь медицине.
  В то же время клонирование человека давно перестало быть фантастикой – это было возможно ещё в девяностые. «Овечку Долли» клонировали в девяносто шестом[8]. Но опыты по клонированию людей с самого начала были запрещены международным законом, действующим по сей день. Однако я был бы удивлён, если бы такие опыты не проводились подпольно. До нас с Михаилом даже доходили неподтверждённые слухи. Трудность подобных операций заключалась в том, что они требовали немалых средств и сложной техники, которая вся была наперечёт. Но находились спонсоры, которые финансировали такие проекты, исходя из каких-то своих интересов.
  В отличие от Михаила, я всегда был предельно осторожен с законом. Свои мечты о практических опытах я держал при себе и делился ими разве что с Шабуниным, который их полностью разделял. Но сам он был гораздо более дерзким и напористым. Был атеистом и считал религиозными предрассудками все те морально-этические принципы, на которых основывался международный запрет на клонирование разумных существ. Считал, что запрет этот тормозит развитие науки, будучи бессмысленным потаканием общественному сознанию, которое всегда было злейшим врагом прогресса.
  Шабунин вынашивал собственную безумную идею, которой был по-настоящему одержим: он мечтал осуществить опыт по клонированию одарённого человека, чтобы доказать, что современная наука может гроздьями выращивать гениев и тем самым преобразить мир. Он расспрашивал многих талантливых людей того времени, согласны ли они, чтобы на основе их ДНК был искусственно выращен их генетический клон. Разумеется, никто не согласился. Шабунин отчаялся. Мне казалось, он перегибает палку. Однако тайно от всех я поддерживал его, был для него единственным другом – единственным, кому он мог доверять.
  Позже я узнал о болезни Тани. Никого на свете не любил я так, как свою единственную дочь. Всю свою жизнь я посвятил заботе о моей красавице и умнице, которой шёл тогда двадцатый год. Однажды я начал замечать, что Танюша выглядит бледной и больной. Она была из тех, кто будет терпеть и молчать, но никогда не пожалуется на проблемы со здоровьем. Мне нелегко было вытянуть из неё признание в том, что у неё периодически побаливает сердце. И она долго сопротивлялась, когда я настаивал на походе к врачу.
  Но потом ей стало значительно хуже, и мне удалось уговорить её сходить к кардиологу. Этим кардиологом был Аркадий Генрихович Челестинский – отец Виктора. Так мы и познакомились. Его диагноз оказался гораздо страшнее, чем я мог ожидать. Он предсказал Танечке неминуемую кончину в ближайшие месяцы. Таня по-прежнему ничего не знала. А я уже мысленно прощался с ней. Ничего нельзя было сделать. При всём колоссальном уровне своего развития медицина оставалась бессильна перед её болезнью. Можно было лишь дать ей таблетки, чтобы она не мучилась. Она принимала их, сама не зная, что принимает. Боль ушла – и она снова радовалась жизни.
  Вскоре она познакомилась с Виктором, у них начался роман – и это особенно сблизило нас с Аркадием Генриховичем. Я просил его ничего не говорить сыну – дать им насладиться этими первыми и последними днями счастья. Я видел, как велика их любовь – и просил его максимально скрасить для них эти дни. Аркадий Генрихович понимал, что будет с Виктором после смерти Тани, и старался аккуратно приготовить его. Это стало нашей общей бедой.
  А тем временем, мой разум крупного учёного, научившегося воссоздавать человека из клетки ДНК, никак не мог смириться с тем, что моя единственная, столь горячо любимая дочь скоро будет отнята у меня – а я ничего не способен с этим поделать! Я отказывался верить, что какая-то сердечная болезнь может быть сильнее науки, в которой я достиг таких высот. Это просто не укладывалось в моей голове. Я не мог спокойно сидеть и ждать её смерти. Я должен был что-то сделать.
  И тогда мне пришла в голову мысль клонировать Таню. И эта мысль мне самому казалась безумной. Клонирование человека давно уже стало для меня чем-то естественным, хоть я и не делал этого ни разу на практике. Но когда дело касалось моей родной дочери – всё естественное начинало звучать совсем по-иному. Я всё же не был таким законченным атеистом, как Миша – и некая капля религиозного сознания во мне протестовала против этого. Кроме того, я понимал, что клон Тани – это будет уже не Таня, а другой человек. Я понимал, что Таню я этим всё равно не спасу. И это меня останавливало.
  Но не только это. Было и ещё кое-что. Клон Тани родился бы с таким же врождённым пороком сердца – и точно так же умер бы в молодости. Ведь эта болезнь была спрятана где-то в самóм её генетическом коде. На то она и наука, чтобы решать подобные дилеммы. И именно это было главной темой наших с Шабуниным исследований – как очистить генокод при клонировании? Как произвести этот опыт, чтобы у клона не было в ДНК повреждений, которые были у оригинала?
  И тогда я начал ставить у себя дома эксперименты на кроликах. Я находил особей с врождённым пороком сердца – примерно таким же, какой был у Тани – и пытался клонировать их таким образом, чтобы клоны рождались здоровыми. Таня не понимала сути этих экспериментов и искренне полагала, что в клетках просто-напросто естественным путём рождаются новые кролики. Она полюбила этих милых зверьков и каждый раз плакала, когда они умирали. А умирали они все очень скоро и неожиданно. Я произвёл тогда два десятка опытов по клонированию. И все сорок кроликов умерли ещё до Тани.
  Было и ещё одно препятствие на моем пути. У меня было всё, что могло понадобиться для осуществления опыта, кроме одного – денег. А денег нужно было довольно много. И я не представлял, откуда мне их взять. И тут появляется Шабунин со своей безумной идеей:
  – Мы можем помочь друг другу, Юра. Я нашёл деньги, которые нужны тебе[9]. У тебя же есть лаборатория, которая нужна мне[10]. Ты хочешь клонировать свою дочь – чтобы подарить ей вторую жизнь. Я хочу клонировать гения – чтобы получить живое доказательство своей теории. Пришло время нам наконец сделать это – прекратить пустое теоретизирование и осуществить практический опыт!
  – О каком гении ты говоришь? – спросил я.
  – О Викторе, – ответил он. – Я давно положил глаз на сына Челестинского. Он чрезвычайно одарён! Ещё молод – а я не хотел слишком большой разницы в возрасте. Когда он прославится (а я не сомневаюсь, что он прославится!) – их уже будет двое. К тому же, они с Таней встречаются, и нам удобно будет одновременно взять образцы у обоих!
  Я боялся его одержимости, его безумных глаз и сумасшедших идей. Но в то же время понимал: то, что он предлагает – единственный выход из всех наших дилемм, единственный способ для меня не потерять дочь, а заодно воплотить в жизнь все наши теории, чтобы наконец состояться в науке. Я пригласил Виктора и Таню ко мне домой – якобы для того, чтобы мы с женой познакомились с женихом дочери. Но на самом деле я ждал лишь одного: что они выпьют чай и уйдут, оставив на стеклянных стаканах чёткие образцы своих ДНК[11].
  Тем же вечером мы произвели одновременно оба эксперимента. На основе ДНК Виктора и Тани мы сконструировали две искусственных клетки, которые должны были быть выращены в телах двух суррогатных матерей. Для Марины такой матерью стала родная мать Тани – моя супруга Галина Матвеевна. Она просто ещё раз выносила ту же самую дочь, которую двадцать лет назад уже родила. Тебя же выносила Майя Витальевна Шабунина[12]. Роды у неё были слишком тяжёлые, и наутро она скончалась. Галя кормила грудью вас обоих, потому что тебя кормить было больше некому. Благо, у неё было достаточно молока. Через месяц с небольшим мы с Мишей решили спрятать детей и разорвать всякие контакты с внешним миром до вашего совершеннолетия. Всё, что было дальше – тебе известно.
  Осталась лишь одна важная деталь, о которой ты должен знать. Пожалуй, самая неприятная для нас обоих. Врождённый порок сердца Тани мне так и не удалось одолеть. Опыты с кроликами провалились. Я рассчитывал, что когда Марина вырастет – медицина достаточно продвинется, чтобы победить болезнь. Я показывал её лучшим кардиологам, когда она была ещё маленькой – но порок не обнаружился, и я надеялся, что не обнаружится никогда.
  Но недавно всё началось заново. Развитие болезни у Марины протекает аналогично. Я знаю, что буду гореть за это в аду. Я заслужил это. На мне вина, которую искупить невозможно. Я никогда не прощу себе этого. Теперь я понимаю, как мы заблуждались. Понимаю, что мы натворили. Но уже слишком поздно. Ничего уже не поделаешь. И ты должен знать, что Марина умрёт. Неизбежно. Неотвратимо. И очень скоро. Ей остаются считанные часы[13].

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив