Папин день.
goromed — 14.10.2023
Никогда не ропщи. Все – часть замысла Его. Все – путь к высшей
справедливости, выверено микронами, и взвешено до миллиграмма.
Поймешь: иногда годы спустя. Иногда – десятилетия. Иногда – не
поймешь. Но помни – взвешено.
Последняя возможность встретиться была в январе 1996 года: и я уже
пошел к вертолету на Нальчик (там подсобное хозяйство части), как
вылет отменили: началась переброска аксайских подразделений к
Первомайскому, стало не до свинофермы…А я мечтал, да: весь такой
бравый, подхожу к двери на Ленина.д.5 и звоню:
-Ты?!!
- Я, пап!
Отменили: мы так и не встретились и через год моего папы не
стало.
…Да вот только ложь это. Ложь. Да, был январь и желтела мочой
взлетка Ханкалы, и ревели борта уходя на Первомайское, и я понуро
возвращался в лагерь…Да только вот не было вот этого – «последняя
возможность». Не была она последней, да и первой в общем то не
была. И он, и я имели множество возможностей и для общения и для
встреч: да, разделенные тысячами километров, но я много раз
доказывал что расстояния не преграда, и вообще в 20 лет для меня
преград то и не было. А в этом случае – появились: мы не
встречались, в последние годы и не созванивались. Почему? Ну, я не
хотел появиться перед ним вот так: нищий журналист, «у которого все
впереди». А он не хотел вот так – нищий журналист, «у которого все
позади». Мы чего-то ждали. Нищие но живые. 18 марта 1997 г.: ждать
стало нечего.
Никогда не ропщи. Вразумление – часть замысла Его. Вразумление – не
суть ли спасение?
Смерть его, мартовскую, окутали было легенды – известный в
Республике журналист найден с пробитой головой. Заказное убийство?
Алий был резок на слово и быстр в движениях…Впрочем, в конце
девяностых было модно «все объяснять» и я тоже «все объяснил»:
ночь, пьян, упал, ударился о поребрик… Сейчас думаю истина где-то
посередине: жизнь загнала в угол, и выхода нет, кроме: последняя
бутылка и последний хлопок дверью. Ночь, снег, пара угловатых фигур
впереди… «Греби сюда…Хуля ты…»: ему - 49, он был закаленный уличный
боец (на моих глазах перекидал троих – самое сильное впечатление
детства). Но ему – 49…Затылком о бетон - две недели в коме,
всё.
«Кто не гнется, того ломают» - помня сие с детства, я оказался куда
более живучим. И гнущийся и ломаемый, сломанный но не добитый, я
вновь и вновь прорастал сквозь пыльный асфальт, а вот он – не смог.
Или не увидел смысла? Может и впрямь - лучше так: ночью, в метель,
вкладывая последние силы в суховатый кулак? Лучше так, чем…
Пыльные серые брюки, прожженый сигаретами диван, стариковская какая
то сетка с бутылками из под водки, и книги - где то с кубометр.
Забрали только словари, остальное – здесь, в подвале. Кому это
надо…
И я, все понявший и все принявший не могу понять лишь одно, лишь
одно меня гложет: а был ли он столь талантлив, как он нем говорили?
Вот целая пачка его статеек, пара записей радиопередач – и я не
вижу в них ничего необычного. Гнобила ли его редактура? Бессильный
перед собственным замыслом метался ли он, не в силах выразить то,
что чувствовал? Дал ли он мне возможность пойти дальше него? И
становиться, все меньше Его сыном, становясь все больше – Его
отцом?
Мы едем на редакционном УАЗике, меж тополей, и я вижу впереди
горизонт, мне пять лет и кричу:
- Папа вперед, до конца! До синего!
И он, азартен, тоже кричит водителю:
- Коля вперед! До конца! До синего!
В детстве мы не знаем, что есть недостижимые горизонты. Мы просто
не сомневаемся, что легко сможем достичь их. Вместе с папой.
Позвоните своим родителям,chaps.