Остин Кларк [Austin Clarke]

maiorova — 08.09.2023 Родился в 1896 году в Дублине. Стихи начал писать в старшей школе. Был под сильным влиянием Йейтса, потому что тогда все были под сильным влиянием Йейтса. Время, видимо, оказалось такое. Двадцати четырёх лет от роду женился. Брак продлился меньше недели. По итогам молодожёна свезли к св. Патрику, в психиатрическую лечебницу. Несколько месяцев пришлось восстанавливаться после семейной жизни. С того времени Кларк жил с супругой врозь, но разводиться не хотел. Оба католики.

В 1938 году предположительно последовал второй, тактично выражаясь, нервный срыв, после него Кларк резко перестал писать стихи. Семнадцать лет ни строчки. Занимался драматургией — и очень успешно, пьесы прямо со сцены не сходили. Написал три романа, немедленно воспрещенные цензурным комитетом и о-о-очень читаемые. Вёл еженедельную поэтическую программу на радио. И - ни строчки.

Вы спросите, а как с семьей-то? В сорок третьем году умерла первая жена, в сорок пятом году поэт вступил во второй брак. Там уже трое детей было. Ну, лучше поздно, чем никогда.

В 1955 году Кларка обратно вернул писать стихи, и прославился он пуще прежнего. Умер в 1974 году Планировали сохранить его дом, гигантскую библиотеку и мост возле дома. Но городское благоустройство, так его и этак, победило, дом с мостом снесли. Библиотеку передали университету — хоть кому-то повезло! Теперь имя Кларка носит новодельный мост, поставленный вместо прежнего.

Всё стихи в переводах А. Сергеева

Затаённость

Будь мы влюблённым в старинной книге,
Иллюминованной святым, чьей кистью
Водили небеса: в ней жёлтый лес,
Где алый зверь и золотая птица
Охотятся, вплетённые в листву, —
О солнце-женщина, тебя б я спрятал,
Как замкнутую цепь лучей, которых
Не сыщет змей, чьё имя жёлтый лес.

Начало

Будь злополучен, Шеймас Мак-ан-Вард,
За то, что ты при госте и поэте
На стол не ставил ни вина, ни яств.
Стихи мои ценней твоих богатств,
Хотя стихов моих не знают дети,
Снующие над морем в вихре скал.

Сын Вардов Шеймас, тяжкий, как свинец,
Во гроб сойдёшь ты, тем уже греховен,
Что от тебя голодным шёл певец.
Итак, когда скупцу придёт конец
И о плывёт ладья на Инишбофыин,
О мёртвом зарыдает разве шквал.

Серебро и злато

В сталь перекуйте серебро и злато:
Другой моим мечтам поёт металл;
Чеканщик-ветер знает, сам я знаю,
Что арфа в небесах приносит счастье
И что влюблённый не знавал любви.
Она во мне, как звёздочка, мерцала
И наваждала цаплей терпеливой
Блестящий голый пруд.
Мы пробудились —
Пойдём, златоголовая, со мной:
Вновь зеленеет лес, новорождённый
Трепещет свет на изгородях; слышишь —
Звенят пичуги тонко, точно пенсы
В моём кармане. Солнечный прибой
Вскипает, и лосось приходит с юга, —
Любимая, спешим туда, где волны
Тяжёлый свет вливают в берега;
Взгляни на игры брачущихся крыльев —
Они весь день серебряный чем вёсла,
Но к вечеру зазолотятся вновь.

Ярмарка в Уиндгэпе

Развеселая музыка, игры и споры,
Под навесами выложенные товары;
От колесника вывозя телеги
Кони вставали в толпе на дыбы;
Обмывались сделки, кабатчик чистое виски
Разливал по стаканам, качал из бочки
Чёрный портер... О, золото бренди,
О, крупчатка, белевшая на весах!

Кашемир и миткаль на блузки и юбки,
Одеяла, как сливочным, на прилавке,
Вельвет и твид — это брюки и кепки,
И зелёная лента с жёлтой каймой!
Живодёр свежевал, а шорник орудовал шилом;
В повозках посуда, нож и бритвы,
Кручёный табак для глиняной трубки
И детская арфа за медячок.

Как дождь в тростнике, шелестела скотина,
Маклаки не сошлись на семи с полтиной,
Ягнят забрали за две гинеи,
Перед стельной коровой битье по рукам,
Парни держали, кузнец расчищал копыто —
Уже столько хлопот, а ещё не кобыла;
Что козы — за супоросую матку
О'Флаэрти выручили полцены!

Гитаристы, нищие, акробаты,
Шулера с царицею Мэб в кармане
Собирали медные пенчы, боксеры
Вызывали на бой молодых людей —
А девицы на выданье бродят вокруг, тоскуя,
А народ говорит, что с утра французы
В мутной воде наловили рыбы
И уплыли — так говорит народ.

Двадцать пять медников из Глентартана,
Не считая ослов и босой оравы,
Предлагали свои труды из металла —
Люди брали, но рыжий буян
Завопил, что к чайнику дно припаять не умеет
Никто из чужих, и скользнул над толпою —
На ярмарке стало повеселей.

Эхо в Куле

Я бродил по осеннем парку в Куле,
Где катал па дарила белые дудки цветов,
Длинные, как сигареты, которые Джордж Мур
И Эдвард Мартин курили после обеда
В Тулире. Грустное запустенье шиповника,
Он породнился с терном; семь лепестков
Вместо пяти; бодрый весёлый цветок
Утратил род и латинское длинное имя.
Под буком я постоял у перил, охранявших
Врезанные в кору потемневшие инициалы:
У. Б. и ещё Й., и О. Г.,
О. В., Ш О'К и А. Э. —
Я думал, что леди Грегори день ото дня,
Как Фаэтон, управляя солнечной колесницей,
Проезжала в своём фаэтоне по двадцать миль
Через Семь Лесов по одной ей известным
Жасминным полям к озеру, чтобы считать
Лебедей для Уилли. Я подошёл к скульптуре;
Меценат крошилсч на пьедестале;
И, подчиняясь недаусмысленному приказу
В незаконченном стихотворение Йейтса,
Я обратился к сугубо личному Эхо,
Обитавшему в левом углу стены:
— Эхо, ты что, поселились здесь навсегда?
— Да.
— А мне, что мне делать, силы к чему приложить?
— Жить.
— Идти ли с надеждой к тому, что впереди?
— Иди.
— На котором пути сказать себе: поспеши?
— Пиши.
— А что видели Кэрролл, О'Дали и Свифт, когда
Каждый с собственным эхом пытался снестись?
— Тис.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив