ОСТАНОВЛЕННОЕ ВОСПРИЯТИЕ

markshat — 30.05.2021
Наш организм непрерывно что-либо воспринимает, непрерывно находится с чем-либо во взаимодействии. Даже когда мы неподвижно лежим на диване с полуприкрытыми глазами, рецепторы нашего тела, соприкасающиеся с диваном, воспринимают сопротивление себе его поверхностей, их фактуру и температуру. Наши легкие воспринимают воздух, который мы вдыхаем. Глаза воспринимают пробивающийся сквозь неплотно сдвинутые веки свет. Кроме того мы сами представляем собой бесчисленные взаимодействия того, что составляет наш организм. И всё эти взаимодействия бессчётных составляющих организма отражаются на них, воспринимаются ими, и хоть почти ничего из этого не сознаётся нами, оно суммируется в общее состояние нашего организма и нашего самочувствия, даже самоощущения, поскольку мы и есть этот организм.

Мы не в состоянии всего этого сознавать, отслеживать каждое биение нашего сердца, деление каждой клетки нашего организма, перемещение каждого красного тельца в токе крови по кровеносной системе, пульсации каждого кровеносного сосуда, даже каждой ответной реакции каждого нашего рецептора, хотя, казалось бы, рецепторы должны быть в большей мере завязаны на наше сознание. Даже далеко не все процессы, происходящие у нас в мозгу, который мы уже совсем напрямую связываем со своим сознанием, сознаются нами. Даже наш мозг совершает большой объём работы, преимущественная часть которого не становится нашим сознанием.

Если бы наше сознание было равно нашему восприятию, его бы – сознания – попросту не было. Восприятие и сознание были бы одним и тем же. Мы не могли бы отличить одно от другого. Непрерывность восприятия не оставляет места сознанию. Если бы сознание только и делало, что гонялось за отслеживанием нашего восприятия, а оно и есть нацеленность на отслеживание всевозможных взаимодействий и реакций, то у нас не оставалось бы времени сознавать, потому что за нашим восприятием не угнаться никаким нашим способностям отслеживать его.

Восприятие слишком тотально для наших возможностей отслеживания. Мы слишком ограниченные для этого существа. И при этом мы фактически взаимодействуем с безбрежной постоянно меняющейся действительностью, за которой нам не уследить. Сознание начинается с того, что ограниченное существо коррелирует со своей ограниченностью, т.е. ощущает себя собой, разделяет мир на себя и на то, что не является им. В его реакциях присутствует ориентация на эту ограниченность.

Но это не жёсткое разделение. Оно осуществляется не за счёт границ, которые всегда проницаемы и сквозь которые происходит непрерывный обмен. Ведь живое существо и окружающее его бессчётное число других живых существ и безжизненных объектов продолжают представлять собой нечто принадлежащее общей для всего, что в ней присутствует, сообщающейся реальности. Живые существа отделены друг от друга не столько поверхностями своих тел, чем могут быть отделены друг от друга и неживые объекты, а устремлённостью к своей индивидуальной корреляции со своей индивидуальной ограниченностью. И это такая корреляция, которую никто другой не может присвоить. Никто не может прожить жизни другого, – может благодаря другому, за счёт другого, на месте другого, но не вместо другого. Корреляция со своей ограниченностью – вот что составляет сердцевину живого существа.

Камень, как и живое существо, тоже ограниченный объект. Но в отличие от живого существа в его реакциях на взаимодействие с другими объектами не присутствует ориентация на его ограниченность. Камню всё равно, как взаимодействовать. Сохранит ли он в результате взаимодействия свою ограниченность или расколется на множество других объектов с другим объёмом ограниченности, на множество мелких камешков или даже будет измельчён в песок. Тогда как живое существо всегда стремится сохранить свой заданный онтогенетический объём, т.е. тот объём, который задан рождением живому существу в развитии. Это всегда трансформирующийся объём, неизменно в нём только непрерывное ощущение себя собой.

Подобно тому, как живое существо ощущает свою ограниченность, – что оно не является всей реальностью, а только одним из её ограниченных объектов, – его индивидуальное сознание воспринимается им за счёт отличия от всего объёма его индивидуального восприятия. Если бы не было ограниченности сознания, то не было бы и самого сознания. Была бы только непрерывность взаимодействий, непрерывность восприятия, и никакого сознания. И только коррелируя со своей ограниченностью, а затем ограниченностью своего сознания, мы стали сознавать, что обладаем сознанием. Об ограниченности своего сознания мы узнаём по тому, что что-то постоянно ускользает из нашего внимания.

Сознавать – это значит удерживать что-либо во внимании, т.е. в корреляции со своей ограниченностью. Для этого недостаточно просто памяти. Физической памятью обладают и неживые объекты. Пляжный песок запоминает след от ступни. И какое-то время сохраняет его, пока другие следы, или ветер или прилив не уничтожат его навсегда. Сознание противостоит стиранию. Корреляция со своей ограниченностью – это фильтр, с помощью которого нечто из непрерывного потока восприятия застревает в нашем внимании, затормаживается им, формирует рефлексивный слепок восприятия. Сознание – это всегда заторможенное восприятие. Ведь даже для того, чтобы снять слепок с лица живого человека, нам пришлось бы заставить его замереть. Но совсем остановить восприятие нельзя. Оно происходит непрерывно. Поэтому даже слепок с лица человека не тождественен лицу, с которого он снят.

Лицо человека пребывает в непрерывной изменчивости. Оно постоянно меняется, его выразительностью управляет множество мышц, множество нервных окончаний, на него влияют воздействия внешней среды. Неподвижность невозможно запечатлеть, ничего не упустив. Даже замершее «остановленное» лицо не прекращает меняться. Подрагивают веки, едва заметно напрягаются и расслабляются мышцы. Неподвижность – это абстракция, которой невозможно достичь просто потому, что её не существует. Жидкий гипс, которым заливают лицо, чтобы снять с него слепок, тоже вибрирует при соприкосновении с поверхностью лица под воздействием его едва заметно колеблющихся мышц, в свою очередь тоже оказывая на них влияние своей массой, своим прилеганием к поверхности лица, возбуждением рецепторов кожного покрова.

Но по мере того, как гипс застывает, взаимодействие лица и гипса заметно редуцируется. Гипс всё меньше и меньше реагирует на изменчивость лица, всё меньше и меньше следует за ним, всё меньше и меньше откликается на его колебания. А когда гипс застывает и его снимают с лица, лицо и слепок и вовсе больше не находятся во взаимодействии. Восприятие одного другим остановлено. В дальнейшем их изменчивость начинает происходить по совершенно независящим друг от друга сценариям. Лицо возвращается в своё подвижное состояние и со временем стареет, всё меньше напоминая тот слепок, который когда-то был с него снят. А гипс, сохраняющий не вполне соответствующий действительности отпечаток лица, тоже стареет, но по-своему, его поверхность со временем загрязняется, растрескивается, при неосторожном обращении раскалывается и т.д.

Вот почему слепок с лица и лицо, с которого он снят, никогда не тождественны друг другу. Неподвижного замеревшего лица практически не существует. У живого человека оно постоянно находится в движении, постоянно меняется, потихоньку стареет, а у мертвеца разлагается. Слепок тоже подвергается коррозии и разрушается. Гипсовая копия – это всего лишь идея неподвижного, запечатленного, остановленного, но не существующего на самом деле. Просто потому что неподвижного, неизменного, остановленного не существует нигде в реальности.

Точно так же, как карта, – это остановленное отражение местности. Набегающие волны непрерывно меняют береговую линию, реки меняют русла, пригороды захватываются расширяющимися мегаполисами. Всего этого и бесконечного множества другого не отражает карта. На ней всё приблизительно так, как когда-то было, когда её составили и начертили. Чтобы отразить такие изменения непрерывно меняющейся местности, которые игнорировать уже нельзя и которые не отражены на уже существующей карте, нужно рисовать другую карту. Карта всё время отстаёт от местности, всё время требует, чтоб её перерисовали. Карта – это не местность, это условное отображение местности. Такой местности, какой она изображена на карте, не существует и никогда не существовала. Карта работает не потому, что является безупречным отображением местности, а потому что мы умеем соотносить её условность с реальной местностью, считывать условные обозначения. При приближении к населённому пункту мы не ожидаем увидеть кружочек, каким он изображён на карте. Если настаивать на кружочке, мы никогда его не найдём.

Сознание – это рефлексивная копия реальности. И хоть породившие его рефлексы вполне реальны, они не отражают всей реальности во всех её неисчерпаемых подробностях. Мало того, наше сознание направлено на пренебрежение огромным числом подробностей, ради сохранения какого-то обобщённого приблизительного представления о реальности. И в этом смысле мы готовы даже выстроить огромное число барьеров между собой и реальностью, лишь бы сознанию не расколоться, рассыпать в погоне за неостановимой и неохватной для сознания реальностью. Наше сознание – это слепок с непрерывно трансформирующейся реальности, чисто интенционно направленный на замедление и даже прекращении взаимодействия с ней.

Сознание – это утилитарный механизм, сформированный у нас для чисто психической защиты от обречённости на ограниченность, разрушение и смерть. Карта не заменяет собой местности. Если мы находимся в Саратове и у нас есть карта Москвы, это ещё не значит, что мы уже прибыли в Москву. Но если мы движемся по незнакомой местности, карта у нас в руках повышает наши шансы успешного ориентирования на этой незнакомой местности. Она прежде всего является дополнительным вспомогательным средством, внушающим надежду на высокие шансы найти тот пункт, к которому мы стремимся. Благодаря чему она делает нас психологически устойчивее. Что избавляет от усиленной паники и позволяет лучше читать условно отражающую местность карту. При этом сознание не меняет самой местности, а только читает карту. Сознание – это механизм поддержания психического равновесия, и только.

И потому любая наша практическая деятельность, вносящая изменения в реальность, это не следствие нашего сознания, а следствие тех процессов реальности, которые побуждают нас к этой деятельности. Эта деятельность, как и наш сознание, является производной независящих от нас процессов, которые привели к нашему появлению, как и к появлению у нас пищеварения, сердцебиения, самого сознания и т.д. и т.п. Но условно остановленная сознанием реальность, способствуя психической устойчивости, вызывает у нас непреодолимое желание достижения этой устойчивости уже и в безусловной реальности. Мы хотим превратить ненадёжную постоянно меняющуюся местность в предсказуемую неизменную и неподвижную карту. Но поскольку на карте жить нельзя и мир не поддаётся этому превращению, мы готовы отказать миру в существовании, лишь бы остаться в этом мнимо безопасном абстрактном измерении карты местности. Хотя жить всё равно приходится на местности, а не на карте. Слепок лица, никогда не совпадающий с самим подвижным лицом, нужен нам лишь только потому, что создают успокоительную иллюзию, что мы не совсем умираем.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив