О пользе осмысления отцовского опыта

Посмотрел довольно большое интервью известной блогерши с Дмитрием Крымовым, одним из любимых моих режиссеров, проживающим ныне в Нью-Йорке — и заметил интересную деталь.
У него совершенно однозначное и абсолютно типичное для его окружения отношение к военным действиям, а также российской власти в целом. Собственно, он этого отношения и до 24 февраля никогда не скрывал, оно почти во всех его спектаклях последних лет ясно «читалось». Вполне уживалось с прекрасной крымовской театральной эстетикой (в «Костике», «Муму», в меньшей степени — во «Все тут»). Впрочем, как минимум один спектакль — «Борис Годунов» — неистребимое желание режиссёра «пообличать» практически погубило.
Соответственно, все его высказывания в том интервью были совершенно определённой направленности — хоть он и пытался не говорить о политике, периодически себя останавливая, но в общем и целом это было довольно типичное интервью «отъезжанта»; разве что речь в смысле легкости и грамотности повыше среднего уровня. Но было в этом интервью одно колоссальное отличие от прочих: он совершенно, абсолютно, никаким образом не осуждал оставшихся. Вообще никак.
Вот блогерша заводит с ним разговор об уехавшем артисте Белом, слышит ожидаемые выражения солидарности, спрашивает про отношение к заменившему его в спектакле Хабенскому (соответственно, не уехавшему) — и тут вдруг сюрприз. Вместо предполагающихся бранных слов, приличествующих случаю («трус», «продался», «предатель», «прислужник режима») слышатся какие-то совершенно неожиданные нормальные, профессиональные, человеческие, вроде: «Костя внёс новые краски», «Костя очень интересно ввёлся на роль».
Задаёт блогерша Крымову вопрос про его самую главную актрису, фактически единственную его музу, Марию Смольникову, тоже не уехавшую никуда — и слышит в ответ только:«А какое право я имею обсуждать её выбор?».
Как это? Почему? Откуда? Что это? Внезапное проявление какой-то немыслимой, небывалой в этой среде интеллигентности? На самом деле, думаю, дело в другом.
Когда-то великий режиссер Анатолий Эфрос, отец Крымова, пришёл худруком на Таганку, брошенную отъехавшим Любимовым. Пришёл, как он думал, чтобы сохранить театр на время отсутствия лидера. Театр, совсем ему не чужой — он там прежде уже ставил.
То, что случилось потом — одна из самых позорных страниц в истории не только Таганки, но и вообще русского театра. Многие наверняка знают эту историю. Для остальных, если совсем-совсем коротко: всё закончилось смертью Эфроса, которого г.г. артисты омерзительными, порой просто из арсенала дворовых гопников, поступками довели до инфаркта. И огромную роль в этом, увы, сыграл Юрий Петрович со своими комментариями из прекрасного далёка.
Уверен, что у Крымова эта история сидит в голове постоянно, всю его жизнь. Да ещё так совпало, что он только-только выпустил спектакль об отце.
Вот поэтому.
|
</> |