О ком молчит колокол
serge-le — 22.07.2024 Сегодня день рождения Эрнеста Хемингуэя (21.07.1899). Писатель происходил из набожной протестантской семьи, но перешел в католичество при браке с Полин Пфайфер. И, вроде, это была не простая формальность, а… формальность необычная: ему нравились некоторые литургические и архитектурные формы католичества, и сам он любил ставить свечи в соборах и всматриваться в их пламя. Эстет, что с него взять!Существует один известный афоризм Хемингуэя: «Все думающие люди – атеисты». Я не знаю, сам ли он это говорил, или один из его типичных литературных персонажей за выпивкой. Но… есть у писателя маленькая незаметная пьеска «Сегодня пятница» – уставшие солдаты буднично и обыденно обсуждают казнь, которая незаметно для них изменила мир. С чего это вдруг автор расчувствовался и решил написать об этом?… https://hemingway-lib.ru/rasskazi/segodnya-pyatnitsa.html Приходские театры, ищущие малые литературные формы для пасхальных мистерий, могут обратить внимание…
Я не могу сказать, что являюсь хорошим знатоком Хемингуэя, но его усреднённый лирический герой кажется мне чем-то похожим на своего автора: задумчивый брутальный бородатый дядька в грубосвязанном свитере, вечно молодой (но в душе) и пребывающий в вечной же компании моря, бутылки рома, кубинской сигары и бессмыслицы происходящего, едкий на иронию и колкий на слово и – уже в отличие от автора – не агрессивный…
Небольшая черта к портрету: писатель считал, что любые разногласия можно решить физической силой и умением драться – того и другого у него было в достатке. В поисках разногласий, когда их не хватало в жизни, Хемингуэй вместе со своим закадычным другом и автором «Улисса» Джеймсом Джойсом любил зайти в бар, найти собутыльника и завести с ним спор: Джеймс обострял и провоцировал, а Эрнест метким ударом в челюсть всё заканчивал…
Типичный рацион писателя выглядел так: «Утро – два стакана виски с содовой и льдом, к обеду – французское вино, ближе к вечеру – три-четыре бутылки виски с друзьями, на ужин – кьянти из оплетённой бутылки, литра четыре или пять»…
В конце своей жизни Хемингуэй страдал затяжным психическим расстройством с ярко выраженной депрессией. Ему казалось, что за ним всюду следуют агенты ФБР, и что повсюду расставлены жучки, телефоны прослушиваются, почта прочитывается, банковский счёт постоянно проверяется. Он мог принять случайных прохожих за агентов. Даже находясь в психбольнице (где его «лечили» электрошоком, напрочь стерев ему память и лишив способности писать) он постоянно звонил своему другу, чтобы сообщить, что жучки расставлены даже в клинике…
Но, как говорится, если у тебя паранойя, это еще не значит, что тебя не преследуют… В начале 1980-х годов, когда архивное дело Э. Хемингуэя в ФБР было рассекречено, факт слежки за писателем подтвердился: спецслужбы действительно приглядывали за Хемингуэем, который сам был завербован советской разведкой под псевдонимом Арго… https://stopgulag.org/object/64585907
Писатель окончил жизнь самоубийством, застрелившись из своего любимого ружья. «Мужчина не имеет права отдавать Богу душу в постели. Либо в бою, либо пуля в лоб». Младший брат писателя, Лестер Хемингуэй, тоже был писателем, и тоже покончил жизнь самоубийством аналогичным образом, как его отец и старший брат… У меня есть предположение, что существует наследственная предрасположенность к суициду.
В заключение – фрагмент из «По ком звонит колокол».
«— Они не понимают, ради чего ведется эта война. Они не знают, за что мы деремся.
— Верно, — сказал Ансельмо. — Они только знают, что идет война и можно, как в старину, убивать, не боясь наказания.
— Тебе случалось убивать? — спросил Роберт Джордан, как будто роднящая темнота вокруг и прожитый вместе день дали ему право на этот вопрос.
— Да. Несколько раз. Но без всякой охоты. По-моему, людей убивать грех. Даже если это фашисты, которых мы должны убивать. По-моему, медведь одно, а человек совсем другое. Я не верю в цыганские россказни насчет того, что зверь человеку брат. Нет. Я против того, чтоб убивать людей.
— Но ты убивал.
— Да. И буду убивать. Но если я еще поживу потом, то постараюсь жить тихо, никому не делая зла, и это все мне простится.
— Кем простится? — Не знаю. Теперь ведь у нас бога нет, ни сына божия, ни святого духа, так кто же должен прощать? Я не знаю.
— А бога нет?
— Нет, друг. Конечно, нет. Если б он был, разве он допустил бы то, что я видел своими глазами? Пусть уж у них будет бог.
— Они и говорят, что он с ними.
— Понятно, мне его недостает потому что я с детства привык верить. Но теперь человек перед самим собой должен быть в ответе.
— Значит, ты сам себе и убийство простишь?
— Должно быть, — сказал Ансельмо. — Раз оно так понятно выходит по-твоему, значит, так и должно быть. Но все равно, есть ли бог, нет ли, а убивать — грех. Отнять жизнь у другого человека — это дело нешуточное. Я не отступлю перед этим, когда понадобится, но я не той породы, что Пабло.
— Чтоб выиграть войну, нужно убивать врагов. Это старая истина.
— Верно. На войне нужно убивать. Но, знаешь, какие у меня чудные мысли есть, — сказал Ансельмо. Они теперь шли совсем рядом в темноте, и он говорил вполголоса, время от времени оглядываясь на ходу. — Я бы даже епископа не стал убивать. Я бы не стал убивать ни помещика, ни другого какого хозяина. Я бы только заставил их всю жизнь изо дня в день работать так, как мы работаем в поле или в горах, на порубке леса. Чтобы они узнали, для чего рожден человек. Пусть спят, как мы спим. Пусть едят то, что мы едим. А самое главное — пусть работают. Это им будет наука.
— Что ж, они оправятся и опять тебя скрутят.
— Если их убивать — это никого ничему не научит, — сказал Ансельмо. — Всех не перебьешь, а молодые подрастут — еще больше ненавидеть будут. От тюрьмы тоже проку мало. В тюрьме только сильнее ненависть. Нет, лучше пусть всем нашим врагам будет наука.
— Но все-таки ты ведь убивал?
— Да, — сказал Ансельмо. — Много раз убивал и еще буду убивать. Но без всякой охоты и помня, что это грех»
|
</> |