О Газике. Но не о том, который сейчас на Камчатке.
shpilenok — 11.12.2013В начале восьмидесятых годов сразу после окончания института я вместе с отцом поселился в Брянском лесу на заброшенном лесном кордоне на берегу
речки Нерусса.
О жизни на кордоне я уже немного рассказывал в ЖЖ. Сейчас я пытаюсь писать о том времени книгу, но выходит очень уж медленно - нынешняя бурная
жизнь никак не дает погрузиться в воспоминания:)) Вот кусочки рабочих материалов к будущей книге.Отец стал работать лесником в Погощенском лесничестве, а я учителем в школе в соседнем лесном поселке Новенькое.
Когда мы начали ремонтировать полуразрушенный кордон, то быстро поняли, что без транспорта эта работа затянется на годы. Мы на себе носили бревна и жерди из чащи леса. Каждый гвоздь, вбитый в дом, должен был сначала проделать пятнадцатикилометровый путь в рюкзаке за нашими плечами. А ведь кроме того надо было заносить продукты, ведь в первый год нам было не до огорода и хозяйства. Мы стали мечтать об одной лошадиной силе. В лесничестве было несколько рабочих лошадей, но они были ежедневно заняты. Лесничий с ухмылкой предложил отцу взять Мустанга – пятилетнего буйного мерина, от которого все отказались и ждали осени, чтобы избавиться от него на колбасу. Репутация у него была скверная: он отказывался от всех видов конных работ. Весной я был свидетелем, как пятеро мужиков с трудом удержали его, чтобы одеть хомут, запрягли его в плуг, но только начали пытаться пахать, как он вырвался, помчался галопом с плугом, скачущим позади. Он прыгал через изгороди, круша их тяжелым плугом. В конце концов постромки порвались, он скинул через голову хомут и умчался заузданным с порванными в кровь губами. Причиной такого поведения было неграмотные, грубые попытки сразу заставить его работать. После этого конь никого не подпускал ближе пяти шагов.
Мы решили попробовать его обучить. Поймали его арканом, привязали в заброшенной конюшне и несколько дней все необходимое для жизни он получал только из моих рук или рук отца. Мы пытались ласкать его: сначала он нервно дрожал от прикосновения рук, но ласка всегда дополнялась хлебом и он стал радоваться нашему появлению в конюшне. Отвести его на кордон, оказалось целой историей. Сначала он вроде пошел в уздечке за отцом, но едва вышли за околицу Новенького, как он встал как вкопанный. Чтобы не порушить установившееся было доверие, отец не стал тянуть его насильно, а просто несколько часов простоял рядом с ним. Когда у меня закончились занятия в школе, я сменил отца, тоже постоял пару часов рядом с конем. Когда он понял, что у нас хватит терпения на любые его хитрости, он пошел: сначала за кусочками хлеба, потом добровольно.
На кордоне ежедневной лаской мы научили его не сопротивляться одеванию уздечки, хомута, седла и продолжали кормить его только из рук, он уже радостно ржал при нашем появлении. Когда мы запрягли его в телегу, он попрыгал, но не азартно, а как будто по привычке, и в тот же день начал возить жерди из леса. Ходить под седлом тоже приучили его постепенно: сначала он возил из Ямного и Новенького хлеб в переметной суме, потом тяжелые стройматериалы с Новенького, потом неожиданно для меня отец приехал с Новенького верхом. В тот день мы переименовали его из дикого Мустанга в трудягу Газика.
Так мы получили отличного коня и друга. У него довольно редкая масть – мышастая, какая была у давно вымерших предков домашних лошадей – тарпанов. Какая-то доля тарпаньей крови есть и у Газика – он любит зимой копытить снег, добывая прошлогоднюю траву, причем делает это даже если в кормушке лежит отличное погожее сено. Газик гораздо универсальнее и надежнее, чем его тезка автомобиль. Газик нам пашет, боронит, окучивает, гребет сено, таскает копны, возит грузы в телеге, в санях, во вьюках, носит нас в седле. Проходимость у него выше, чем у легендарного одноименного автомобиля, даже чем у гусеничного трактора и нет ни гари, ни шума. Правда, когда едешь в санях или в телеге, то выхлопная труба коня выходит прямо к носам водителя и пассажиров, но в выхлопе не содержится ни окислов свинца, ни остатков моторного масла. Для продвижения по лесу ему не надо даже тропинки. Где проедет по сырому лугу или болоту трактор, остается колея на годы, а где проедет конная телега, через час трава поднимается и след становится невидимым. Зимой 1984-85 и 1986-87 годов снег иногда был такой глубокий, что в нем застревали даже гусеничные трактора. Если бы не Газик, то для связи с «материком» у нас оставались бы только лыжи. А верхом на коне я проезжал не только не только на Новенькое в школу, но и в любой участок леса. В особо сильные морозы я ездил без седла: садился прямо на теплую спину коня и чувствовал себя словно Иванушка-дурачок на самоходной печи. Верхом Газик не боится идти в любую воду, прыгает через буреломины и канавы, не шарахается от кабанов и лосей, а главное – в любую непогодь и темноту безошибочно находит дорогу домой. И что еще важно, когда сидишь в седле, то видишь гораздо дальше, чем пеший, потому что находишься на целый метр выше; это особенно важно, когда передвигаешься среди зарослей крапивы или тростников...
Cтаскиваем копны.
Я, Газик и Курочка Ряба.