Ночной автобус

Автобус Рига‒Москва отходит в семь вечера. У перрона очередь, ждем посадки. Сырой ветер пролезает в рукава и за воротник. Очередь постепенно растет, и, это я пойму уже позже, пассажиры с огромными чемоданами и сумками, на которые у них не хватает рук, — украинцы. Стоящие в очереди на посадку достают паспорта для контролера. Синий, синий, красный, синий… Синие украинские паспорта вперемешку с красными российскими и латвийскими поочередно.

Ловлю себя на мысли, что мне не хочется, чтобы люди, стоящие позади меня, видели мой российский паспорт. Я еду на Родину.

Украинских пассажиров оказывается пол-автобуса.

— Ну что, доча, поихалы!

Нам ехать вместе ночь и полдня.

— Поехали.

***

Сзади меня двое пассажиров-украинцев. Случайные попутчики, они сразу начинают общаться. Через два часа я уже знаю, что Оле сорок, она развелась с мужем-алкоголиком, на которого «убила 18 лет жизни», а Володя с женой уже вместе 30 лет, и две дочки у них.

Володя говорит, не умолкая, но в его веселом разговоре — ни слова о жизни на линии фронта, ни слова о разрушенном доме. Он все время шутит и сам с удовольствием смеется. На вопрос спутницы, откуда он, отвечает: «С Донецка». В какой-то момент чертыхается: «Вот ведь, дожили. Не знаешь уже, как с человеком разговаривать. Что можно, а что нельзя говорить, не знаешь. Вот у меня друг, все меня против ***** настраивал. Я ему говорю: «Ты — дурак вообще. Если б не Россия, то к нам американцы пришли бы. И ты под американцами бы сдох»… Оля в ответ молчит.

Мои украинские попутчики в основном женщины средних лет. Они выглядят вполне ухоженными, у некоторых свежий маникюр и брендовая (условно) одежда. Но лица — уставшие какой-то долгой, выматывающей усталостью.

До границы с Россией еще три часа пути, и я включаю на экране впереди стоящего сиденья монитор, чтобы посмотреть фильм. Выбираю оскаровского номинанта, фильм «Девушка из Дании» о судьбе первого в истории трансгендера — датского художника Эйнара Вегенера.

Этот фильм в России я посмотреть уже вряд ли смогу, он точно в списке запрещенных по закону о гей-пропаганде. В какой-то момент на экране возникает очередной герой, и меня берет оторопь — вылитый Путин в молодости. Сходство актера Схунартса Маттиаса с «главным продюсером» нынешних событий настолько очевидно, что дальше я будто смотрю фильм с Путиным, который по сюжету — герой однозначно положительный и толерантный. Каждый раз, когда «Путин» появляется на экране, я напрягаюсь, потому что украинцу Володе сзади точно видно, что я смотрю. Позже выясню, что актера рассматривают на роль Путина в проекте Голливуда.

На латвийской границе в Резекне пограничник у всех собирает паспорта в автобусе и уходит. Минут через сорок он возвращается и, выкликая имена, начинает раздавать паспорта. Пассажиры, прям как дети, едущие в пионерлагерь, с готовностью откликаются, и красные и синие книжки передают из рук в руки их владельцам.

Латвия выпустила всех.

***

В час ночи мы прибываем на погранпункт «Бурачки». Всех просят забрать багаж и освободить автобус. Дальше сонно-раздраженная очередь раздваивается в два окна. Украинцам надо заполнить листок декларации. «Саня, слышь, а как писать? Я латиницей не умею. А отчество надо?»

Погранпункт «Бурачки» на такой поток людей не рассчитан. Половина очереди не умещается в зале и остается на улице. Передо мной девушка лет 18, с двумя темными косичками, вытирая бисерный пот, спрашивает: «А с украинским паспортом в какую очередь становиться? Я запуталась…» Услышав, что в любую, она начинает двигать к окошку пограничника свои вещи — два побитых изодранных чемодана, спортивную сумку с оторванной лямкой, два полиэтиленовых пакета. Ей не хватает рук, и пожилой латыш молча помогает ей.

Очередь на ленте, где просвечивают багаж, внезапно стопорится. Парня лет двадцати на вид, худого, явно давно не спавшего и оттого одуревшего от дороги, просят открыть чемодан. В чемодане у него штук пять банок с домашними закрутками. «Это что у вас?» — стертым голосом спрашивает таможенник. Парень молчит. Весь зал тоже внезапно замолкает и смотрит в его сторону, на разъятый чемодан. «Это мама. Мама дала с собой…»

Два рижских бальзама в моем чемодане проходят сквозь ленту без вопросов.

Потом подгоняют автобус, и мы садимся. Из пары десятков украинцев четверых просят выйти «для уточнения». Ожидание затягивается на три часа. В шесть утра они возвращаются. На свое сиденье садится и Ольга. Ольга тихо матерится, а Володя шутит: «А нечего по Европам мотаться». Оля не реагирует, и я слышу, как она, шурша пакетом, шепчет: «Где этот новопассит? Тут же был».

Володя удовлетворенно спрашивает: «Что? Трясет? А чего к тебе докопались?»

Женщина минут пять рассказывает, как спрашивали, зачем и к кому она едет. Кто из родственников у нее в России. И как стали пробивать по базе телефон брата, а потом долго выясняли, почему у нее так много заблокированных номеров.

— Так я ж объясняю: «заблокировала, чтобы гадости мне те, кто остался, не писали». И еще

искали у меня в телефоне, что я смотрю. Мы, говорят, вашу жизнь проверим досконально. А я говорю: «А проверяйте. У меня вся жизнь теперь в одном чемодане»…

Через 10 минут — остановка на заправке. Народ с радостью вываливается в темень, вдохнуть свежего воздуха. Кто-то идет в маленький маркет купить воды. Все как будто оживают, потому что теперь у нас у всех только еще 8 часов пути и никаких контролей. А это пережить можно.

Внезапно, когда автобус уже тронулся, по салону разносится мужской крик: «Стойте, стойте!» Водитель тормозит, и молодой мужчина с извиняющейся интонацией говорит: «Катя только проснулась и мороженого захотела. Она у меня беременная». Мы ждем, когда он, скача через обледенелые лужи, сгоняет за мороженым. Все молчат. Он возвращается, и весь автобус смотрит в угол салона, где сидит Катя.

Через полчаса, когда мороженое съедено, женщины начинают рассуждать о том, что сидеть вот так с животом долгую дорогу вредно, и надо бы ее мужу найти место, а ей расположиться на его — посвободнее. Место находится. А Катя, смущаясь до красных пятен, тихо говорит: «У меня мальчик и девочка будут. Через два месяца». Кате с мужем из Москвы ехать дальше, уже другим автобусом.

Наконец, когда небо начинает бледнеть предрассветной пепельной дымкой, автобус засыпает.

***

— Женщина, женщина…

Я поворачиваюсь. Володя, протягивая телефон, говорит: «Вы ж с Москвы? Да? Вы мне покажите в навигаторе, как мне до вокзала «Южные ворота» добраться. У меня оттуда автобус в Ростов сегодня».

Володя приносит мне из автобусного автомата кофе. Сам пьет воду. Я спрашиваю: «А что себе кофе не взяли? Кончился?» Володя отмахивается: «Да у меня желчный барахлит. На нервной почве. Счас везде нервная почва. А я со вчерашнего дня не ел». Я протягиваю ему протеиновый батончик: «Держите. Вам еще долго без еды». Володя отмахивается и препирается, но в итоге берет.

Мы подъезжаем к Москве, начинаются пробки, и автобус, внезапно очнувшись, прилипает к окнам. Я иду по проходу вниз к туалету и слышу, как женщина, обняв девочку лет десяти, говорит:

«Наш город раньше тоже красивым был».

Приехали. Народ начинает из глубокой утробы автобуса вынимать чемоданы. Катя стоит, упершись руками в поясницу, смотрит куда-то вверх. «Катя, да глянь уже. Цэ наш чемодан?»

Девушку с черными косичками встречает мужчина средних лет и одной рукой прижимает ее к плечу. Девочка вытаптывает на снегу какую-то фигуру.

— Девушка! — я оглядываюсь, за спиной стоит Володя с чемоданом и маленькой плетеной корзинкой. — Вы меня с собой в метро возьмете? А то я ж потеряюсь.

Мы идем к метро. Он садится напротив меня в вагоне и тут же делает селфи. А потом наговаривает голосовое сообщение: «Короче, Люба, я тут как король еду. Не шмонали, ничего не потерял. Все путем».