нейросеть читатет книги: американский коммунизм

kommari — 04.09.2025 Резюме книги Вивиан Горник «Роман американского коммунизма» (плюс файл книги - на английском).



Author: Vivian Gornick

Title: The Romance of American Communism

Publisher: Verso

Place of Publication: London / New York

Year of Publication: 2020 (This paperback edition)

First Published: 1977 by Basic Books, Inc.

ISBN-13: 978-1-78873-550-6

pdf

Введение (издание 2020 года)

Вивиан Горник начинает введение, написанное в 2019 году, с воспоминания о своей матери, которая считала, что американские коммунисты, несмотря на все гонения, «подталкивали страну к тому, чтобы она стала демократией, которой всегда себя называла». Коммунистическая партия США (КП США), основанная в 1919 году, на пике своего влияния в 1930-40-х годах насчитывала 75 000 членов, а в общей сложности через её ряды прошло около миллиона американцев. В партию вступали как представители рабочего класса (евреи-швейники, шахтёры, сборщики фруктов), так и образованного среднего класса (учителя, учёные, писатели), для которых партия обладала моральным авторитетом и давала конкретную форму их чувству социальной несправедливости, обострённому Великой депрессией и Второй мировой войной.

Рядовые коммунисты знали о ключевой роли партии в становлении профсоюзов, защите прав афроамериканцев на Юге и поддержке рабочих по всей стране. Марксистское видение всемирной солидарности, транслируемое партией, давало обычным людям ощущение собственной значимости и осмысленности жизни, вызывая почти наркотическую привязанность. Однако эта же всепоглощающая вера мешала им признать коррупцию полицейского государства в основе их идеологии. КП США была членом Коминтерна и безоговорочно подчинялась Москве, часто в ущерб интересам самой Америки, что приводило к самообману на протяжении десятилетий.

В начале 1950-х партия подверглась жестоким репрессиям в эпоху маккартизма. Но окончательный удар был нанесён в 1956 году, когда на XX съезде КПСС Никита Хрущёв разоблачил культ личности и преступления Сталина. Этот доклад вызвал политическое опустошение в левом движении по всему миру. В течение нескольких недель КП США покинули 30 000 человек, и к концу года она превратилась в небольшую секту, какой была при своём основании.

Горник признаётся, что её книга, написанная в 1970-е, была пронизана романтическим и защитным отношением к коммунистам её юности. Она считает, что само по себе рассмотрение этого опыта как «романа» законно, но писать о нём

романтически было ошибкой. Из-за этого она не смогла в полной мере исследовать сложность и противоречия своих героев, например, партийного лидера, который, любя человечество, безжалостно жертвовал товарищами ради партийной догмы. Сегодня она критикует свою книгу за чрезмерную эмоциональность, риторические преувеличения и идеализированные, героические портреты её персонажей. Книга подверглась жёсткой критике со стороны интеллектуалов как левого, так и правого толка, включая Ирвинга Хау.

Тем не менее, Горник не жалеет о том, что представила своих героев красивыми и героическими. Она сравнивает их с деятелями искусства или науки, которые живут ради «дела». Для коммунистов этим делом был идеал социальной справедливости, и эта страсть придавала их жизням особую выразительность и «центрированность», которая «светилась в темноте» и делала их прекрасными. В заключение она выражает надежду, что книга, рассказывающая историю американских коммунистов прошлого, может послужить руководством для сегодняшней молодёжи, вновь проявляющей интерес к идеям социализма.

Глава 1: Для начала

Горник описывает своё детство в Бронксе, где осознание принадлежности к рабочему классу пришло к ней раньше, чем понимание своей национальности или пола. Фраза её матери «Папа тяжело работает весь день» стала для неё ключом к пониманию мира. Она несла в себе боль, достоинство и, что самое главное, идею солидарности. Её отец был рабочим на фабрике платьев, принадлежавшей его братьям, что создавало простую и ясную картину мира: «Отец был Трудом, дяди — Капиталом. Отец был социалистом, дяди — сионистами. Следовательно, Труд был социализмом, а Капитал — национализмом». Мир делился на «нас» (рабочих-социалистов, «прогрессистов») и «них» (всех остальных).

Центральным образом её детства становится кухня, где собирались друзья отца — рабочие с «почерневшими от труда руками, умными и тревожными глазами», которые пили чай, ели селёдку с чёрным хлебом и бесконечно обсуждали «вопросы». Эти страстные, преобразующие разговоры наполняли её детское восприятие ощущением чего-то важного, связанного с «пониманием вещей». В этой атмосфере она не чувствовала бедности или бесправия; идеи были всем. Эти рабочие, обсуждая политику, переставали быть теми, кем они были объективно, и становились «мыслителями, писателями, поэтами».

Марксизм давал этим людям контекст, который наделял их жизнь смыслом, превращал их из безымянных «обездоленных» в «пролетариев» с историей (Русская революция) и мировоззрением. У них появилась «нация в уме» — нация международного рабочего класса. Парадоксальным образом, чем больше каждый из них отождествлял себя с рабочим движением, тем ярче проявлялась его индивидуальность.

Центром этого мира была Коммунистическая партия. Она придавала форму и структуру эмоциям миллионов, наделяла абстракции моральным авторитетом и порождала чувство товарищества, которое позволяло людям «любить себя через любовь друг к другу».

Переломным моментом стал доклад Хрущёва на XX съезде в 1956 году. Он стал «окончательным инструментом уничтожения» для американских левых, уже измотанных репрессиями. За несколько недель партию покинули 30 000 человек. Для двадцатилетней Горник это стало последней каплей, разорвавшей уже изношенную ткань веры. Она вспоминает яростные споры с тётей-сталинисткой, когда рушился их мир, разрушенный сначала Гитлером, а затем Сталиным.

Горник утверждает, что коммунизм был для его последователей метафорическим опытом, движимым страстью — страстью, которая обращалась к глубинной человеческой потребности «сказать нет суду человека над человеком». Эта страсть сначала озаряла их души, а затем сжигала, превращая видение в догму. Она сравнивает эту страсть с тем, как древние греки определяли сексуальное влечение — как болезнь, которая поражает извне и лишает человека разума. Марксизм в лице Компартии пробудил в людях «голод по осмысленной жизни», который сначала они утоляли, а затем он сам начал пожирать их. В этом одновременно и слава, и трагедия коммунистического опыта: «путь к видению был блестяще гуманизирующим, догма в конце пути — душераздирающей».

Глава 2: Они пришли отовсюду: Разные начала

Еврейские марксисты. Горник начинает с нью-йоркских евреев, поскольку истоки американского коммунизма неразрывно связаны с опытом восточноевропейского еврейства. Будучи аутсайдерами в царской России, они с энтузиазмом встретили революцию 1917 года, которая дала им ощущение принадлежности и открыла новые горизонты. Вместе с миллионами еврейских иммигрантов в Америку прибыли и идеи социализма. В Нью-Йорке эти идеи стали неотъемлемой частью еврейской жизни, создав среду, восприимчивую к радикализму.

Сара Гордон родилась в Бронксе в семье коммунистов, бежавших из России после революции 1905 года. Для неё партия была так же естественна, как мать и отец. По её словам, политика «буквально отрицала их лишения», наполняя бедную жизнь смыслом, энергией и ощущением причастности к чему-то глобальному и историческому.

Бен Зальцман, в отличие от Сары, открыл для себя партию взрослым. Выросший в бедной ортодоксальной еврейской семье, он столкнулся с жестокой эксплуатацией в швейной промышленности. В 1935 году товарищи по профсоюзу привели его на тайное собрание, где ему предложили вступить в Компартию. «Я положил свой страх в карман и присоединился к ним, — вспоминает он. — И знаете, что случилось? Через некоторое время я перестал бояться. У меня была Партия и у меня были товарищи, и они сделали меня сильным». Он обрёл голос, уверенность и ответы на все вопросы. После распада движения он чувствует, что вернулся в прежнее состояние страха и одиночества.

Сельма Гардински родилась в нищете в Бруклине. Её отец-прачечник, вдохновлённый Русской революцией, привил ей чувство значимости их борьбы. Она вышла замуж в 17 лет, чтобы сбежать из дома, но вскоре поняла, что её истинное призвание — политическая жизнь. Она стала профсоюзным организатором и в 1938 году была принята в партию. «Глубоко внутри я была раненым, бездомным человеком. Партия исцелила меня, дала мне такой дом, который я никогда не смогла бы создать... она дала мне дом внутри себя». Она была исключена в 1948 году за несогласие с поддержкой кандидата в президенты Генри Уоллеса, но до сих пор верит в «правильную революционную линию».

Американские популисты. Эта группа коммунистов вышла из коренной американской среды, из семей, чьи предки были аболиционистами и популистами, верившими в американскую демократию, но постоянно сталкивавшимися с её несправедливостью.

Блоссом Шид родилась в 1909 году в семье землемера. Её отец придерживался прогрессивных взглядов, а мать была набожной и консервативной. Постоянные вопросы «почему» о бедности и несправедливости привели её сначала в Кооперативное движение, а затем, в 1932 году, в Компартию, чтобы «изменить их». Она стала ключевой фигурой в Международном фонде правовой защиты, участвуя во всех крупных забастовках и правозащитных кампаниях в Калифорнии 1930-х годов. Она покинула партию в 1957 году, почувствовав, что в ней начался «сухой гнилец» и «склероз ума».

Джим Холбрук, родившийся в 1919 году в Небраске в семье фермеров-арендаторов, с детства впитал дух бунтарства. После того как их ферма сгорела, семья скиталась в поисках работы. Жизнь в шахтёрских городках Кентукки и Западной Вирджинии заставила его искать объяснение окружающей нищете. Это привело его и его брата в Компартию в 1937 году. «Внезапно скитания прекратились. Я снова обрёл дом. И в этом доме я обнаружил, что могу думать, действовать, учиться, быть...». Он покинул партию, осознав, что она «постоянно жертвовала индивидом ради ложного понятия о коллективе».

Те, из Срединного Царства. Эта категория включает в себя людей, пришедших в коммунизм не из-за классовой принадлежности, а по «велению духа». В основном это были выходцы из образованного среднего класса, часто с творческими или интеллектуальными дарованиями.

Мейсон Гуд был сыном знаменитого писателя, вырос в роскоши и эмоциональной пустоте. Ключевым моментом для него стала сцена на вокзале, когда его отец с сочувствием посмотрел на чистильщика обуви, а Мейсон понял, что чувствует себя ближе к этому рабочему, чем к собственному отцу. В экспериментальном колледже он увлёкся идеями и познакомился с коммунистом Джереми Левитоном, который стал для него проводником в мир марксизма. Он стал партийным функционером, но его постоянно мучили сомнения и отвращение к авторитаризму и догматизму в партии. В итоге он покинул партию, чувствуя, что она убила в нём художника.

Артур Чесслер вырос в семье интеллектуального ортодоксального еврея, для которого Закон был всеобъемлющим мировоззрением. Получив блестящее образование в Гарварде, он пережил период гедонизма в 1920-е, который сменился опустошением после краха 1929 года. В 1933 году он вместе с другом отправился в годичное путешествие по Америке, чтобы «решить, должны ли они стать коммунистами». К концу путешествия, увидев страну через призму марксизма, они убедились, что «из любви к Америке они должны вступить в Коммунистическую партию». Для Артура это было обретением того «контекста», который он потерял, покинув отчий дом.

Глава 3: Проживая это: От видения к догме и на полпути обратно

Эта глава исследует, каково было оставаться коммунистом. Для большинства это был опыт, далёкий от стереотипного образа заговорщиков, принимающих решения в прокуренных комнатах. Повседневная жизнь рядового коммуниста состояла из рутинной работы: продажи газеты

Daily Worker, распространения листовок, организации местных групп по защите прав жильцов или безработных. Эта рутина подпитывалась ощущением причастности к великому идеалу и верой в «революцию за углом». Сара Гордон вспоминает, как ненавидела продавать газету, но делала это из чувства ответственности перед товарищами: «Плеть была внутри каждого из нас, мы держали её над собой, а не друг над другом».

Целостность мира КП. Для многих коммунистов партия была не просто организацией, а целым миром, пронизывающим все аспекты жизни.

Дайна Шапиро, швея и коммунистка с 40-летним стажем, описывает это так: «Ты была коммунисткой всегда. Не было времени, когда ты не была коммунисткой... Это всё было единым целым. Жизнь была цельной».

Артур Чесслер вспоминает, как марксизм «связывал всё воедино, создавал целостность там, где иначе были лишь обрывки, фрагментация, изоляция».

Норма Рэймонд, жена партийного журналиста, называет партию «огромной системой поддержки», которая создавала настоящее «сообщество», основанное на общем идеале.

Уход в промышленность. Одной из практик партии была отправка организаторов, часто из среднего класса, на заводы для работы с пролетариатом. Этот опыт был неоднозначным.

Карл Милленс, выросший в «теплице» Кооперативных домов, провёл 17 лет на заводах, чувствуя себя чужим и неспособным к организации. Для него это была «медленная, незаметная, бессмысленная смерть».

Мори Сахман, также выросший в Кооперативах, наоборот, полюбил работу на сталелитейном заводе. Он стал хорошим организатором, но его жизнь была полна конфликтов, особенно с женой Паулой, которую исключили из партии за «инакомыслие» и которая умоляла его не уезжать в Питтсбург. Доклад Хрущёва стал для него ударом молнии и началом конца его веры.

Подполье. В 1951 году, опасаясь фашизма в Америке, партия отправила около 2000 своих членов второго эшелона в подполье. Это был опыт мучительного одиночества и изоляции.

Нетти Позин, партийный организатор, провела в подполье четыре года, постоянно переезжая, меняя работу и живя в страхе. «Лучше тюрьма, — говорит она, — намного лучше».

Хью Армстронг, афроамериканец и организатор секции, работал курьером в подполье. Этот опыт заставил его переосмыслить свою жизнь в партии. Он осознал, как слепо он был готов рисковать невинными людьми ради дела и как партия использовала его, никогда по-настоящему не прислушиваясь к нему как к чёрному товарищу.

Что мы делали друг с другом. Внутренние чистки, суды и исключения были тёмной стороной партийной жизни. Страх перед «сомнением в себе» порождал жестокость. В 1950-х это вылилось в параноидальную кампанию против «белого шовинизма», когда людей исключали по абсурдным обвинениям (например, за подачу арбуза на вечеринке).

Софи Чесслер, жена Артура, вспоминает, как легко коммунисты вычёркивали исключённых из своей жизни, превращая их в «несуществующих». Понимание всего ужаса этого пришло к ней только тогда, когда после ухода из партии в 1958 году старые товарищи стали переходить на другую сторону улицы, чтобы не здороваться с ней.

Тим Келли, профсоюзный организатор, рассказывает мучительную историю о том, как ему пришлось разорвать дружбу со своим лучшим другом, Джонни Мак-Уильямсом, когда того собирались исключить из партии. «Я думал, что не могу иметь и Партию, и Джонни... и я не мог отказаться от Партии», — говорит он со слезами на глазах.

Глава 4: Они вернулись отовсюду: Разновидности последствий

Бывшие коммунисты стали снова «всеми видами американцев»: богатыми и бедными, интеллектуалами и рабочими, либералами и консерваторами. Но для всех них опыт пребывания в партии остался центральной точкой отсчёта, по которой они измеряют свою последующую жизнь.

Политика без партии немыслима. Для этой группы бывших коммунистов уход из партии означал уход из политики как таковой, поскольку они не могли представить себе политическую деятельность вне структурированной, идеологической организации.

Джером Риндзер, успешный хирург, считает, что партия научила его работать и мыслить, и эти навыки он применил в медицине. Однако теперь его жизнь, по его мнению, лишена «высшего смысла», который давала политика. Он не принимает Новых левых 1960-х из-за отсутствия у них «структуры, программы, партии, истории».

Грейс Лэнг, художница, сравнивает марксизм с глиной, а партию — с гончарным кругом, которые вместе позволяли создавать «живой дизайн». Когда «глина соскользнула с круга», она ушла из политики в искусство, где смогла найти новую структуру для самовыражения.

Дэвид Росс признаётся, что после ухода из партии, где он 16 лет был «пропитан догмой», он пережил полный коллапс. Психотерапия помогла ему пересобрать свою жизнь, но он так и не смог принять новую, «диффузную» политику 1960-х, тоскуя по «целостному миру идеологических объяснений», который давала КП.

Антикоммунист-коммунист. Некоторые бывшие члены партии, покинув её, превратились в её яростных противников, сохранив при этом тоталитарный склад ума.

Макс Биттерман, бывший партийный функционер, встречает Горник с едким сарказмом и презрением. Он называет коммунизм «работой дьявола» и утверждает, что все, кто остался в движении после него, — «лжецы, трусы и оппортунисты». Его жена Лора, чью жизнь он, по сути, разрушил во имя революции, является трагическим примером женщины, принесённой в жертву элитистскому импульсу партии.

«Я потерял больше, чем приобрёл». Эта категория включает тех, кто не испытывает ненависти к своему прошлому, но считает, что цена, заплаченная за годы в партии, была слишком высока.

Дэйв Абетта, юрист, который 20 лет защищал коммунистов в судах, говорит, что партия дала его работе «контекст, смысл и интенсивность», которых у него больше никогда не будет. Однако за это он заплатил потерей «способности развивать личные отношения»: его дети стали для него чужими, а между ним и женой выросла стена холода.

«Коммунизм был частью путешествия».

Дайан Винсон, актриса, попавшая в чёрный список, рассматривает свои 12 лет в партии как «бесценную часть долгого путешествия вглубь себя». Для неё марксизм был творческим импульсом, новым способом понять мир и себя. Она ушла, когда поняла, что догма партии подавляет её личность, но этот опыт научил её «трагедии отождествления всей своей сущности с чем-то вне себя».

Глава 5: В заключение

Горник завершает книгу личными размышлениями, связывая свой опыт с коммунизмом с последующим участием в феминистском движении. После ухода из мира левых в 1956 году она долгое время была деполитизирована. Вторая волна феминизма в 1968 году стала для неё откровением, подобным тому, как для многих было открытие марксизма. Феминизм дал ей новый способ видеть мир и понимать, что «самообладание — это политический акт».

Однако вскоре она с тревогой наблюдала, как феминистское сознание уступает место феминистской догме: появился воинственный язык, «правильные» и «неправильные» позиции, а несогласных объявляли врагами. Когда на одном из митингов её назвали «интеллектуалкой и ревизионисткой» за призыв не демонизировать мужчин, она испытала чувство дежавю. В этот момент она впервые за 20 лет почувствовала не гнев, а сострадание к коммунистам. «Так вот как всё это случилось, — подумала она. — Кто на земле может справиться со всем этим страхом и гневом? Никто. Никогда. Ни тогда, ни сейчас».

Она проводит историческую параллель между феминистским и коммунистическим движениями, выделяя три этапа: визионеры-основатели (Элизабет Кэди Стэнтон / социалисты XIX века), яростные политики-организаторы (Кэрри Чапмен Кэтт / коммунисты) и современное, более широкое и диффузное сознание (современный феминизм / неаффилированный марксизм). Каждая фаза, по её мнению, была необходимой для развития следующей. Коммунисты, со всеми их ошибками и трагедиями, были неотъемлемой частью этого процесса, прожив на себе «горькие, как желчь, уроки подчинения визионерской идеи политическому аппарату».

В заключение она пишет, что американские коммунисты были охвачены «великолепной скорбью» борьбы за человечность. «Они отдавались ей страстно, со всей полнотой своего существа. За это я чту их и благодарна им».

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив