Нам - не чужой!

!!!
Утверждения уважаемого Геннадия Алексеевича о сионизме и масонстве Троцкого правильнее всего обозначить как недоказанные.
Что же до юбилея русского поэта, то телевизор, вещающий из Москвы, кажется, заметил его … не очень :) (то есть - вовсе не).
Памятника Клюеву в Москве, тоже кажется, нет.
Есть памятник Окуджаве.
С недавних пор он смотрит прямёхонько на памятник Зиновию Гердту (они в шаговой доступности друг от друга … ) .
В октябре 1922 года Лев Троцкий (Бронштейн), на тот момент являвшийся председателем Реввоенсовета, опубликовал в одной из центральных газет статью, где представил собственные размышления о поэтике Н.Клюева. Позже эта публикация вошла в его книгу «Литература и революция», изданную в Москве в 1923 году. «Если отнять у Клюева его крестьянство, - считал Бронштейн, - то его душа не то что окажется неприкаянной, а от неё вообще ничего не останется. Ибо индивидуальность Клюева находит себя в художественном выражении мужика, самостоятельного, сытого, (выходит, добродетельным может быть только голодный? – Г.С.), избыточного, эгоистично- свободолюбивого. Всякий мужик есть мужик, но не всякий выразит себя. Мужик, сумевший на языке новой художественной техники выразить себя самого и самодовлеющий свой мир, или, иначе, мужик, пронесший свою мужицкую душу через буржуазную выучку, есть индивидуальность крупная – и это Клюев… Клюев учился. Где и чему, не знаем, но распоряжается он знаниями как начётчик и ещё как скопидом… Клюев – поэт замкнутого и в основе своей малоподвижного мира, но всё же сильно изменившегося с 1861 г. Клюев не Кольцов: сто лет прошло не даром. Кольцов простоват, покорен, скромен. Клюев много сложней, требовательней, затейливей, и новую стихотворную технику он вывез из города, как сосед вывез оттуда грамафон… Стихи Клюева, как мысль его, как быт его, не динамичны…». Характеристики у Бронштейна, прямо скажем, уничижительные. Надо полагать, что Троцкий как человек далёкий от русского крестьянства и русской литературы, выразил собственное внешнее и довольно примитивное понимание поэзии Николая Клюева. А если выразиться точнее – собственное непонимание его творчества. Если бы автор был сотоварищем по литературному цеху, критиком – куда ни шло. А тут – едва ли не главная административная фигура в государстве! За такими его высказываниями проглядывала политическая подоплёка – узкий классовый подход к явлениям литературы. Каковы же выводы Троцкого? «Клюев приемлет революцию, потому что она освобождает крестьянина, и поёт ей много своих песен, - продолжал «чёрный демон» революции. – Но его революция без политической динамики, без исторической перспективы… Золотые дерева Свесят гроздьями созвучья, Алконостами слова Порассядутся на сучья. Медный кит… Вот поэтика Клюева целиком. Какая тут революция, борьба, динамика, устремление к новому? Тут покой, заколдованная неподвижность, сусальная сказочность, билибинщина: «алконостами слова рассядутся по сучьям». Взглянуть на это любопытно, но жить в этой обстановке современному человеку нельзя… Каков будет дальнейший путь Клюева: к революции или от неё? Скорее от революции: слишком он уж насыщен прошлым. Духовная замкнутость и эстетическая самобытность деревни, несмотря даже на временное ослабление города, явно на ущербе. На ущербе как будто и Клюев…». Что можно сказать об опусе Троцкого, сочиняя который он претендовал на лавры литературного критика? На первом месте у него – политическая тенденциозность. В приведённых «размышлениях о поэтике» Н.Клюева на самом деле нет и попытки понять огромный поэтический мир Николая Алексеевича. Это был, скорее, не анализ творчества, а приговор автору от одного из ведущих деятелей «большевистского кагала», большого «любителя русской крови». Красноречиво признание Лейбы Бронштейна: «В годы войны в моих руках сосредоточилась власть, которую практически можно назвать беспредельной…». Ослеплённый вот этой безграничной властью, Троцкий смотрел на русского национального гения как на человека «второго сорта». И, думаю, не сомневался в выводах, что последуют за его «оценками». Ведь вещал властитель с «Лениным в башке, с наганом в руке», его намёки воспринимались челядью весьма определённо. Готовилось широкое наступление «на кулака». И все, кто мешал изгнанию из деревни умеющего работать мужика, а Клюев своим творчеством именно мешал, должна были быть изолированы. Так Троцкий обозначил линию преследования крестьянских поэтов, выражавших в своём творчестве чаяния русского народа. А сами поэты не имели ни права, ни возможности возразить, дать отпор лидеру международного сионизма.
[…]
Николай Клюев искал и находил опору в истории Руси, её народных обычаях и обрядах, в песнях и преданиях и, конечно, в православной вере во Христа. Это была твёрдая, непоколебимая почва!
Она-то и вызывала скрытую ненависть, переходящую в бешенство, у Троцкого и его окружения. К тому же, председатель Реввоенсовета был крутой масон, а их справедливо относят к «клану человекоподобных нелюдей». Ныне, с высоты минувшего – а это целый век, мы ясно видим: столкнулись два мировоззрения, две идеологии. Русская, национальная, человеколюбивая – в лице Клюева, и интернациональная, еврейско-сионистская, русофобская – в лице Троцкого. Совместить их в той реальности было невозможно.
[…]
Николай Клюев – большое явления в русской и мировой культуре, Лев Троцкий – чёрное, смердящее пятно в русской истории, не более того.
«Отражает кулацкую идеологию». Не имея компромата, Клюева арестовали в Москве в начале 1934 года. Некто Шиваров, оперуполномоченный ОГПУ, ему поручили вести дело, приписал модную мотивировку: «Активно вёл антисоветскую агитацию путём распространения своих контрреволюционных произведений». На допросе поэт не скрывал убеждений: политика коллективизации и индустриализации в том виде, в котором проводилась, - трагедия, гибель для миллионов русских людей, разрушение основ и красоты народной жизни. Да, Николай Алексеевич говорил правду, как когда-то говорил её в 1906-м. Но трудно поверить, будто он сам признал, что его «Погорельщина» - «поэма с реакционным направлением, отражает кулацкую идеологию».
Это, скорее всего, как и сам беспочвенный арест, - фальшивка тех, кто вёл допрос.
[…]
«тройка» УНКВД Западно-Сибирского края приговорила поэта к расстрелу 13 октября 1937 года. Примерно через 10-12 дней плачи привели приговор в исполнение. Великому русскому поэту было всего 53 года.
[…]
Невозможно без внутреннего содрогания и омерзения читать протест военного прокурора Сибирского военного округа П.Орлова, направленный 22 июня 1960 года в военный трибунал Сибирского военного округа. Там говорится, что Клюев не был агентом японской и других иностранных разведок, а монархической организации в крае не существовало, материалы о ней сфабрикованы органами УНКВД. Вскоре постановление «тройки» по Новосибирской области по делу Клюева отменили – за «отсутствием состава преступления». Итак, спустя двадцать три года после казни безвинного, оклеветанного, униженного поэта справедливость, вроде бы, восторжествовала – его реабилитировали. Но неприятный осадок остался. Никто из палачей не понёс никакого наказания, даже морального. Ни один представитель государства не принёс извинение русскому народу за злодеяния над поэтическим гением.
[…]
Нередко масштабы личности поэта и его творчества неправомерно сужают в социально-культурном плане, включая его в группу новокрестьянских поэтов, ограничивают в географическим плане, называя его олонецким поэтом, и наконец, в плане духовном – связывая своеобразие его творчества исключительно с расколом и сектанством. С другой стороны, поэтическое наследие Н.А.Клюева пытаются оторвать от исконно русских корней. Так, парижский исследователь Эммануил Райс начинает свою статью с обобщения: «От всего облика Клюева веет каким-то холодком. Он как бы всем чужой».
«Мы, валуны, седые кедры…»
Геннадий Алексеевич Сазонов, член Союза писателей России Макачево, Вытегра, Вологда, 1991-2024 гг.
https://rodnayaladoga.ru/rubriki/pamyatoslov/2715-my-valuny-sedye-kedry
|
</> |