Началось... ч. 12

tatiana_gubina — 28.08.2011

В тот первый месяц нашей совместной жизни ощущение «чужеродности» нового члена семьи нарастало все сильнее. Не то что бы я «медленно привыкала» к новой дочке, или «начинала любить ее постепенно». Нет, ничего такого не было и в помине. Я не только не привыкала, но с каждым днем мне становилось все хуже и хуже, а моя новенькая деточка раздражала меня все больше и больше.

Утром я просыпалась с тяжелым сердцем и больной головой, с ощущением, что я не выспалась, и вот опять начался новый день, и мне надо встать и идти, служить свою службу. И «служба» эта изматывала меня все больше и больше…

Мои чувства к ребенку в тот период были сотканы из постоянно, почти ежеминутно подавляемого раздражения, щемящей жалости и захлестывающей вины. Чувство вины я испытывала все время, оно было неизбежным и беспощадным. «Я не просто плохая мать, - говорила я себе, - я отвратительный, гнусный человек. Я взялась воспитывать ребенка, к которому не испытываю никакого тепла, ни малейшей нежности, во мне нет ни радости, ни материнской гордости. А ведь у этого несчастного ребенка нет никого, кроме меня. Какая же у нее жестокая судьба – ее никто, ни один человек на свете не любит. И я не люблю, я только пытаюсь делать вид. Да и то – не очень старательно».

Вставала я теперь по будильнику, который заводила на час вперед, и каждый раз надеялась, что в такую рань все еще спят, и мне удастся посидеть немножко в одиночестве, с чашкой кофе и приятно-пустой головой. Я всегда любила эти утренние минуты, когда можно ни с кем не разговаривать, ни на что не реагировать, и потихоньку «втягиваться» в новый день, листая  журнал, или просто  глядя в окно, слушая щебет птиц и дальний шум города.

Теперь, в какую бы рань я ни поднялась, побыть одной мне не удавалось. Спустившись вниз, я неизбежно заставала мою новую детку, которая уже сидела в гостиной, и резко вскакивала при моем появлении. Вернее, судя по звукам, она вскакивала еще раньше, заслышав мои шаги, и когда я входила в комнату, она уже стояла, перебирая руками край майки, или край юбки, или крутя свои пальцы. От нее исходила жесткая напряженная волна, и мои  надежды на безмятежное утро улетали, как дым.

       - Доброе утро.

       - Здрасьте.

       - Давно проснулась?

Ее взгляд начинал скользить по комнате, по стенам, по потолку, как будто она искала подсказки.  «Может, часы ищет? - думала я первые дни, - хочет посмотреть, сколько сейчас времени, и сообразить, давно ли она не спит».

       - Сейчас шесть утра, - подсказывала я ей, поворачивая  часы.

Она отводила взгляд, и стояла, глядя в сторону, ссутулившись, с опущенными плечами, не делая ни малейшей попытки продолжить разговор. Пару раз я пробовала повторить вопрос о том, когда же она встала, и в ответ она начинала испуганно, как будто оправдываясь, объяснять, что «не знает, когда проснулась, но это было не очень давно». Чего ж она оправдывается-то все время? Как будто я ее ругаю…

       - Завтракала?

       - Нет…

       - Чего так?

Она снова долго молчала, и отводила глаза, и что-то нашептывала себе под нос.

       - Позавтракаешь?

       - Да… можно.

От этих ее ранних вставаний мне было как-то не по себе. Тревожно. Во-первых, я понимала, что она явно недосыпает. Ложилась она довольно рано, вместе с Младшей, часов в девять вечера они начинали укладываться, и в десять уже гасили свет. Засыпала она не сразу, часам к одиннадцати – долго ворочалась, иногда начинала раскачиваться, резко крутилась в постели, приподнимаясь и  падая всем телом. Получалось, что, засыпая в одиннадцать и вставая в пять утра, она спит всего шесть часов. Ну, семь. Мало для ребенка. «Может, ты не выспалась?» - спрашивала я ее по утрам время от времени, но в ответ она всегда трясла головой и отказывалась наотрез. «Я выспалась», - говорила она.

Во-вторых, тревожно и неуютно мне было от того, что я не понимала, что она делает в эти ранние утренние часы, когда весь дом еще спит. Просто сидит, глядя в окно или в стену? Бродит по дому, перебирает вещи? Открывает дверцы, заглядывает в ящики? Мне становилось не по себе. Не то чтобы я была против заглядываний в ящики. Я прекрасно понимала, что это нормальная человеческая потребность – исследовать новое место, в которое ты попал, не торопясь, внимательно все разглядеть, все открыть, все пощупать. Да и не только у «нового» ребенка может возникнуть подобное желание. Я вспоминала, как сама в детстве, оставшись одна в квартире, начинала планомерный «обход» и «осмотр» родительских закромов. Открывала секретер, перебирала бумажки, документы, фотографии. Рассматривала одежду, мамины туфли, папины галстуки… Было ли это неправильным, и как отнеслись бы к этому мои родители, если бы обнаружили мои "вылазки", я до сих пор не знаю. Но отчетливо помню то детское ощущение – мне действительно это было важно и нужно.

Теперь же, размышляя о том, что может делать в доме моя новенькая детка, я одновременно и тревожилась, и сгорала от любопытства. Посмотреть бы хоть одним глазком, чем она занята, когда ее никто не видит? Увы, это было невозможно. Мне не удавалось посмотреть, что она делает, даже среди бела дня. Вот я поднимаюсь по лестнице, приближаюсь к комнате девчонок. Слышу звуки – бумага шуршит, грифель ходит по бумаге. Понятно - сидит, рисует. Вот резко отодвигается стул – это она услышала мои шаги, вскочила, куда-то запихивает свои бумажки… Когда я заглядываю в комнату, она стоит  «по стойке смирно», вцепившись напряженными пальцами в край столешницы. Боится она меня, что ли? И мысли накатывают – «я плохая?», «я, может, резкая?» Вроде внешне так же веду себя, как обычно. Но она, наверное, просто чувствует, что я ее не люблю, чувствует, что она не родная мне, не сладенькая мамина девочка… Господи, какая же я сволочь… Эх, если бы можно было полюбить по своему желанию…
      
       - Привет, что ты делала?

       - Ничего…

       - Совсем-совсем ничего?

       - Совсем ничего.

       - А мне показалось, ты рисовала…

Она бросает тревожный взгляд на торчащий альбомный лист, потом нехотя выдавливает:

       - Ну да, рисовала. А что?

       - Да ничего…Так просто, спросила. Мне же интересно, что ты делаешь...

От таких разговоров у меня остается неприятный осадок. Каждый раз получается, как будто я ее «допрашиваю», а она в ответ либо «запирается», либо оправдывается. Довольно быстро до меня дошло, что вопрос «что ты делала?» она изначально воспринимает как наезд, как обвинение, «не делала ли она чего-нибудь предосудительного». И отвечает она  - «ничего не делала», имея в виду, что ведь - ничего такого…

Мысленно возвращаясь к ее ранним вставаниям, я продолжала думать о том, что же она может делать в спящем доме. Заодно пыталась проанализировать, почему мне так тревожно об этом думать? И сама себе отвечала, что тревожно мне потому, что я на самом деле пока не знаю, чего можно ждать от моего новенького ребенка.  А вдруг она захочет уйти из дома, пока все спят? Просто так – погулять, например. Посмотреть, что у нас тут есть в округе. Там, где она жила раньше, она ходила гулять беспрепятственно и, как я поняла, могла и не предупредить никого о том, что она уходит. А вдруг уйдет и заблудится?  Воображение у меня всегда было богатое, оно услужливо рисовало  всякие ужасы и беды, которые могут приключиться с ушедшим из дому ребенком.

Я вспоминала все «уроки безопасности», которые входят в программу школы принимающих родителей. Что-то там такое было? Ах, да, лекарства. Вдруг она полезет в шкафчик с лекарствами, и наглотается каких-нибудь таблеток? Правда, у нас там ничего опасного нету – анальгин да йод… но все равно… Надо бы с ней поговорить, на всякий случай. С другой стороны, поговоришь – наведешь ребенка на «интересные» мысли. Может, она и не думала ни о чем таком, а тут я ей скажу про лекарства, и ей станет любопытно…

Что еще? Мои мысли снова возвращаются к «ящикам». Дома у нас все лежит по местам, и особо ценных вещей у нас нет. Ничего нигде не запирается - ни двери комнат, ни дверцы шкафов, ни ящички в письменном столе. Брать там нечего... Если только вдруг документы какие-то захочет взять? Господи, зачем ей мои документы? А вот еще  - моя сумка с кошельком обычно валяется в открытом доступе в прихожей, и я никогда точно не знаю, сколько там денег. А вдруг она берет деньги? Я тут же возражаю сама себе – зачем ей деньги? Ходить одна она никуда не ходит, даже в школу пока не ходит, где в буфете можно было бы покупать булочки… Если только берет и прячет? Опять-таки, зачем?

Мое разбушевавшееся воображение, подпитанное тревогой, предлагает сюжет – она берет деньги из кошелька, документы из ящика, и уходит ранним утром из дома… оставив калитку распахнутой настежь… и наглотавшись анальгина…. Нда, мамаша, вам пора к невропатологу, говорю я себе, и отправляюсь пить свой утренний кофе. Смех смехом, но тревога остается. Такая не совсем понятная, но отчетливая тревога. Чужак в доме…

Мало того, что я теперь вскакиваю по утрам, мучаясь тревогой -  что там может делать мой неспящий, непонятный, чужеродный новый ребенок… Все мои привычки сломаны, сметены, перепутаны. Раньше я выходила поутру из спальни, натянув на себя уютный махровый халатик, и едва удосужившись провести по волосам пятерней. Теперь же мне хочется, выходя «наружу», быть «в полной боевой готовности». А «наружей» стал весь дом, кроме спальни. Потому что здесь, в доме, теперь обитает это непонятное существо, от которого исходят тяжелые, резкие волны  страха и отчуждения… Я одеваюсь в строгую домашнюю одежду, затягиваю волосы в тугой хвост – так я чувствую себя более собранной, более готовой к неприятностям и неожиданностям. Эх, мне бы еще шлем с забралом…

Впрочем, уговариваю я себя, нужно относиться к присутствию моей девочки проще, обыденнее. Почему обязательно – «чужак»? Можно же сказать просто – «гость». Гость в доме – радость в доме. Все лучшее – гостям. И одеваюсь я так с утра не потому, что чего-то боюсь, а просто не хочу при госте выглядеть распустехой…

Я ловлю себя на том, что с момента приезда нашего нового ребенка стараюсь делаю все как будто немножко … не то чтобы «лучше»… скорее, «параднее», что ли… Так, как будто в доме действительно живут гости, и этим гостям, с одной стороны, искренне хочется угодить, а с другой стороны, не хочется «ударить в грязь лицом».

Я замечаю, что не только я невольно меняю свое обычное поведение, но и все домашние. Муж тоже по утрам  теперь выходит из спальни не в халате, а натягивает на себя джинсы и рубашку. Он любезен и как-то подчеркнуто галантен, и специально заходит в комнату к девочкам, чтобы попрощаться и поздороваться. Самая Старшая дочка, придя домой, тихо проскальзывает в свою комнату, и практически не выходит «на люди». Она всегда так себя ведет, когда в доме посторонние. Иногда я захожу к ней, спрашиваю, все ли в порядке. «Все нормально, мам», - отвечает она, и явно норовит заняться своими делами. Я не знаю, что она чувствует, она не говорит. Впрочем, она никогда не говорит. Характер такой. Потом расскажет – когда-нибудь, через год. Или через два…

Младшенькая поддерживает на своей половине комнаты идеальный порядок, постоянно что-то украшает и переставляет, и мне кажется, что в этом ее украшательстве есть не только желание сделать все как можно лучше, но и некоторый элемент «демонстрации благополучия и процветания». Она как будто говорит Старшей: «Погляди, как красиво и правильно мы живем». Я понимаю, что с ее стороны это своего рода вызов, потому что Старшая пока не умеет ни наводить такой сверкающий порядок, ни украшать свое пространство. Да ей и украшать-то особо нечем. Мы прикрепили с ней на стену пару-тройку свежеизготовленных рисунков, несколько фотографий… больше пока нечего…

Впрочем, я испытываю постоянную благодарность к Младшенькой за то, что в некоторых аспектах нашей новой жизни она проявляет удивительную деликатность. Она перестала подбегать ко мне каждые полчаса, как  делала это раньше, чтобы пообниматься – поцеловаться. Она, видимо, чувствует и понимает, что я не смогу точно так же целовать-обнимать Старшую. Меня радует, что ей не приходит в голову «козырять» близостью с мамой. А еще - мне мучительно не хватает тепла и нежности, «обнимашек» с младшей дочкой, но я понимаю, что на данный момент подобная сдержанность необходима.

Физический контакт с приемным ребенком – один из самых сложных моментов моей новой жизни. Конечно, я ее обнимаю. Сама она не проявляет инициативы, но я понимаю, что – надо. И я заставляю себя подходить к ней,  класть руки ей на плечи, легонько прижимать ее к себе. Она почти не откликается, в ответ скорее прислоняется ко мне всем телом, и поднимает руки, обхватывая меня за спиной, но я чувствую, что она тоже как будто себя заставляет. Я чувствую ее тепло, но это не то, родное тепло, которое исходит от своего ребенка, это просто тепло человеческого тела… Наверное, пока это все, что возможно, говорю я себе. Она пока – не моя. Я вдыхаю ее запах. Вместе с запахом накатывает отчуждение. Чужой запах. Чужой ребенок.  

Муж говорит: «Я же не смогу ее обнимать». «Тебя никто и не просит, - отвечаю я, - она, вроде, и сама не проявляет таких намерений». «Да, это радует, -говорит муж. – А вдруг начнет проявлять? Тогда как?» «С чего она вдруг начнет? Ты прям такой любящий, так прям ей навстречу объятия раскрываешь… Прям вот она того и гляди в них кинется…» «Что нет, то – нет», - соглашается муж и, судя по всему, на время успокаивается.

Мы все теперь тихи, вежливы и любезны. Мы говорим «спасибо» и «пожалуйста» так часто, что у меня уже сводит скулы от избытка "церемоний". Я говорю полными, хорошо построенными фразами, формулирую свои мысли четко и гладко. Я не позволяю себе привычно-шутливых «так, отвали от меня, дитя» и «милый, шел бы ты нафик». Я тщательно слежу, чтобы в моей речи не проскальзывали ни «блины», ни «хрены».  Если раньше я, устав,  говорила своей Младшей детке: «Давай, катись отсюда, и не появляйся два часа», то теперь я не могу себе такого позволить. Я безумно устала. Мне хочется жить, как раньше, спать, как раньше - беззаботно и безмятежно...  Не фильтровать каждое слово...

«Да что ты так напрягаешься, - говорит муж, - ну, прикрикнешь ты не нее, подумаешь! Поругаешь ее, и что такого? Со своими-то детьми у нас же по-разному бывает». «Вот именно, что по-разному», - отвечаю я.  Мои дети знают меня давно. Они знают, что я бываю действительно разной – и жесткой, и мягкой, и сердитой, и радостной. Когда они видят меня усталой и раздраженной, они понимают, что я такая не всегда.  Мама шуганет, но мама и приголубит, а в целом – мама добрая и любящая.

Для «новенького» ребенка это все не так. Она пока не знает, какая я. Она не знает, что можно ожидать от меня, от моего мужа, от нашего дома.  Она живет в новом мире, и законы этого мира ей пока не ведомы. Мы – такие же «чужаки» для нее… Она пока что собирает «первые впечатления», и эти впечатления важны для всей нашей дальнейшей совместной жизни.

Я старательно прячу свое раздражение, и свою усталость… Я стараюсь не чувствовать себя виноватой за то, что я пока не люблю этого нового ребенка… Я заставляю себя верить в то, что все у нас будет хорошо…

Оставить комментарий

Популярные посты:

cardemua

Ремонт квартиры под ключ: этапы, цены, идеи | Профессиональный подход

matsam

Утреннее

a_nalgin

О самом страшном для мужчины Сталкивались?

booky_moussy

Осенний день в городе\\ Литейная часть

booky_moussy

Бесконечность парков\\Павловск, последнее солнце октября

alena_73

Продолжаем говорить о литературе

luvida

Книгоматы

kukmor

Доброе утро!

inna1903gr

Выставочный образец

• Ранее
• Архив