На Танечку внимания никто не обращал

bely-den — 29.07.2018
«Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении» – писал Пушкин Вяземскому в ноябре 1825 года.  Собственно, ничего за два века не изменилось. Мемуаристика по-прежнему на коне, особенно «жареная» – та, где открываются какие-нибудь неприглядные факты о кумирах.
Особенной популярностью пользуются актерские мемуары. Изнанка профессии особенно интересна людям, не слишком хорошо знакомым даже с ее лицом. Вот только я честно не понимаю, при чем тут Татьяна Егорова и ее книга под скромным заглавием: «Андрей Миронов и я».

-Егорова о профессии-

Опус магнум Егоровой мне советовали как интересную книгу, написанную актрисой об актерах, но автор, безусловно, – не актриса. Нет, серьезно. Я никогда, ни в жизни, ни в литературе не встречала актеров, которым до такой степени плевать на свою профессию. Плисецкая, Вишневская, Доронина могли писать хорошо или плохо, но это писания людей от искусства. Тут не только про секас, но и про работу над ролями. Книга Егоровой в этом плане что пустыня бесплодная. Она нет-нет да и обронит вскользь: ходили на такой-то фильм, вернулись под большим впечатлением – и все. Свою же профессию откровенно презирает, например, открытым текстом заявляет о ком-то: «Судьба, как многих несчастливых людей, бросила его в театр» и рассказывает, что, мол, женщине «нельзя» быть актрисой.  Возможно, это как-то связано с тем, что никто – я ведь не ошибаюсь? – не может без подготовки назвать и трех ролей, сыгранных Егоровой.

Она объясняет это интригами и завистью. Роли в Театре Сатиры распределялись, по ее словам, так: стоило, мол, Плучеку, «намекнуть на роль, и артистки, толкаясь локтями, рвутся в кабинет, на четвертый этаж, расстегивать ширинку, до дивана аж не успевали добраться» – странная, кстати, осведомленность, учитывая, как активно автор, по ее заверениям, отбивалась от ухаживаний худрука. Но почему же она не снималась в кино? Почему ни ее талант, ни многочисленные связи (в числе своих поклонников она называет и Владимира Высоцкого, и Юлиана Семенова, в общем, всех, кто уже умер и не может радостно кивнуть в подтверждение) не помогли ей сыграть хоть одну мало-мальски заметную роль? Неужели похотливые ручонки худрука дотянулись и до кинематографа? Что же он тогда за полубог, этот Плучек: гонимая Екатерина Савинова, отвергнув всесильного Пырьева, все ж успела прогреметь на всю страну буквально за пару ролей, а Татьяну Егорову, снявшуюся в 25  фильмах, не узнают в лицо?

Или все-таки дело в другом, том, что читается между строк? Чтоб вы знали, театр строится на железной дисциплине. Нашей гениальной артистке, однако, закон не писан. «Прогуливала репетиции» – спокойно констатирует она  (зато потом, когда говорят, что «работа Егоровой самая ужасная во всем спектакле», она отчего-то рвет и мечет ). Так может быть, ей не ролей не давали, а просто бог не выдал таланта и любви к своему делу? Каждая строчка книги сквозит дешевой обидкой (с симпатией написано лишь о Захарове, который однажды дал Егоровой роль третьего плана в «Доходном месте»). Апогей всего этого – плевок в собственных, кхм, поклонников: «театр – это учреждение для публичной обработки комплексов, артистов и зрителей одновременно».

- Егорова о Егоровой -
Судя по всему, писать про творчество Егоровой кондово неинтересно. Но тогда, простите, о чем же эта книга? Ах да, об Андрее Миронове «и ней». О ней больше. Давайте смотреть правде в глаза, кроме нее там практически ничего и нет. Есть бледный фон, кордебалет из каких-то невнятных, но очень нехороших людей. У них, этих людей, как сказал бы Жеглов, ни имен, ни фамилий – одни кликухи поганые. Обожаю, знаете, эту жеманную манеру давать персонажам  погоняла якобы из деликатности, и при этом сделать все, чтобы читатель понял, о ком речь. Ну, из серии «Усач как раз в это время руководил СССР», ага (пример не из книги, конечно: в книге все еще прозрачнее). И все эти плохо замаскированные (точнее, отлично НЕ замаскированные) темные личности только и делают, что лазят под чужие юбки, стучат друг на друга и дерутся.
Но чем дальше читаешь Егорову, тем больше обостряется парадокс.
С одной стороны, весь мир, окружающий автора, – он какой-то не такой.
Автор на этом фоне вроде как должен сиять аки бриллиант  на темном фоне. Это Долинский может глупо шутить про жопу, Менглет - петь частушки про блядей,  а «Андрюша» Миронов – рассказывать бородатые анекдоты. Егорова же только знай декламирует стихи и штудирует запрещенные в СССР книги по восточной философии.
Но почему-то с каждой следующей страницей все противнее становится именно она, такая непорочная. Презрение к мелким людишкам сквозит в каждой строчке, а собственные мысли и переживания раздуваются до шекспировских масштабов. Вот как в этой книге страдает Татьяна Егорова, которой мать оставила – о ужас! – комнату в коммуналке:
«Открыла ключом дверь и увидела – совершенно пустая комната, ничего, кроме круглого стола с прожженным треугольником от утюга, тахтенка, стул, шкаф, еще не антикварный, но уже довольно устаревший. Я села и заплакала. От обиды, что мама мне совсем никакая не опора, от бедности, от страха перед жизнью, от ощущения пронзительного одиночества и сиротства. Одна-одинешенька! Незащищенность, ох, какая же незащищенность!»
А вот как страдает ее мать, у которой неожиданно арестовали жениха:
«Валечкина жизнь была разбита: она любила своего профессора. Рыдала две недели, одна бродила по Москве, сидела на Тверском  бульваре возле его дома, смотрела на окна, где они были так коротко счастливы. Из глаз текли горячие слезы и хорошенькая черная головка в отчаяньи падала на пухленькие ручки.»
А вот Егорова описывает, как назло Миронову выскочила за безумно влюбленного Ласкари, от которого сбежала на другой же день. Разумеется, она страдает, не то что все остальные – мелкие мещанчики:
«Был раздвинут большой стол. …Все курили под аперитивчик. Внимательно разглядывали меня… Все мне напоминало сцены из дурдома. Мы – жених и невеста – во главе стола, на другом конце – мама. Она смотрит на меня как милиционер на вора, который у него на глазах совершает кражу. И как ей хочется меня «задержать»!» – а что тебе за это, талоны выдать на усиленное питание? (с) – «…Первая и последняя брачная ночь прошла без эксцессов, мать в комнату не забегала. Обычно, говорят, мамаши забегают в комнату молодых с бесконечными указаниями сыну и невестке. Обошлось.» Не знаю уж, кто наговорил такого Т.Егоровой, я вот сроду не слышала, но она ведь живет в альтернативной реальности, полной идиотов. «Мама рано сбежала в театр, чтобы меня не видеть,» – от себя добавлю: святая женщина, – « и мы пили кофе с бабушкой. Я ей понравилась: она мне подарила серьги. Я бы с удовольствием взяла ее в Москву – такая она была худенькая, смешная и безащитная.»
Но вот уже плевать на смешную бабушку, на новоиспеченного мужа, наша героиня в Москве и с пафосом вещает:
«– В музее ядерного оружия рядом с водородной бомбой Сахарова стоит первая атомная бомба «Татьяна»! Уже тикает, слышишь? Беги в Большой театр, а то опоздаешь!»
Мне вот одно интересно: как она потом? те сережки-то носила?
Ну и всюду так: после спектакля поехали «к балетным» – просто балетным, без имен. На странице 152 упоминается, как Егорову с Мироновым зазвал на пьянку «котоватый тип» с какого-то там этажа. Но, конечно, отказаться от приглашения котоватого типа невозможно. Не все ли равно, на чьи деньги гулять, лишь бы гулялось. Привычка непринужденно пнуть тех людей, чей хлеб она ест, – вторая натура нашей духовно богатой девы.
Духовного богатства там правда – хоть ложкой ешь. Как и всем ДБД с ОБВМ, Егоровой свойственно валить в одну кучу изощренную эзотерику и милое мещанское чириканье, сразу выдающее всю глубину оного богатства.
Начнем с того, что язык нашей авторессы хромает на обе ноги. Тут мы встречаем и «коричневые глаза» – коричневые, блин, глазааа! – и «заросли олеандр». И даже шикарный оборот «нащупав у нее куртизанское начало».
Временами, желая подчеркнуть свою образованность, Егорова демонстрирует охренительные познания в области истории, политологии и культурологии:
«Образ матери, в которой зарождается жизнь, рисуется мне таким прекрасным. Этот образ возникает из дебрей прапамяти: окно, белая шелковая занавеска, дуновение ветра, цветы, прекрасное умиротворенное лицо, звуки рояля, все… посвящено маленькому пришельцу в этот мир… Но какая тайна? Какой Бог? И обезбоженные системой матери таскали свой живот… Таскали на сцену, в рестораны, слушали и говорили нечестивые речи… Ребенок, которого девять месяцев пытали безобразной жизнью, уже в утробе облился горючими слезами и не получил необходимой духовной силы. Выйдя на этот свет, он может с ним не справиться и погибнуть!» – а, ну да, ну да. А бабы, которые рожали в поле в богобоязненном 19 веке (если успевали добежать домой, трясясь, «как овченки»), они, конечно, все правильно делали, и под звуки рояля вынашивали психически здоровых и крепких детей… Хотя рожавших в поле баб в мире Егоровой нет. У нее только выбившиеся «в люди» купцы, балы, звуки рояля.
«Трахнуть» – это жаргон. Так говорили все, и это была знаковая система времени, которая отражала суть происходящего. Как далеко мы ушли в обратную сторону от библейских мужчины и женщины. «Авраам познал Сарру». Они познавали друг друга. Любовь была актом творчества…» – может, хорошо, что мы ушли в обратную сторону от библейских мужчины и женщины? А то этот самый Авраам, помнится мне, прибыв в Египет, перетрусил: «Когда же он приближался к Египту, то сказал Саре, жене своей: вот, я знаю, что ты женщина, прекрасная видом; и когда Египтяне увидят тебя, то скажут: «это жена его»; и убьют меня, а тебя оставят в живых…», а потом, натурально, отдал эту самую Сарру в наложницы фараону , «И Авраму хорошо было ради нее; и был у него мелкий и крупный скот и ослы, и рабы и рабыни, и лошаки и верблюды.» (Быт.,12) А еще там была некрасивая история с Агарью, которую Авраам тоже «познал», а потом выгнал с ребенком... короче, лучше бы трахались.
«Выкатилось солнце, мы стояли с горящими в руках деньгами, на самом высоком месте Москвы, совершая древний языческий обряд – полный отказ от материи во имя бога солнца Ярилы» – ой, а где это вы читали про такой языческий обряд? Будьте добры помедленнее, пожалуйста, я записываю. И Институт славяноведения РАН, наверно, заинтересуется, а то у них трындец как мало записей о культе Ярилы, а тут живой свидетель!
«Плу Чек родился 4 сентября 1909 года – планета Галлея пролетала мимо Земли на самом близком расстоянии – преддверие войн, революций, катастроф».– Галлей открыл не планету, а комету. Или у Егоровой любое небесное тело – «планида», как у купчихи из пьесы Островского?
А вот тут сразу два типичных творческих интеллигента 60-х беседуют об высоком: «Знаешь, – говорит он – у Пушкина в дневнике запись: «Вчера с божьей помощью в стогу уеб Керн». А наутро появились стихи: «Я помню чудное мгновенье…» – ну а как же, это знание обязательно для любого образованного человека. Я слышала его от колоссального количества людей, желающих произвести впечатление тонких, глубоко образованных интеллектуалов, и каждый был уверен, что его информация (А.С.Пушкин, Собр. соч. в 10 тт./Т.9) скрыта от непосвященных, и расцвечивал историю все новыми подробностями. Скоро добавится деталь, что уеб не только в стогу, а вприсядку, и не в дневнике написал, а на груди вытатуировал. *Уселась; скучающим тоном* Мои дорогие актеры, художники, а также школьники 9-11 классов. Уясните, наконец, что это был не дневник, а письмо к Соболевскому, причем весьма деловитое, безо всяких сальных подробностей типа «стога». И более того – что «утром» после отправки письма никакие стихи не появились, потому что написаны они были за три года до того, когда чувства Пушкина к Анне были еще довольно сильны и вялотекущий роман ему не приелся.

Я сейчас объясню, почему так подробно остановилась на этой, незначительной, казалось бы, детали. Дело не только в том, что в этой бородатой искаженной байке, как в капле воды, отражена вся смехотворность претензий автора на «культюрность» и духовную избранность. Штука в том, что Егорова в книге вообще очень много – врёт. Откровенно, много и пошло, ленясь (как тут) даже сверить данные или проверить, как состыкуются друг с другом ее придумки. Она постоянно рассказывает, как бедно жилось молодым актерам при СССР (ну допустим), но черная икра (sic!) и шикарные (подчеркнуто) обеды в ресторанах упоминаются на первых 150 страницах ее книги раз этак десять. Она рассказывает об ужасах авторитарного строя, а потом разливается, как избавила Миронова от приставленного к нему сексота из КГБ, напав на него в универмаге:
«Тут я поддалась своей интуиции и, как она мне велела, стала дерзать… достала боксерскую перчатку и стала его валтузить с криком:
– Держи вора! Ах ты, педерас безглазый! Я тебе руки вырву, ноги обломаю, башку отвинчу, если ты еще к нему подойдешь!» – и страшная-ужасная советская власть, конечно, не тронула отважную женщину.
Все эти завиральные подробности как-то подрывают доверие и к остальной части ее книги, касающейся театральных сплетен и прочих нюансов жизни того времени.
Меж тем на странице 124 автор с очаровательной наивностью перечисляет свои пороки и добродетели:
«Вечно опаздываю, много плачу, все время говорю слово «блядь», курю, пью… Андрюша. Что делать? Он расшатывает и без того расшатанную мою нервную систему.»
Курю, пью, ругаюсь матом… На тот момент, по рассказам самой авторессы, она несколько раз скакала из койки в койку, удивляясь, почему некоторые из фигурантов коечных дел потом были обижены и изменяли ей. На тот момент она замужем за человеком, которого использовала как орудие мести, бросила в Ленинграде и больше до этой главы ни разу не упомянула (та самая бабушка «из дурдома», что обрадовалась ей и даже подарила сережки, фигурирует лишь в сцене свадьбы как персонаж комический). Но по ее собственным словам, совесть героини отягощает лишь то, что она ругается матом и ах как любит «Андрюшу».
И кстати.
О любви.

-Егорова о Миронове-
К этому моменту мне, честно сказать, окончательно осточертело любование раздутым до бесконечности эго женщины, которая должна быть нам интересна лишь тем, что ее любил Андрей Миронов.  Хотя постойте – а любил ли? И любила ли она его?
Татьяна Егорова  обещает нам историю великой любви, которую кокетливо, в лучших традициях духовно богатой мещаночки именует «кармическим браком». Но в итоге историю эту настигает проклятие всей книги: автор пишет об одном, а мы видим другое.
За красивыми словами  сквозят самые обычные, базарные, бабьи разборки. Егорова уверена, что все женщины ненавидят ее за гордость и бескомпромиссность, а также за то, что она, счастливица, озарена любовью Миронова. Но тогда странно – вопрос: а за что сама-то счастливица так ненавидит женщин? «Общайся с этими сучками и низкопробными блядьми! Наверное, это твой уровень!», «Потрясающий мужик!», «У всех сучек поднялись ушки и хвосты, и пронесся визг восторга», «Худрук занимается травлей, мстит, терроризирует, артистки театра практикуют на мне свою злобу и коварство, артисты мужского пола, это у них называется мужской шовинизм, тоже норвят ножку подставить – и все из-за Андрея. У меня нет в театре ни покоя, ни ролей. Потому что любовь в этом мире никто не может простить!». Полно, да была ли любовь, было ли счастье? Или озлобленность Егоровой на мир объясняется тем же, чем ее неприязнь к театру? Она хочет рассказать, как трагически любила, а рассказывает, как об нее вытирали ноги, да еще обожает описывать собственные приступы ревности.
Своего возлюбленного она не жалеет и оттягивается на нем, уже мертвом, не упуская ни одной неприглядной подробности и выкладывая их читателю полными ложками. Вот, мол, ваш Миронов, получайте о нем всю голую правду. Ах, я его так люблю, а еще он мне морду бил. Правда это или нет – никто уже не сможет подтвердить (что Егорова завирается, я уж писала), но читать всю эту солянку из потрахушек, кличек, драк, абортов так невыносимо скучно. Любви здесь нет. Только заезженная пластинка, похожая на рассказ о любовнике-козле в исполнении соседки.   Это так скучно: погуляли, подрались, переспали, мама-стерва, расстались, сошлись, подрались, переспали… Автор постоянно подчеркивает свою важность в жизни Миронова: и кармический-то у них брак, и мама-то поняла, что «эта с бантом» – угроза для семьи… а по факту в книге изображено совсем другое. «К нам пришла любовь» – и тут же описание очередных тумаков от кармического мужа.
С.178 «Мы подошли к подъезду, у него уже был свирепый вид, он налился кровью, и я думала: только бы мне не получить страшных тумаков.  …Потом обнял меня так, что с меня слетели клипсы, и мы слышали, как они хрустят под нашими ногами». – в этом месте уже у читателя наступает глухое отчаяние, и он спрашивает, долго ли еще читать эту историю великой любви.
С.183. «Перед отъездом в Баку он как-то странно мялся, виновато смотрел… За мной ухаживал представитель из МИДа, красивый парень, звонил каждый день, приглашал кататься на «Волге» в загородный ресторан, и я кусала локти от досады…». Не в первый раз за всю книгу у нашей чистой розы двое мужчин и она в перерывах между описаниями великой любви рассказывает, как решала: кому выгоднее дать.
Рассказы о мордобое перемежаются псевдоученой шизофазией. Вот любовник свернул Татьяне нос:
С.189. «От моих слов проку было мало: что сделаешь с генетикой, если не задаться целью изменить ее, а изменить ее можно, потому что она всего лишь множительный аппарат, механизм тиражирования. Мы и пришли в этот мир для изменения ее. Загадка в смысловом поле, которое передается по наследству, в пресловутых ДНК. Но для этого надо очнуться, проснуться и велеть своему серому веществу начать искать смысл.  В противном случае происходит тиражирование генетики в виде гремучей смеси, как у нашего героя, – страсть к рукоприкладству… плюс страсть к волокитству… А мой нос – стрелочник. Вывод один – использовать по назначению свои мозговые ресурсы». Да любая нормальная женщина уже «использовала бы свои мозговые ресурсы» и свалила, но не наша героиня. Она по-прежнему будет мстить  всем вокруг за свою рабскую душонку. А пока они с возлюбленным будут примачивать нос полотенцем, ворковать и обсуждать, образуется ли там «маленькая горбинка с маленьким шрамом».

Резюме:
Собственно, здесь можно переписать эпиграф, только вместо «Ворон» вставить «Таня», да еще театр заменить.
– Завидовать нехорошо! – говорю я вслух, глядя прямо в книгу Тани. – Все эти шуточки, издевки, подковырки – что-то, ох, не дружеского  стиля! И означают полное моральное и творческое бессилие. Никто не виноват, что тебя в театре Сатиры не завалили ролями.
Книга полна ненависти и счетов последовательно: к театру, людям, женщинам, своему мужчине. Ни один желчный мемуар на моем веку не создавал такого впечатления, потому что все они были написаны людьми что-то из себя представляющими. Егорова не представляет из себя ничего. Это «маленькая актриса» (как выражался покойный Вульф), явно решившая задорно хайпануть на известных именах и прежде всего – имени Андрея Миронова – и откровенно свести счеты за невостребованность. Ибо невостребованность – в любви и профессии – так и лезет из всех пор текста. Но повестись на это трудно: во-первых, у автора не сходятся концы с концами, а главных действующих лиц уже нет в живых, во-вторых – она банально не умеет писать. В сущности, Егорова страшно ограниченна. Уникальность Миронова лежит не столько в человеческой, сколько в творческой плоскости. Когда первый интерес к актеру-человеку притупляется (ну чистоплюй, ну маменькин сынок, ну пили, гуляли, танцевали, дрались даже), снова хочется узнать про творца. Но Егорова с упорством заводной канарейки продолжает свое чириканье. Она описывает своего любовника Андрюшу, а артист Андрей Миронов, как тот художник у Стругацких, «протек у нее между пальцами и умер».



 

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив