Моя литературная мистификация

evaevg — 17.08.2020

Писать я начала в классе шестом. И с тех пор не переставала портить бумагу в промышленных количествах. Точнее, с изобретением компьютера бумаге свезло, и я перестала ее расходовать, перешла на дискеты, которые тоже достаточно быстро забивались, ибо когда меня несет - я не знаю удержу в смысле объема. Меня всегда тянуло на длинные опусы, которые непременно должны быть серьезны, трагичны и с философскими изысканиями (даже странно, что я никогда не любила Льва Толстого, по идее, он должен был быть моим идеалом). В своем кругу я об этом не распространялась. Запишут в сумасшедшие и перестанут со мной общаться, поглядев на тома моих блокнотиков, исписанных мелким почерком всякой лабудой. Но настоящий графоман не может жить без благодарных читателей. Творчество давило меня изнутри и требовало выхода наружу.

В десятом классе я поступила в литературную гимназию, круг общения несколько расширился, и я решила, что пора уже выползать из сумрака и порадовать кого-нибудь своими гениальными творениями. Кстати, в старой школе я имела успех благодаря сатирическим стишкам, посвященным нашей классной руководительнице, но я не считала это за признание. Потому как в моем представлении литература должна была вовсе не смешить, а вышибать слезу и заставлять читателя задуматься о тщете всего сущего. Уж не знаю, откуда во мне засело это убеждение, но засело крепко.

В том экспериментальном литературном классе набрали ботаников со всей Москвы и Подмосковья. Столько чудиков на один квадратный метр я видела только в МГУ, когда работала в библиотеке на одном этаже с мехматом. Гуманитарные чудики ничем не уступали техническим. Был у нас юноша бледный со взором горящим, который от обилия хлынувшей в перестройку исторической "правды" малость поехал кукухой, и каждый урок истории пугал нас и учительницу очередными открывшимися фактами про революцию, Николая Второго и даже Петра Первого (поверьте, Ленин-гриб - был сущий лепет по сравнению с теми ужастиками, которыми травил нас неистовый Борис). Была замученная жизнью девочка Люда, каждый день героически совершавшая поездки из Подольска и обратно и делавшая все домашние задания с перевыполнением. Задали один параграф - Люда могла наизусть оттарабанить три, выучить одно стихотворение - фигня для слабаков, она сразу циклами зазубривала. Но наиболее перспективной для своих литературных откровений мне показалась девушка Лиза, лохматая, вечно щеголявшая в немыслимых балахонах (тогда только-только отменили форму и какждый самовыражался, как мог) и кропавшая вирши с закосом под поэтов серебряного века.

Лиза, видимо, тоже страдала от отсутствия читательской аудитории, ибо никто в здравом уме не соглашался слушать ее стихи, один ее вид нервировал и навевал мысли о том, что она использует такие образы в своем творчестве, что сон наркомана со стажем и рядом не валялся. Но я была девушкой отважной, такой фигней, как бред сознания, меня было не напугать. И мы быстро сошлись.

На проверку Лизино творчество оказалось не столь страшным.

- Зачем тебе мой смех весенний? Ресницы длинные зачем? - завывала Лиза в подъезде рядом со школой, куда мы заходили после уроков перекурить и поделиться своими графоманскими потугами.

Я понимающе слушала, хотя мой природный сарказм постоянно рвался наружу. Но я свято помнила, что мне самой предстоит некоторым образом открыть ей свою душу, и мне может прилететь обраточка, а потому героически терпела.

- Мой мир незряч и легковесен, как засыпающий Китай, - выдавала Лиза очередные строчки.

- Почему Китай? - все-таки удивлялась я. Я не слишком много знала о Китае, но эпитеты "незряч и легковесен" вообще никак не связывались в моей голове с этой прекрасной страной.

Лиза не удостаивала меня ответом, просто смотрела на меня слегка укоризненно и с тихой грустью, как будто я была эмоциональным инвалидом и не могла понять очевидного. Я стыдилась и делала понимающее лицо, хотя подозревала, что никаких скрытых смыслов там не было, а "Китай" был втиснут исключительно для рифмы.

Или вот еще белый стих в Лизином исполнении:

- Туфли узкие надела, в уши золотые кольца, и накинула на плечи легкой шали белоснежность,
   Улыбнулась отраженью своему в зеркальном небе, на пороге постояла и ушла не оглянувшись
  До утра бродили кошки по незапертому дому...

Огромных усилий мне стоило, друзья мои, не заржать на последней строчке. Ну, у меня очень живое воображение и постоянное желание докопаться до причинно-следственных связей.

Понятно, что сразу в ответ выдавать Лизе презренную прозу было не комильфо, а поскольку я тоже писала стихи, то решила бить врага ее же оружием. А так как мои стихи сильно проигрывали лизиным в смысле абсурдности образов, то я поднатужилась и выдавила из себя почти философское страдательное стихотворение, начинавшееся со слов "свет за окном лелеет надежду" (я делала ставку на слово "лелеет", небанально же) и заканчивающееся душещипательным признанием в непонимании: "Я странная женщина, меня не понять, как птицу, что может, но не хочет летать". Мои старания не пропали всуе, стих был принят Лизой благосклонно, хотя упоминаемые в нем нож, кинжал и яд были признаны банальными, а сравнение с птицей избитым.

Лиза настолько прониклась тем, что у нее есть теперь человек, терпеливо внимающий ей, что предложила начать творить в соавторстве. Я радостно согласилась, а зря, потому что все-таки у соавторов должно быть хоть что-то схожее. Лизины стихи мало того, что изобиловали эпитетами и метафорами, от которых я впадала в ступор и меня по ночам мучили кошмары, так еще и от настроения ее опусов тянуло удавиться. Но я, как вы помните, тоже мечтала о трагедии, так что посчитала, что приобщившись к Лизиному творчеству меня тоже понесет в эту степь. Увы, вместо этого меня понесло совершенно в другую область, природный сарказм начинал переть из меня сразу же, как только Лиза предлагала какую-то тему, и хотя я честно старалась проникнуться трагизмом, получалось у меня плохо.

Лиза быстро пожалела о своем предложении. Первое же совместное произведение, которое по лизиному замыслу должно было выйти философским, проникновенным и лирично-печальным, с моей помощью первратилось в жуткий стеб. Не буду вас утомлять подробностями, да и не сохранился этот бред для истории, слава богу, скажу только то, что изначально опус должен был носить название "Психоделические вечерние прогулки" и повествовать о метаних душ двух юных дев. В результате, благодаря моему участию, опус повествовал о чем угодно, кроме как о метаних душ, меня занесло даже на коммунизм с Лениным, и в историю он вошел как "Поэма о бычках", и даже пользовался некоторым успехом, увы, в качестве литературной пародии на поэтов серебряного века. К огромному лизиному негодованию.

Лизино терпение кончилось, когда я невольно прошлась по ее самому сокровенному. Как и всякая порядочная поэтесса Лиза носила в сердце образ некого возлюбенного (подозреваю вымышленного или сильно приукрашенного) и часто декларировала мне любовную лирику, посвященную этому светлому образу. От пафоса и страданий меня корчило, но я старалась с пониманием отнестись к ее чувствам, сама, в общем-то грешила, правда с пафосом у меня не складывалось. Но однажды мое терпение дало сбой и моя натура все-таки вылзела наружу.

Помню, Лиза читала мне свое последнее стихотворение, преисполненное любви к юному принцу. Долго и нудно там перечислялись достоинства объекта лизиной любви, помнится, там были и мягкие пшеничные кудри (привет, Есенин) и криво змеящееся усмешка и даже велеречивая вальяжность (чтоб мне убиться, ко всем сусликам, если я понимаю, как я все это выслушивала). Прорвало меня на последних строках

- Остроумный и свободный, пепел с сигарет сдувает... - завывала Лиза, и, каюсь, окончание опуса родилось и слетело у меня с языка раньше, чем я смогла его остановить.

- Он стряхнуть его не может, острый ум ему мешает.

С тех пор с Лизой мы не дружили. И стихов я больше не писала. А вот попыток сотворить что-то трагическое в прозе я не оставляла. Потому что я все-таки ознакомила Лизу с одним из своих рассказов. И осталось довольна. Не то, чтобы Лиза восхищалась моим стилем или мастерством, совсем нет. Зато она сообщила мне, что с моей стороны было бы намного милосерднее угрохать героиню на первой же странице, потому что следить за тем, как она мучается на оставшихся десяти нет сил, даже у нее. Вспомнив Лизину лирику, от которой неподготовленного читателя тянуло самоубиться уже на втором четверостишии, я посчитала, что раз уж ее проняло от моего рассказа, значит не совсем я безнадежна в качестве трагика.

А при чем же здесь мистификация? А дело все в том, что то стихотворение, с которым я втерлась Лизе в доверие про "лелеет" и птицу, вовсе не было моим. Его написала одна моя знакомая из неформальной тусовки, с которой мы мотались в Питер, и почему-то осталось у меня в памяти. Так что, мистифицируй - не мистифицируй - правда все равно выйдет наружу.

Сохранено

</>

Моя литературная мистификация

Писать я начала в классе шестом. И с тех пор не переставала портить бумагу в промышленных количествах. Точнее, с изобретением компьютера бумаге свезло, и я перестала ее расходовать, перешла на дискеты, которые тоже достаточно быстро забивались, ибо когда меня несет - я не знаю удержу в ...

Читать полностью

Источник

Оставить комментарий

Популярные посты:

figunet

Standoff 2: характеристики и особенности

kiowa_mike

Испугался кого-то котик от shima_neko_diary

ru_auto

Пятничная Уггадайка

sozero

На планете стало больше самовосстановившихся лесов

tytgrom

Дорога в Аникеевку. 05-11-2023

sir-stephen

Киевские зарисовки.

yarowind

Чинджу - обычный город провинциальной Кореи

colonelcassad

Царь-Мангал в бою

iam_krasnoyarsk

О танках и танкистах 13-й танковой бригады

• Ранее
• Архив