Московская женщина XVI-XVII веков

sergeytsvetkov — 26.05.2020

Последние пять тысяч лет женский род переживал не лучшие времена. Судьбу же московской женщины можно назвать незавидной даже по нашим отечественным меркам. Тучи над ней сгущались постепенно. Так, еще в Киевской Руси достоинство женщины оберегалось как с социальной, так и с религиозной стороны. В ХII веке новгородский священник Кирик в своих известных вопрошаниях осведомлялся у епископа Нифонта: может ли священник служить в ризе, заплатанной лоскутом от женского платья? — И владыка отвечал: а чем же погана женщина?

Зато у русских книжников ХVI-XVII веков были в большой чести изречения Солона, говорившего, что мудрец ежедневно благодарит богов за то, что они создали его греком, а не варваром, человеком, а не животным, мужчиной, а не женщиной; и Аристотеля, учившего, что гражданам предоставлена полная власть над детьми, рабами и женщинами. 

Древняя языческая мудрость перемешивалась с христианскими понятиями о происхождении греха. Восточное христианство с его аскетическим идеалом, взирало на женщину чрезвычайно сурово. В сознании людей Московской Руси прочно укоренилось мнение византийских богословов о том, что Ева — виновница грехопадения человечества — «существо 12 раз нечистое», соблазн, а то и прямое орудие дьявола: который через женскую плоть уводит человека от Бога: «от жены начало греху и тою (от того) все умираем». Монашеское правило учило: «Если монах пройдет с женою два поприща, да поклонится 12 (раз) вечер, 12 заутра», т.е. иноку нельзя пройти бок о бок с женщиной даже полкилометра без того, чтобы не избыть потом свой невольных грех покаянными поклонами.

И с этим «нечистым» существом особенно не церемонились.

Жизнь москвички XVI-XVII веков нередко была беспрерывным рядом истязаний — смолоду от суровой власти отца, потом от тяжелой руки мужа. До замужества она своего «нареченного» большей частью и в глаза не видывала, благодаря чему свадебное пожелание любви да совета очень редко находило воплощение в последующей семейной жизни. Жена превращалась, по сути, в домашнюю служанку. Она и шагу не смела ступить без позволения мужа. «Домострой» (сборник религиозно-нравственных и хозяйственных поучений) знал только одну личность — отца, родителя, мужа, как главы всего дома. Все другие лица — жена, дети, слуги — являлись как бы придатками этой единственной настоящей личности, которая имела над ними почти абсолютную власть. На долю жены выпадало только попечение «о всяком благочинии: како душа спасти, Богу и мужу угодити и дом свой добре строити; и во всем ему (мужу) покорятися и что муж накажет, то с любовию приимати и со страхом внимати и творити по его наказанию (распоряжению)...»

Глава семейства должен был внушать домочадцам страх, без которого не мыслилось тогдашнее воспитание. Нагонялся этот страх кулаком, плетью, палкой, или первым предметом, что попадался под руку. Hapoдная благоглупость гласила: «Люби жену, как душу, а тряси ее, как грушу». Если жена не слушает мужа, учит «Домострой», то «достоит мужу жену своя наказывати…», но только «побить не перед людьми, а наедине». Бить надо «бережно и разумно», чтобы не попортить живое имущество: «ни по уху, ни по лицу, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть; никаким железным или деревянным не бить: кто с сердца или с кручины так бьет, — много бед от того бывает: слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут, и пальцы: и главоболие и зубная болезнь; а у беременных жен поврежение бывает во утробе».

Об удовольствиях жены и помину не было: она и часу не могла провести без работы и рукоделия. Песни и пляски сурово преследовались как бесовское наваждение. «Домострой» определяет для жены даже и то, как и о чем беседовать с гостьями: «как добрые жены живут и как порядню (важные дела) ведут, и как дом строить, и как дети и служак учат; и как мужей своих слушают и как с ними спрашиваются и как повинуются им во всем...»

В одном только случае самостоятельность женщины являлась законной и неоспоримой, — когда по смерти мужа она оставалась «матерою вдовою», т.е. вдовою — матерью сыновей. «Матерые вдовы» оставили заметный след в общественной жизни, в исторических событиях, а также в народной поэзии, в былинах и песнях.

Вдова же бездетная, по убеждению века, приравнивалась в своем положении к сироте, и вместе с прочими «убогими людьми» поступала под покровительство Церкви.

Порой с женщинами обращались и вовсе как с вещью. Патриарх Филарет обличал московских служилых людей в том, что они, отправляясь в отдаленные места на службу, закладывали своих жен товарищам, предоставляя им право брачной жизни за известную плату. Если муж не выкупал жену в установленный срок, заимодавец продавал ее другому желающему, тот третьему и так далее.

Но у простолюдинок оставалась хотя бы одна свобода — свобода передвижения. У женщин из знатных семей не было и этого — свою жизнь они проводили на женской половине дома, в тереме. Московский терем не имел ничего общего с восточным гаремом. Держать женщин взаперти русских людей побуждала не первобытная ревность caмца, не вековой уклад быта, а сложившийся в Московской Руси идеал христианского благочестия да боязнь греха, соблазна, порчи, сглаза.
В былинах читаем:

Сидит она за тридевятью замками,
Да сидит она за тридевятью ключами,
Чтобы и ветер не завел, да и солнце не запекло,
Да и добры молодцы, чтоб не завидели...

***
Дочь прекрасная Опракса королевична,
Сидит она во тереме в златом верху;
На ню красное солнышко не опекет,
Буйные ветрушки не овеют,
Многие люди не обгалятся...*

* Галиться — глазеть, смотреть; волочиться; также смеяться, издеваться.

«Состояние женщин, — писал Сигизмунд Герберштейн в начале XVI века, — самое плачевное: женщина считается честною тогда только, когда живет дома взаперти и никуда не выходит; напротив, если она позволяет видеть себя чужим и посторонним людям, то ее поведение становится зазорным... Весьма редко позволяется им ходить в храм, а еще реже в дружеские беседы, разве уже в престарелых летах, когда они не могут навлекать на себя подозрения». По свидетельству другого иностранца, князя Даниила Бухау (вторая половина XVI века), знатные люди не показывали своих жен и дочерей не только посторонним людям, но даже братьям и другим близким родственникам». Примерно тогда же англичанин Джером Горсей записал о московских боярах: «Держат своих жен они взаперти, так что у людей с некоторым достоинством никто не может видеть их жен, разве когда они идут в церковь на Рождестве или Пасхе или навещают своих приятельниц».

Царицы и царевны были, конечно, избавлены от прелестей супружеской жизни простолюдинок. Однако и им было далеко до полного счастья. Например, царские дочери были фактически обречены на безбрачие: выходить за русских людей, то есть своих подданных, им запрещал обычай, а выдавать их за иностранных принцев мешало различие вероисповеданий. Русские цари твердо стояли на том, чтобы их дочери после замужества сохраняли православие — на этом пункте брачного договора обыкновенно и заканчивалось сватовство иностранного жениха.

Поэтому вся жизнь цариц и царевен проходила в тереме, а заканчивалась в монастыре. Жена и дочери царя жили в строгом уединении, проводя дни частью в молитве и посте, частью в рукоделии и комнатных забавах с сенными девушками. Из мужчин только патриарх и ближние сродники могли видеть их. Врачи в случае надобности осматривали больных женщин в темной комнате, щупая им пульс через платок. В церковь они ходили скрытыми переходами и стояли там в специально отгороженном приделе. Участие в придворных празднествах им было строго заказано. Лишь коронация и погребение царя давали им повод покинуть терем. Так во время коронации Федора Иоанновича Джером Горсей наблюдал публичное появление царицы Ирины: «Во дворце императрица воссела на престол, установленный перед большим открытым окном, в самых дорогих и богатых одеждах, сияющих драгоценными камнями и усыпанных восточными жемчугами, на голове у нее была корона; царицу сопровождали княгини и знатные дамы». В похоронных процессиях царевны шли за гробом в непроницаемых покрывалах, а сенные девушки еще и огораживали их от мирского внимания специальными «запонами» — длинными и высокими суконными полами.

Однажды в царствование Алексея Михайловича польские послы хотели поднести дары супруге царя, но их до нее не допустили, и предназначенные ей подарки принял сам государь. Писатель XVII века дьяк Григорий Котошихин объяснял иноземцам этот поступок тем, что «Московского государства женский пол грамоте неученые… а иные разумом простоваты и на отговоры несмышлены и стыдливы: понеже от младенческих лет до замужства своего у отцов своих живут в тайных покоях, и опричь самых ближних родственных, чужие люди, никто их, и они людей видети не могут...», поэтому царь опасался, как бы царица «выслушав посольства собою ответа не учинила б никакого, и от того пришло б самому царю в стыд».

Если мы и видим в XV-XVI веках возле московского престола женщин, которые смело предстают перед своими подданными и иноземными послами, то это всегда выходцы из соседних земель — как, например, Софья Витовтовна и Елена Глинская (литвинки) или Софья Фоминишна (гречанка).

Впрочем, неудержимое стремление москвичей XVII века к новшествам сказалось и на жизни московских женщин. К концу столетия времена стали постепенно меняться, и в кремлевских палатах появилась удивительная царевна Софья Алексеевна, чье правление стало прологом к продолжительному «женскому царству» XVIII столетия.

Оставить комментарий

Популярные посты:

geta

Импортозамещение в действии: какие российские компьютеры уже используются и что ждет отечественный IT-рынок

afirsov

Успешный успех

elika

Весенняя лИСтКУССТВенница

kukmor

Доброе утро! Камчатка

coffee_mood

назад во времени

rivka381

Моника Карунги или MONA KIZZ

pantv

10 апреля ● "День банана", "День братьев и сестер" и не только...

kotenka_m

Про Коня

von_hoffmann

15 апреля 1795 г. Присоединение Литвы к Российской империи

• Ранее
• Архив