Молчание или уголовка

Статья Татьяны Вольтской вышла 11 апреля. В России эпидемия набирала обороты, а мир уже обошли страшные рассказы об Италии: из-за нехватки аппаратов ИВЛ врачам приходилось выбирать, кому из пациентов с коронавирусом спасать жизнь. И вдруг в интервью Вольтской российский реаниматолог рассказал, что и в наших больницах, по сути, возможно то же самое. Доктор настаивал на анонимности. Разгласить имя в такой ситуации журналист не имеет права. У Вольтской был выбор: либо она откладывает подальше диктофонную запись и помалкивает, либо говорит о проблеме — в чем, собственно, и состоят ее должностные обязанности.

«На мой взгляд, это информация общественно чрезвычайно значимая, — говорит Татьяна. — Не предать ее гласности я не могла, потому что это моя работа. В западной журналистике есть такое понятие: whistleblower. Это человек, который поднимает тревогу по поводу общественно значимого события. Добиться я пыталась одного: чтобы штаты больниц были укомплектованы анестезиологами-реаниматологами, чтобы больницы были оснащены необходимым оборудованием. Меня интересовало не то, как выкручиваются медики, а то, что могут сделать власти, чтобы медикам не приходилось выкручиваться. При этом я понимала, что есть риск».

Риск действительно был: статья 207.1 УК РФ «о публичном распространении заведомо ложной информации» действовала к этому времени уже десять дней. Прежде за фантазии в соцсетях или в прессе предполагаемого лгуна могли оштрафовать: Роскомнадзор стал отлавливать именно сообщения о коронавирусе. Причем слово «заведомо» как-то выпадало из правоприменительной практики: штрафовали и тех, кто сам в свою информацию верил и проверял. Роскомнадзор получил право блокировать публикации во внесудебном порядке, то есть человек лишался возможности доказать, что написал правду.

С началом эпидемии COVID-19 государство решило, что штрафовать мало, и ввело статью в Уголовный кодекс. За то, что наши законодатели дружно называют «фейк ньюс», зачем-то собезьянничав с американского президента Трампа, с 1 апреля нарушителю грозит уже штраф до 700 тысяч рублей или ограничение свободы. Бывший журналист, а ныне депутат Госдумы Александр Хинштейн написал на Вольтскую «донос» в прокуратуру.

Повестка на допрос не пришла Татьяне только потому, что действовал режим самоизоляции, корреспондент радио «Свобода» жила на даче, там и работала.

«Мне позвонил участковый, спросил, как передать повестку, — рассказывает Татьяна. — Я ответила, что никак, и он попросил разрешения дать мой телефон следователю. Мне перезвонил следователь из районного отдела СК, сказал, что проводит проверку по моей статье».

Первое ощущение, которое могло создаться от общения со следователем, было такое: статья достигла цели, Следственный комитет собрался проверить вопиющие факты, изложенные в интервью. Все, чего хотел вежливый следователь, — узнать имя доктора. Иначе как же пресекать нарушения.

«Я отказалась назвать источник информации, и тогда следователь стал просить назвать хотя бы больницы, о которых тот говорил, — продолжает Татьяна. — Дескать, иначе уж очень много больниц придется проверять. У меня было ощущение, что его интересует не проверка материала на фейк, а обстоятельства в тексте. Он послал мне вопросы по электронной почте, и юрист, посмотрев их, сказал, что не видит желания немедленно возбудить дело о фейке».

Это ключевой момент для любого журналиста, который поднимает проблему по рассказу конфиденциального источника. Перед ним возникает «вилка»: либо умыть руки и сдать человека, который ему поверил (и которого, добавим, сдавать нельзя не только из этических соображений, но и по закону о СМИ), либо получить гигантский штраф и судимость.

«Закон о фейках» может привести к тому, что журналисты не смогут рассказывать о реальных проблемах. Последний пример — случаи невыплат медикам обещанных президентских надбавок. Информация об этом была опубликована, в том числе и в «Новой», и выплаты пообещали вот-вот начать. Но говорить об этом врачи соглашались в большинстве анонимно.

Это была та самая «вилка», и Татьяна Вольтская сделала выбор, когда отказалась выдать следователю анонимного доктора. Через несколько дней ситуация резко изменилась: запахло уголовным делом.

«Мне позвонил уже следователь по особо важным делам, капитан из управления по Санкт-Петербургу, — говорит Татьяна. — Он тоже отправил вопросы по почте, потом еще, дополнительные. Новые вопросы говорили о желании найти фейк. Позже он приехал ко мне на дачу, в это же время я попросила приехать адвоката. И теперь следователя уже интересовало, проверяла ли я информацию».

Журналист имела дело с информацией, подтвердить которую документами практически нереально.

«А как? — спрашивает она. — Врач мне так и говорил: их заставляют так поступать, но при этом по документам все чисто, концов не найдешь. Если какой-нибудь доктор подтвердит это от своего имени, он попадет под уголовную статью. Можно упрекать моего источника в том, что он не раскрыл имя, не встал во весь рост и так далее?»

Тем не менее публиковать просто рассказ одного врача Татьяна не стала: она взялась за проверку.

«Я обратилась к нескольким другим врачам — и получила подтверждения, что такое бывает, — объясняет она. — По словам врачей, многое зависит от того, о какой больнице идет речь. Доктора разных специальностей, но не реаниматологи говорили, что слышали о таком, но сами не сталкивались. А вот несколько анестезиологов-реаниматологов подтвердили: да, им о таких фактах известно. Убедившись, что речь идет не о фантазиях и не о единичном случае, я решила публиковать интервью».

Арсенал методов для проверки информации у журналистов, как правило, небогат. С этим согласна глава Центра защиты прав СМИ юрист Галина Арапова.

«Но точно так же нет таких инструментов и у гражданина, пишущего заявление в полицию с сообщением о преступлении, — замечает она. — Логика правоохранительных органов такая: получив информацию от врача, журналист должна была сообщить об этом им, а не писать статью. Однако долг журналиста в том и состоит, чтобы сообщить общественно значимую информацию публично в ситуации, когда общественный интерес превышает все остальные. В ситуации, о которой писала Татьяна, общественный интерес очевиден».

В Уголовно-процессуальном кодексе есть статья 140, которая приравнивает статью в газете к заявлению о преступлении. Иначе говоря,

А те, если по УПК, должны бы не бежать к журналисту с повесткой на допрос, а заняться проверкой информации. У них-то как раз для этого есть все полномочия.

«Следствие может провести выемки документов, обыски, допросы, опросы, — объясняет Галина Арапова. — Может проверить данные по больницам обо всех смертях, где пациенты лежали на ИВЛ. Может проверить медицинскую документацию. Провести экспертизы. Журналисту все это недоступно: во-первых, медицинская тайна — ему никто не даст информацию, во-вторых, его могут обвинить во вторжении в частную жизнь.

Но проводить выемки, обыски, допросы — это трудно, долго, муторно. В любое время, а сейчас, если речь идет о медиках, особенно. Объявить информацию «заведомо ложной» гораздо проще, от этого потом получаются крепко сшитые уголовные дела, а в перспективе — повышения по службе.

Добавим, что, несмотря на старания бывшего журналиста Хинштейна, статья Татьяны Вольтской на момент подготовки публикации в «Новой» оставалась на сайте «Север.Реалии».

Ирина Тумакова
спецкор «Новой газеты»