Мы и они или почему русские в итоге всегда побеждают.

  Прошу извинить за большой размер статьи, но тема того заслуживает.

Любое общество неоднородно. И экономически и мировоззренчески. Особо неоднородность проявляется в сложные для общества периоды. Что движет людьми в эти минуты не говорят летописи, договоры и протоколы. Об этом говорят сами люди. В письмах, дневниках. Своего исследователя ещё ждёт эпоха наступления на Донецк и эпоха его обороны, эпоха жизни под санкциями и эпоха жизни при принятом решении применить эти санкции. Общество против общества. Мы и они. Но есть в нашей истории период наивысшего напряжения сил довольно хорошо исследованный как раз в письмах и дневниках людей, оказавшихся в самом эпицентре бури. Людей, которые находились в равных условиях, но шли к ним с разных сторон. Одни через горечь катастроф, другие через эйфорию побед. Динамика морального духа  участников своего пика достигла в общем месте. Это место - Сталинград.  Символ чести для одних. Символ позора и национальной катастрофы для других.

  Анализируя солдатские письма на предмет их психологического состояния и морального духа, надо помнить, что на человека воздействовали ряд "внешних" и "внутренних" факторов. Советские солдаты, безусловно, знали, что их письма будут подвергнуты цензуре. Поэтому прибегали к своеобразной, скажем так, "политической" цензуре, чтобы обезопасить и получателя письма и себя лично. Наряду с этим существовала и психологическая цензура, когда солдаты умалчивали о тяготах и опасностях. Поэтому следует учитывать, что далеко не всегда боец рассказывал матери, отцу или невесте то, что он рассказывал другу.

 Определить степень этой самоцензуры с абсолютной точностью невозможно и нельзя сказать насколько она искажала действительные настроения, но косвенный вывод сделать можно по данным Отделов военной цензуры  НКВД. Обработав сотни тысяч писем, подвергшихся самоцензуре, многие из них оказались "неправильными" и с точки зрения цензора. О чём же были эти письма?

  Давались описания погодных условий, местности, где приходилось воевать, и собственно боевых действий. Встречались рассуждения о патриотизме, воинском долге, об отношении к службе и должности, но этот «идеологический мотив» был явно вторичен, возникал там и тогда, когда «новостей нет» и «больше писать не о чем», хотя это вовсе не отрицало искренности самих патриотических чувств. Попадались и высказывания в адрес противника, как правило, иронические или ругательные. И все же «героический» аспект войны, отраженный в письмах, явно уступал по значимости житейскому, будничному, повседневному, потому что даже под пулями, рядом с кровью и смертью, люди пытались просто жить.

 И старались успокоить близких, показать им, что всё у них нормально и на войне " не так уж страшно".  Пишет Морской пехотинец Виктор Барсов  8 сентября 1942 г.: «Здравствуйте, мои дорогие! Извините за мое вынужденное молчание. Во-первых, был в окружении, во-вторых, ведем жестокие бои – некогда выбрать время для письма, да и бумаги с конвертом не так-то просто достать.
  Пользуясь кратковременной передышкой, – пишу. Я жив, здоров, питаюсь отлично, так как Родина для нас, защитников города Сталинграда, не жалеет ничего, но и мы для Родины готовы всем пожертвовать, вплоть до самой жизни. Сталинград должен быть наш и будет!.. Впрочем, у меня все в порядке, прошу обо мне не беспокоиться. Вот от вас давно уже ничего не получал… Ну, а как дома дела? Как с продуктами? Как учится Нина? Как здоровье папы?..
   Мне пришлите свои фотокарточки… Пишите мне почаще и обо всем… Пока до свидания. Целую всех крепко» .

 Военная цензура, проверив в период с  15 июля по 1 августа 1942 г. 67380 писем,  64392 из них определила как бытовые политически в целом нейтральные. Большая их часть определялась как положительная, где наряду с бытовыми вопросами отражалось  «здоровое политико-моральное состояние личного состава частей армии, высокий дух патриотизма, преданность Родине и готовность вести борьбу с фашизмом до полного разгрома немецкой армии», выражалась «уверенность военнослужащих в полной победе над врагом» .

 Выдержав страшный натиск немцев, бойцы были уверены в своей скорой победе. Уже октябре 1942 года письме к матери старший лейтенант Борис Кровицкий написал пророческие слова: «…На Волге бои идут тяжелейшие. И все-таки чувствуем: скоро перелом. Я уверен, что разгром немцев начнется так же внезапно, как и началась война. Собственно, это закономерно. В ходе войны накоплены опыт и силы. И это неизбежно приведет к резкому перелому на фронте (диалектика!) даже и без вмешательства наших упорно разговаривающих союзников».

  Лишь незначительный процент писем оценивался военной цензурой как «отрицательный», причем к таковым относились как «провокационные», содержащие «антисоветские высказывания», «упаднические и религиозные» настроения, так и жалобы на плохое питание, вшивость, сообщения о смерти товарищей и т.п. При этом «вредных политических оценок» в письмах было гораздо меньше, чем выражений недовольства по поводу бытовых условий. По сути, цензура оценивала как негативные в подавляющей части просто критические, нередко здравые высказывания относительно положения на фронтах и компетентности командования, отношения с союзниками, плохих условий снабжения и быта, попытки трезво оценить действия и силу противника и т.д.

  Немецкие солдаты находились в такой же экстремальной ситуации на грани жизни и смерти, что и советские бойцы. С той лишь разницей, что были они далеко от дома. Вот туда они и стремились. К семье, к отлаженному быту, к уютному прошлому. Не стремились они лишь геройствовать. В их письмах мало описаний боевых действий, новых назначений и радостей от награждений. Мало упоминаний о психологическом значении товарищества, мало отзывов о противнике. В немецких письмах, как и письмах советских солдат преобладает бытовая тема.

   Однако их доминанту можно определить как «жалобное нытье» по поводу утраченного бытового благополучия мирного времени, несмотря на то, что и в немецкой армии активно работала военная цензура, существование которой авторы писем не могли не учитывать. Не могли они не знать и того, что их жалобы вызовут естественное волнение и беспокойство их адресатов, прежде всего близких людей. Однако тенденция деморализации армии, прошедшей от успехов и побед к аду сталинградского «котла», атрофировала многие нормальные человеческие качества, способность адекватно оценивать и свое положение, и последствия своих действий. Так, например, обер-ефрейтор Герман Вигребе писал брату 29 сентября 1942 г.: «О себе хорошего писать нечего – 4 недели нет подвоза мяса и жиров, и единственная мысль, беспокоящая меня – это о моем желудке. Но сегодня мой приятель (он ездовой) принес мне целый котелок требухи, так что ворчания в желудке я сейчас не чувствую. Не можете себе представить, однако, как меня мучает жажда. Мы находимся южнее Сталинграда, очень недалеко от Волги, но «близок локоть, да не укусишь» – воду достать очень трудно… Мы находимся в обороне уже две недели, Сталинград почти что в наших руках.
Но мы не наступаем, так как мало снарядов. У русских тоже снарядов нет и жрать нечего, но та небольшая горстка людей, которая осталась здесь от их многочисленных дивизий, бросается порой вперед, как будто их подгоняют сзади каленым железом… На днях мы отправились в разведку и увидели двух русских. Одного пристрелили, другой убежал, при этом бросив вещевой мешок, в котором оказались сухари и концентрат. Мы его немедленно стали варить, но я не утерпел и съел полусырым… Вообще вы не можете себе представить того, что здесь происходит и порой приходится пережить… На днях пробегали собаки, я стрелял, но та, которую я подстрелил, оказалась очень тощей… По ночам я страдаю от холода и вообще нервы очень напряжены. Вы бы меня не узнали, так я изменился…».

 Написано это в конце сентября, когда до котла было ещё ох как далеко. Перекликается с "желудочными" проблемами и дневниковая, более ранняя запись ( 24 июня 1942 г ) немецкого солдата Альфреда Риммера, но уже в ракурсе общего поведения захватчиков на оккупированных территориях: «Рота расположилась у цели в предместье г.Изюма. В 3 часа началась атака. В городе уничтожили большое количество танков и взяли много пленных.
Это было относительно весело, так как нам досталось приличное количество моркови и редиса. При обыске домов ели очень много яиц, пили много молока, ели хлеб и колбасу, масло, мармелад, сахар и т.д. Колбасу мы ели без хлеба, т.к. просто уже не могли больше. Нашему отделению посчастливилось достать 3 куска копченого сала. После жиров и яиц мы облизывали пальцы». 15 июля следует еще одна запись аналогичного свойства: «Поехали в село, достали вишен. В обед были картофель и телятина. После обеда наше отделение уничтожило еще две курицы, гуся, жареный картофель и вишни с сахаром. В 6 часов дали еще картофель с гуляшом. Это настоящий день обжорства. Из наших продуктов ничего не использовано, так как вдоволь добычи. Кухня режет ежедневно не меньше одной головы скота и солит свинину».

  Привычка к мародёрству сыграла главную роль в моральном разложении немецких солдат. Всё чаще они пишут (  3 декабря 1942 г. своим родным Курт Ройбер ): «Внешне все выглядит так: мы сидим, скрючившись, в норах степных оврагов. Кое-как окопались и разместились. Грязь и глина. Кроме этого под руками нет ничего. Нет дерева для укрепления землянок.
     Огневые позиции очень неудобны. Воды в обрез, ее привозят издалека. Продовольствия хватает настолько, чтобы не умереть с голоду. Однообразный ландшафт наводит грусть и уныние. Обычная зимняя погода, мороз усиливается. Снег, поземка, холода, а то вдруг – дождь со снегом. Обмундирование нормальное: ватные штаны, куртки на меху, валеные сапоги. Моя драгоценная шуба в такой ситуации была бы незаменима. После отпуска ни разу не раздевался. Вши. Ночью мыши.
Сверху сыплется песок. Вокруг все грохочет, но у нас хорошее прикрытие. Делимся остатками сэкономленной пищи… Вспоминается прекрасная прежняя жизнь с ее радостями, искушениями и любовью. Каждый мечтает только об одном – жить, выжить! И это – правда, может быть, она кажется грубой и примитивной. Сердце мое переполнено: внутри – серьезные размышления о Боге и мире, снаружи: страшные звуки разрушительной бойни. Я хочу, чтобы Вы знали, что я делаю сейчас и что делал недавно. Вы не должны оставаться в неведении…»

   «Вы должны знать, мои дорогие, как я здесь страдаю!» – так и слышится в этом письме. Это коренное отличие менталитета советского и немецкого солдата. Советские бойцы в подавляющем большинстве случаев старались оберегать своих близких, ограничивая сообщаемые им «неприятные сведения», тогда как немецкие солдаты очень часто «грузят» своих родных собственными проблемами, передавая им чувства страха, отчаяния и безнадежности, пробуждая комплекс вины за невозможность помочь. А вот западные исследователи писем немецких солдат из Сталинграда пишут, что их отличает «большая сдержанность солдат, с которой они пишут о своем положении».  Не знаю, не знаю. Может быть это пример сдержанности на западный взгляд -  Вильгельм Корн 1 января 1943 г. пишет: «Могу честно сказать, что в этом году я провел самое грустное Рождество. Меня мучит едва выносимый голод. Дорогой брат, … пожалуйста, выполни мою просьбу, о которой я матери уже писал. Пусть мама высылает мне каждый день по 3 посылочки по 100 грамм с печеньем или сухарями… Если каждый день вы печенье высылать не сможете, то высылайте по несколько ломтей хлеба… Остальные товарищи почти все получают такие посылки».

  Бог с ними с западными исследователями. Важнее другое. Поражает полная неадекватность представлений немецких военнослужащих о своей роли в этой войне. Так, нередки ругательные высказывания в адрес «этой проклятой России» и «диких русских», но практически не встречается мыслей о том, что их, немцев, сюда, в Россию, никто не звал, что они пришли как оккупанты и получили заслуженное возмездие, что Германия, ее народ и солдаты пожинают плоды своих же действий. Но осознания и чувства вины в письмах вообще не прослеживается, есть только жалость к себе, любимым, почему-то (с их точки зрения, незаслуженно и несправедливо) оказавшимся в столь неприглядном положении. Трудно сказать, следствием чего является такая позиция: то ли особенностей национального менталитета, то ли результата действий многолетней нацистской пропаганды.
       Но подобное состояние ментальности немецких военнослужащих под Сталинградом явно свидетельствует об их «социальном инфантилизме». Одним из важнейших результатов Сталинградской битвы как раз и явилось то, что определенные сдвиги в этой ментальности все-таки начались: немцы впервые стали задумываться и задавать себе некоторые неприятные вопросы. Вот как описывает воздействие поражения под Сталинградом на настроения немецких солдат ефрейтор А.Оттен: «Часто задаешь себе вопрос: к чему все эти страдания, не сошло ли человечество с ума?"

     Если для немцев Сталинград стал символом национальной катастрофы, то для  советских людей он стал символом стойкости духа, уверенности в победе.  Несколько с восторгом и патетикой об этом говорит дневниковая запись Михаила Белявского от 7 февраля 1943 г.: «Полная ликвидация Сталинградской группировки! Нужно отойти на расстояние, по меньшей мере, нескольких лет, чтобы полностью понять все значение битвы за Сталинград. Сейчас, в дни побед, я часто думаю о тех людях, что выстояли, отстояли Сталинград, отстояли Россию. Сталинград останется в веках и люди его, овеянные славой, станут синонимом чуда, богатырской стойкости, выносливости, мужества. Их имена священны для каждого русского…».

   Подробнее здесь: http://www.oboznik.ru/?p=34623