«Лучшая из женщин»
dinasovkova — 10.01.202210 января — день рождения художницы Татьяны Ивановны Александровой, соавтора и музы Валентина Дмитриевича Берестова, автора сказок о домовёнке Кузьке.
Очень трогательные и нежные воспоминания о своей жене, рано ушедшей из жизни, Валентин Берестов назвал «Лучшая из женщин: годы жизни с Татьяной Александровой».
Валентин Берестов: «Жила-была в Москве на Большой Почтовой улице девочка, Таня Александрова... В войну Таня, еще совсем девочка (13 лет), работала воспитательницей. После школы она пошла учиться на сказочницу. Да, в Институте кинематографии есть художественный факультет с отделением мультипликации, откуда никого, кроме сказочников, не выпускают. Она работала на мультстудии, потом преподавала детям во Дворце пионеров живопись и рисунок. Татьяна Ивановна любила рисовать детей. А чтобы те не скучали, рассказывала им сказки»
Валентин Берестов: «Студенткой Института кинематографии Татьяна Ивановна часто выезжала на этюды под Тарусу и в Поленово, писала окрестности Оки: леса, поля, деревни, интерьеры крестьянских изб, портреты деревенских детей, которым она рассказывала сказки, а они ей в ответ — свои былички про домовых, леших, русалок. Так у Т.И. Александровой появились две картины из жизни домовых: на одной семья домовых ужинает, а рыженький домовенок читает им книжку; на другой — девочка в древнерусском платье подметает, а под веником у нее седобородый домовой в красном колпаке. Из художницы она постепенно стала писательницей...»
Валентин Берестов: «Кто лучшая из женщин?» – как-то спросила Таня. «Ты!» – радостно отозвался я. Таня отмахнулась от комплимента: «Я серьезно говорю. Лучшая из женщин – та, которая уважает других женщин. Уважает их талант, ум человеческое достоинство. Без тени соперничества, ревности, зависти». Такой была и сама Татьяна Александрова»
Валентин Берестов: «Она не любила жаловаться. Не любила говорить о своих бедах и болезнях. На вопрос: «Как поживаете?» неизменно отвечала: «Замечательно!» У некоторых это вызывало зависть. Таня не выносила формализма, скуки. «А зачем я здесь?» – вдруг спохватывалась она на каком-нибудь собрании или методическом совещании в Педагогическом институте или во Дворце пионеров и старалась незаметно пройти к выходу. Но не заметить эту большую сияющую женщину было невозможно»
Валентин Берестов: «Она любила смеяться. За день происходило и говорилось много такого, что ее радовало и забавляло. И соседка, жившая за стеной, пожаловалась в парторганизацию на то, какую богемную, разгульную жизнь ведет эта художница: с чего бы ей, на трезвую голову, так смеяться? Но Таня улыбалась даже в свои последние дни на земле. «Чему улыбаешься?» – спросил я. «Не просто улыбаюсь,– с трудом шевеля губами, прошептала Таня. – Смеюсь. Замыслы… Такие потешные!»
Валентин Берестов: «Помню, в первые дни после нашей женитьбы мы шли под серым моросящим небом, и вдруг она сказала: «Посмотри, как красиво!» И верно. Я часто проходил по этой улице в гораздо лучшую погоду, но такой красоты никогда не видел. «А все держит вот эта женщина в красном плаще, – пояснила Таня. – Смотри, смотри, пока она не свернула за угол». И я увидел крохотную далекую фигурку, на которой в это мгновение и впрямь держалась красота улицы. Не этому ли она училась у Пименова? А однажды на подмосковной Десне мы любовались отражением в реке освещенного дома, и Таня вдруг вспомнила, как у Гоголя русалки выходят со дна сквозь отраженные окна… И я словно бы увидел их»
Валентин Берестов: «В 1975 году в Тарусе Таня показала мне школу, где размещались студенты ВГИКа, проходившие практику. «Здесь ко мне перестали серьезно относиться, нахмурилась она. – Как-то я сказала: «Смотрите! Как красиво! Розовый поросенок на зеленой траве!» С тех пор про меня и мое искусство так и говорили: «Ну, Таня… Это же розовый поросенок на зеленой траве!»
Между тем этот розовый поросенок на зеленой траве мог «держать» всю прелесть летнего пейзажа, как «держала» ее в дождливой Москве женщина в красной накидке. Розовый поросенок на зеленой траве – это же и вправду красиво! И сколько в этой картине доброты и нежности. Но времена были такие, что нежность и доброта звучали либо как вызов, либо как предмет для насмешки»
|
</> |