Ловушка для простаков

alexander_pavl — 28.06.2016 Только в клетках говорят попугаи,
А в лесу они язык забывают.
Р.Рождественский

Подготавливая пост про Х.Г. Льюися, я в очередной раз задумался над странностью русской культуры: в ней нет horror. Ну понятно, в СССР этот жарн приравнивался к порнографии и находился под более строгим запретом, чем даже антисоветская литература... Но ведь horror отсутствует как в досоветском, так и постсоветском периодах русской культуры! По каким-то причинам русским читателям нестрашно, их попросту невозможно напугать. Почему? В чём дело?



Над этим вопросом я давно ломал голову, но сообразил, в чём дело, только сейчас, когда мысленно разместил появление horror в общий культурный контекст. Вот смотрите, когда вообще появилась первая, ещё неуклюжая, книга этого жанра? В середине XVIII века, то есть, в тот момент Века Просвещения, когда Просвещение начало давать свои первые плоды. Попросту говоря, после того, как «Исповедь» Руссо стала бестселлером. При этом очень интересно отметить, что романы де Сада, наполненные типичными для horror сценами и сюжетными поворотами, в качестве «романов ужасов» не воспринимаются. Это не horror, несмотря на вроде бы очевидное сходство. В чём же различие между Анной Радклифф и маркизом де Садом, если не считать таланта? А в том, что в романах ужасов мадам Радклифф упор сделан на внутренний конфликт персонажей. Они постоянно терзаются моральными проблемами и, совершая действия, сами принуждают себя действовать так, а не иначе. В то время как у де Сада всё принуждение идёт извне. Герои борются не с собой, но с внешними обстоятельствами, внутренне оставаясь цельными личностями.



Дело в том, что Просвещение внесло в европейскую цивилизацию удивительное новшество: самопринуждение. Воспитание человека эпохи Просвещения и более поздних эпох (как бы они ни относились к Просвещению) отныне строилось на том, что внутри человека должен быть нравственный закон, мораль, которой европеец должен следовать даже тогда, когда на него никто не смотрит.

До середины XVIII века стабильность европейской цивилизации обеспечивалась полицейскими мерами, всеобщим взаимным контролем плюс предположением о существовании Могучего и Всеведующего Судьи, Идеального Контролёра. Попросту говоря, человек не переходил улицу на красный свет и не занимался любовью с собственной матерью, потому что боялся неотвратимого наказания со стороны других людей и Господина Бога. Однако в какой-то момент стало ясно, что идея давления на личность извне себя изжила. Изощрившийся европеец научился ускользать от внешнего террора и породил феномен либертинства, которое довольно быстро начало сжирать ресурсы Европы. Либертины принялись бегать через перекрёстки, создавая аварийные ситуации. Тогда Просвещение выдвинуло новый принцип контроля – мораль, этику, совесть. Этот принцип за триста лет стал неотъемлемой частью европейской цивилизации. Гитлер, как мы помним, восклицал «Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью!», и мы также помним, как он кончил свой поход против нравственного закона внутри европейца.

Конечно, проект переформирования личности, введения в психику человека самодисциплины, самопринуждения, саморегуляции возник не на пустом месте. Предпосылки были, и первые пробы воспитания самоограничения имели место лет за сто-двести до Века Просвещения, как свидетельствует роман «Принцесса Клевская», написанный мадам де Лафайет в XVII веке. Но в XVIII веке, с подачи Руссо и энциклопедистов, процесс стал массовым.

И вот, именно в момент утверждения «нравственного закона внутри меня» родился литературный жанр horror. Ужас в этих книгах порождался изображением распада личность героев, в первую очередь, распада этики. И до сих пор книги, фильмы и аудиопостановки жанра horror основаны именно на деформации внутреннего мира героев. Это очень моралистический жанр. Без четких этических критериев он попросту невозможен. Процесс нарушения запретов, который запускает механизм сюжета horror, всегда мотивирован каким-то отступлением от этики.



Если всё это учесть, становится ясно, что на русской почве никакого horror быть не может. Русские люди – внутренне свободные люди. Им чуждо самопринуждение, они цельные личности и способны страдать, только когда им наступают на мозоль. Никакой Гитлер не смог бы освободить их от химеры совести, потому что совесть, с точки зрения русской культуры – глупая европейская выдумка. Что русскому здорово, то немцу – смерть, посмеиваясь, объясняет русский человек.

Вся русская литература с сороковых годов XIX века (я специально, для невнимательных, выделяю этот момент) основана исключительно на внешних конфликтах. Если на первом этапе формирования русской культуры (начало XIX века) наличие совести всё же предполагалось с некоторой осторжностью (например, у А.С.Пушкина), то уже у М.Лермонтова герои стоят по ту сторону морали. Ф.М.Достоевский, Л.Н.Толстой и прочие великие душеведцы, к огромному удивлению корректных европейцев, разоблачили лживую мораль и воспели нравственное бесстыдство. Гениальный Лев Толстой подобное разоблачение сдклал своей фирменной фишкой и в своих романах с удовольствием объяснял, что действия героев, вроде бы, мотивированные этически, на самом деле являются суммой векторов прагматических и физиологических тяготений. Этими истолкованиями переполнены его безразмерные романы «Война и мир» и «Анна Каренина», а «Воскресенье» вообще целиком построен на подобной аналитике.

Разумеется, в таком контексте «Дракула» и «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» попросту невозможены. Достоевский на заре карьеры попытался экспериментировать с жанром horror в «Двойнике» и быстро понял бесперспективность: господин Голядкин в ужасе оттого, что его выталкивают со службы, а не по поводу возможной кражей души – души-то так и так нет, красть нечего.

Возможно, я продолжу рассуждение на примерах, но, также вероятно, закончу на этой весёлой ноте.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив