Л.Баткин. Мертвый хватает живого

aillarionov — 29.07.2018 По предложению читателей размещаю ответ Леонида Баткина на интервью И.Клямкина и А.Миграняна, опубликованный в «Литературной газете» 20 сентября 1989 г.

Л.Баткин. Мертвый хватает живого
«Демократический диктатор» – хуже не придумаешь.
Продолжаем разговор по проблемам, поднятым в диалоге И.Клямкина и А.Миграняна «Нужна «железная рука»?» («ЛГ» от 16 августа с. г.).

I
Итак, опять диктатура, опять ради лучшего будущего и опять... по науке? Разъяснения даны на строгой основе фактов и логики, исходя из истории и политологии. Как тут нам ни оробеть!

Ученые люди, Игорь Клямкин и Андраник Мигранян, вообще-то любят демократию ничуть не меньше, чем самые пылкие ее поклонники, вроде вас, читатель, или вот меня. Как конечную цель, как идеал. Но каков возможный механизм перехода к действительно органичной, эффективной, устойчивой демократии, которая ведь в свою очередь немыслима без разгосударствленной собственности, без конкуренции товаропроизводителей на свободном рынке, регулируемом
посредством налоговой, кредитной, инвестиционной политики? Между тем: «мы начинаем от нуля». То-то и оно. Неизбежно долгий и тяжелейший переходный этап, по мнению авторов, осуществим лишь посредством передачи то ли «народом» (И.К.), то ли аппаратом (А.М.) в руки «лидеру-реформатору» чрезвычайных полномочий, «прекратив, понятно, на время действие всех остальных институтов власти» (А.М.). Только такой диктатор способен довести перестройку до конца. Он отстранит заскорузлые, безнадежные, прокаленные в печи тоталитаризма партийно-государственные структуры, он обуздает ни к чему хорошему не ведущий митинговый и забастовочный разгул. Просвещенная личная диктатура обеспечит простор для новых экономических форм, для выработки цивилизованных навыков общежития.

В общем, так: если для создания демократии требуется определенный уровень цивилизованности, то почему нам нельзя начать с завоевания авторитарно-диктаторским путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе государственного патернализма и возникшего благодаря ему цивилизованного рынка, броситься догонять другие народы? Такая концепция...

Спокойней, говорю я себе, спокойней. Оба автора, с которыми я знаком, в высшей степени симпатичные, интеллигентные люди, вовсе не авторитарные, напротив застенчивые. Но они выступают в ответственной роли специалистов по политике, экспертов, и тут уж ничего не поделаешь, приходится честно поставить диагноз и выписать необходимое лекарство. Мы ведь не сердимся на врача, если диагноз оказывается суровым, а лекарство горьким, с неприятными побочными эффектами.

Мало ли чего нам (?) хочется, а кому и не хочется. Важней всего взвесить, каким может быть реальный пусковой механизм демократии в такой стране, как наша, каков возможный переходный процесс, где взять силы для него. Темпераментный Мигранян заявляет без оглядки «Да, я в настоящий момент за диктатуру, за диктатора. Но лучше диктатура персонифицированная, чем так называемое «коллективное руководство»». И, по Миграняну, это руководство консервативной
партократии все же лучше, чем гражданская смута и хаос из-за того, что разгневанные, демократически не воспитанные «массы врываются в политику со своими интересами». Тихий, милый И.Клямкин, однако, сознается, что неумолимые выводы, к которым он приходит как теоретик, противоречат его же принципам как человека. Диктатура закономерна, а все-таки
«слиться с таким режимом? Но я не хочу с ним сливаться. Я не хочу сливаться с любым диктатором, даже если он станет таковым во благо демократии. Я хочу иметь право отстаивать свое демократическое мнение».

Как все это выглядит удручающе! Предельно искренне, впрочем. И мужественно.

II
Хотя, казалось бы, какое мужество в том, чтобы предлагать самому могущественному лицу в партии и государстве, уже и без того наделенному огромными юридическими полномочиями, диктаторский мандат (А.М.)? Или заявлять об объективной неизбежности этого (И.К.). О, не скажите. Во-первых, когда всякое утверждение сопровождается нежеланием «сливаться» или требованием к демократическому меньшинству на Съезде более определенно и решительно
«дистанцировать себя от Горбачева» (А.М.), это далеко от какого-то угодничества. Кроме того, Горбачев не собирается в диктаторы, столь прямолинейная логика создает неловкость; авторы нападают на его тезис о расширении народоправства как решающем условии перестройки в экономике. Во-вторых, эти рассуждения вряд ли понравятся тем официальным либералам, которые ни за что не станут «дистанцироваться», но «сливаются» сколько есть мочи. В-третьих, полемизируя с «реформаторским ядром» в аппарате, авторы предлагают мгновенно прихлопнуть все нынешние структуры власти, поставив на их место «Комитет национального спасения» (А.М.). В-четвертых, будучи враждебными номенклатуре, Клямкин и Мигранян бросают своими политологическими выкладками вызов и разбуженным массам, причем не только популистским настроениям (подразумевающим совсем другую «сильную руку», для других целей), но и всем тем,
кто боролся против аппаратного гнета, впервые ощутил свое демократическое достоинство, а во многих случаях — победив на выборах — и силу. В-пятых, тезисы политологов само собой не обрадуют тех национал-патриотов, что смешивают в своей демагогии нацистские идеи с верноподданной «социалистической» фразеологией. В-шестых, авторы «ЛГ» прекрасно знают, насколько, мягко говоря, непопулярны «авторитаристские» идеи в собственной, интеллигентской среде, как шокируют они даже друзей, а это психологически трудней всего.

Перед нами действительно смелые люди, выстроившие «модель», которая не устраивает, а то и бесит чуть ли не всех — и правых, и левых, и начальство, и толпу. Но... мои знакомцы прочитали уйму книг на английском языке и пришли к убеждению, что без «харизматического» диктатора (то есть такого, которому просто «верят», повинуются властным токам его личности) свободной экономики, а впоследствии когда-нибудь и демократии не построить. Понимаете, так выходит
по науке. Поэтому я снимаю шляпу — без малейшей иронии – перед интеллектуальным мужеством тех, кто способен высказывать свои убеждения, если придется, и в отчаянном одиночестве. Сократ спокойно выпил цикуту, ибо знал: правы не афиняне, прав он. Но... Сократ был действительно прав. А это довольно существенное обстоятельство. Дай Бог здоровья моим оппонентам, до цикуты и плачущих учеников дело, разумеется, не дойдет, но экспертиза несерьезна и потому скверна.

Первое, что бросается в глаза: в стране нет таких достаточно влиятельных социальных слоев, которые были бы кровно заинтересованы в авторитарной модели и готовы немедленно послужить массовой опорой для «вождя», То есть не для «вождя» вообще, а вот именно для такого, придуманного Миграняном и Клямкиным, антиаппаратного и ориентированного на рыночную экономику, на Запад, но и достаточно по-восточному (или по-генеральски) крутого, этакого прогрессивного и склонного к терпимости партийного монарха. Модель не сообразуется с раскладкой сил и настроений в обществе, с социально-психологическими сдвигами последнего года, с нашей изрядной исторической прививкой против идеи какой бы то ни было диктатуры и боязнью отката к недавней несвободе, еще не забытой и не изжитой, с кипением народных фронтов, «неформалов», стачечных комитетов и т. п.

«Модель» бросает вызов (так, между прочим) мощным движениям к национально-государственной суверенности, к радикальной децентрализации, хотя бы и в рамках СССР. Логика авторитаризма означает, что жизнь унитарного государства должна быть продлена. Советские народы с новым московским диктатором, пусть наипрогрессивным, не смирились бы, да и русскому народу в большинстве его обрыдло быть носителем и жертвой имперской идеи. Достаточно было бы задаться для начала одннм-единственным вопросом: как отнесутся к «Комитету национального (?) спасения» нации Прибалтики, Украины, Закавказья – чтобы признать «модель» провоцирующей ту самую смуту, которой И.К. и А.М. желали бы избегнуть.

Да авторы, собственно, и не отрицают, что это так... теоретические мечтания, выводимые нз чего угодно, и якобы из «мирового опыта», но во всяком случае не из конкретного анализа столь динамичной ситуации в СССР. И.Клямкин: «Думаю, что подобного исхода (то есть вручения Горбачеву диктаторского мандата. — Л. Б.) у Съезда в принципе быть не могло. На это не пошли бы ни аппаратчики, ни демократы» (для последних это было бы не только «предательством собст-венных принципов» но и «выступлением против своих избирателей»! (выделено мной. – Л.Б.). А.Мигранян откликается: «Вот я и говорю, что Съезд вообще не стоило созывать. Гораздо лучше было бы, чтобы наш лидер получил усиление своей власти аппаратным путем».

Но хочет ли, готов ли партаппарат, начиная с ЦК, дать Горбачеву такой мандат? Подходит ли для подобной роли сам М.С.Горбачев? Что значит «гораздо лучше было бы» в устах делового эксперта-политолога? И в случае, если «было бы», допустим, осуществилось, какова будет по необходимости природа и поведение диктатуры, порожденной Аппаратом?

Все-таки политолог, насколько я понимаю, это прежде всего специалист по технологии власти, дающий сугубо практические оценки и рекомендации. И если рекомендации носят характер благого пожелания (увы, заодно и не благого), уже принципиальная неосуществимость ставит под сомнение их компетентность. Именно потому, что речь отнюдь не о «лишь некоем нравственном ориентире общества, его идеале» (как оценивает И.К. предложения А.Д.Сахарова, а о сугубо практических «путях перехода».

III

Итак, пока всецело в логике самих авторов — каким-то образом не то «народ» (который этого не хочет), не то аппарат (который этого боится) дает некий демонстративный, формальный мандат
реформистскому диктатору. Замечательно! Но при помощи каких таких новых институтов власти взамен всех распущенных, каких полчищ управленцев Горбачев (ибо реально это только он) сумел бы пронизать своей волей страну от Бреста до Камчатки? Если при помощи обновленных и крепких Советов, избранных населением свободно, демократично, сверху и донизу, если в диалоге с народными фронтами, независимыми профсоюзами (которые, судя по событиям в Кузбассе, могут появиться и у нас), если при поддержке будущего большинства в парламенте или, скажем, на основе прямых выборов Председателя и Верховного Совета — это, конечно, совсем не то, что имеют в виду акторы. Тогда — как раз «идеалистическая» программа Сахарова. Тогда — контроль избирателей над лидером. Если же это вовсе не распущенный, а мобилизованный и перестроенный все тот же партаппарат, то... что же, собственно, нового в политологической схеме И.К. и А.М.? Как раз главный для их «механизма перехода» вопрос авторы странным образом обходят. Кто и как будет управлять в каждом селе, городе, районе? Да те же «кадры», как бы их ни тасовать, — назначенные люди. Где взять миллион прогрессивно настроенных маленьких, местных авторитарных управителей? Мигранян в «Новом мире» отвечает: путем разрушения номенклатуры и «активного вовлечения масс», путем «действительного разделения партийных, законодательных, исполнительных и судебных властей» (№7, с.178). Ну, во-первых, это не вполне авторитаризм, а надежда на некоторый подпор снизу. Во-вторых, призывы такого рода уже есть в партийных документах. В-третьих, авторитаризм не терпит самодеятельности масс. В-четвертых, если к трем видам власти добавить еще партийную, то от идеи их классического «разделения» остаются рожки да ножки.

«Сильная рука» может остановить страну по пути к демократии, но повести ее по этому пути диктатор бессилен по определению. И насадить на пустыре свободную экономику — тоже. «Диктатор силен только тогда, когда располагает кадрами слепо верующих исполнителей» – политология Надежды Яковлевны Мандельштам для меня убедительней, чем политология И.К. и А.М. Она писала: «Партия строится, как церковь с ее подчинением авторитету, но без Бога...» Эта эпоха кончилась или кончается, а вот теперь посмотрим...

История слагается не по политологическому «плану», а в борьбе реальных сил, демократия рождается мучительно, но рождается, если есть демократы, если вызревают силы, готовые за нее постоять. Только что они появились словно из-под земли, зеленые, пока еще слабые, но обнадеживающие росточки нашего будущего. Теперь понятно, в чем долг интеллигенции. Даже и такое первое появление низовых демократических сил — сюрприз для тех политологов, которые, играя в теоретические кубики, поставили крест на возможностях пробуждения самосознания в усталых, изверившихся «массах».

И.К., впрочем, собирается и после торжества разработанной ими «модели» оставаться инакомыслящим и «критиковать лидера слева». Зато А.М. (в «Новом мире») предупреждает: при авторитаризме не исключаются «определенные элементы демократического режима», но «авторитаризм разрешает и определяет пределы допустимого инакомыслия», «серьезная легальная оппозиция запрещена». Так в какой оппозиции собирается быть милейший Игорь Моисеевич — в нелегальной? или в несерьезной? Известно ли ему, в каких пределах будут допущены его будущие мысли? И не суждено ли нам с ним, если победит очередная прогрессивная диктатура, завершать этот спор где-нибудь при встрече на пересылке?

Странно мне слышать эти вечные толки о политической непрактичности предложений Сахарова. Неужели до сих пор не ясно, что он именно в практическом, историческом плане оказался провидчески прав; и сейчас тоже его последовательно демократическая, хотя и вовсе не чуждая сдержанности и реализма позиция лишь на очень поверхностный взгляд менее практична, чем прочие позиции. Она-то и практична. За то, что не может пока осуществиться, браться-то нужно уже сегодня, чтобы это стало осуществимым послезавтра. Сахаров, исходя нз современных мировых реалий, предлагает не просто нравственный, но политический ориентир — именно так — на переходную эпоху. Не надо, коллеги, утешать себя: «авторитаристские модели» враждебны этим ориентирам, и практическому, и нравственному. Ведь и наши — тем паче публичные — рассуждения и полемика, это тоже ма-а-а-ленькие камушки из тех, что трутся в истории друг о друга, участвуя в сложении исторических воль. Ответственность на каждом из нас. Видите ли, «подталкивать» лидера слева можно, лишь твердо находясь действительно слева, без двойного (нравственно-демократического и теоретически-авторитарного) сознания.

IV

Вы считаете, что тоталитаризм у нас не кончился, что мы вынуждены ныне переходить к демократии непосредственно от него; я же полагаю, что уже даже хрущевско-брежневская эпоха — это нечто сильно отличное от «чистого» сталинского тоталитаризма. Это разлагающийся, одряхлевший и приближающийся к вашему «авторитаризму» неосталинизм, оставляющий в покое прически, моды и личную жизнь граждан, хватающий их почти только за дело, то есть за открытое несогласие с мерами режима. Это тоталитаризм деидеологизированный, циничный, не уверенный в себе, с теневой экономикой и пр. После 1985 — 1987 гг. он резко либерализовался и, сохранив пока в основном прежние структуры, сдвинулся в сторону практичной, с вашей точки зрения, комбинации партийного авторитаризма и «определенных элементов демократического режима», свидетельством чему и является эта наша полемика на страницах газеты с массовым тиражом. И если власть для структурных реформ действительно пока слаба, то не потому, что она недостаточно авторитарна, а потому, что пока слабы демократические «элементы», и авторитаризма слишком много. Мертвый хватает живого.

Авторы желают исходить из того, что наше общество — «традиционное», пусть с оговорками. И поэтому считают обязательным «оглядываться на соответствующие страны», начиная с Англии или Франции XVII века (!) Якобы нам предстоит сопоставимый «переход от дотоварной экономики к товарной» и от тоталитаризма к демократии через «обязательный промежуточный авторитарный период». Правда, «дотоварной» экономика в Западной Европе не была, по крайней мере, с XIII – XIV вв., а только докапиталистической; правда, «промежуточный период» тут помянут не к месту, поскольку тоталитаризм абсолютистским монархиям или бонапартизму не предшествовал. «Промежуток-то» был качественно иной... Вся картинка получается совершенно фантастической. Большинство «сопоставлений» И.К. и А.М. исторически некорректно или даже недопустимо, но об этом ниже. При всей преемственности и метаморфозах российской государственной несвободы после 1917 г. у нее, конечно, более чем нетрадиционная — небывалая, неслыханная природа. Поэтому И. Клямкину приходится, настаивая вместе с А.Миграняном на мнимой «традиционности» советского общества, одновременно толковать и о том, что оно, так сказать, гораздо хуже традиционного, со «значительными минусами»: «Никто, даже страны соцмира, не начинал свой переход с этой точки». В самом деле, нигде и никогда не бывало полного уничтожения мелкого землевладения, крестьянства как класса, корпоративности, частной торговли и ремесла, короче, всяких основ традиционализма. Но, ежели наше положение своеобразно, как справедливо констатирует И.К. даже в сопоставлении с нынешней Восточной Европой, то, может быть, вспоминать о Людовике XIV, или Наполеоне, или даже Александре II не так уж обязательно? «Мы не знаем (не хотим знать) всего мирового опыта. Или же опять претендуем на особую роль в истории, на исключительность» (И.К.).

Однако подлинно исключительными, повторяю, были и Октябрь, и вся совокупность последующих обстоятельств и структур, наконец, отечественная и мировая ситуация, обусловившая перестройку. Дело не в «претензиях» на исключительность, лучше бы ее, ей-богу, не было. Но она есть. «Формация» действительно новая. Это признает также А.Мигранян: «...у нас и государства-то реального нет» (имея в виду роль партии).

Так что, возможно, ведущий беседу Г.Целмс слишком поспешил с заявлением — «в логике вам не откажешь». Я, признаться, склонен был бы отказать.

V

Единственное оружие политолога — экстраполяция, и более всего И.К. и А.М. пугают нас ссылками на «весь путь мировой цивилизации» (А.М.). Всегда, говорят они, «сначала модернизация в духовной сфере», затем — в экономике, «и тогда только... изменение политической системы» (А.М.). «Это подтвердила вся мировая практика и XVII, и XX века», — вторит И.К. Вот, собственно, вся мысль авторов. Зря Горбачев затеял «демократизацию», ничего не выйдет, сначала надо создавать «рынок». Как? «Сильной рукой». Вот как «абсолютистский режим создавал национальный рынок», а уж если он «не мог справиться», приходил новый авторитарный режим бонапартистского типа, который решал те же самые задачи, «железной рукой создавал условия для... гармонизации». И на все это требовалось этак лет двести. Так что авторы были бы по-настояшему логичны и последовательны только в том случае, если бы предложили сделать власть Горбачева наследственной...

Соотношение трех сфер — экономики, политики и культуры — всегда было и остается в тысячу раз более тонким и запутанным, а главное, оно зависит от типа общества. Ведь меняются и сами «законы» («механизмы») исторического движения. И это непредсказуемое переналаживание истории происходит с Нового времени непрерывно, все чаще и быстрей, и на наших глазах особенно; между прочим, поэтому Маркс и ошибся, он еще не мог знать, что будущий капитализм нельзя экстраполировать из современного ему. Никто, ни Ришелье, ни Кромвель, ни латиноамериканские хунты (из цыганского борща политологов), конечно, национальные рынки не «создавал». Они сами создавались. И средневековые монархии становились «абсолютными» благодаря их появлению. И в свой черед создавали для укрепления «третьего сословия» благоприятный политический фон, но не только благоприятный, отчего и случилась в конце концов Великая Французская революция, для которой в схеме авторов как-то не достается логического местечка между Людовиками и Наполеоном. Между тем Наполеон со своим «Кодексом» продолжал дело революции, а не абсолютизма...

Легкое перелетание через века и континенты, понимание реальной истории как неизбежно повторяющихся обстоятельств, посреди которых политолог отлавливает общее, — очень характерно. Мигранян в «Н.М.» отстаивает «абстрактные политические характеристики» и называет «право-авторитарными» режимы от Луи Наполеона до Муссолини. А режим Гитлера — «правый тоталитарно-авторитарный», а режим Сталина — «лево-тоталитарный». Как бы выпаривается «весь путь мировой цивилизации», и на дне колбы остается несколько бесцветных кристалликов.

Подавляющая часть исторических «аналогий» наших авторов рушится, потому что старинный «авторитаризм» вышедших из средневековья наследственных монархий, — это одно. «Авторитаризм» же генералов по ходу быстрого втягивания отсталых стран в мировой контекст постиндустриальной ситуации — это совсем иное. Главное же: переход от того или иного авторитаризма к демократии после традиционалистского прошлого, тянущегося из глубины средневековья, — это одно. А переход после тоталитаризма — это абсолютно иное. Рассуждая о непременном «промежуточном» периоде, авторы это смешивают. Будто от Кромвеля до Александра II, до какого-нибудь Стресснера был тоталитаризм, и вот их власть была «механизмом перехода» от него. А коли не так, какое отношение имеют эти «примеры» к теме? Что же бывало именно после тоталитарных режимов XX века, ранее невозможных? После уничтожения нацизма страны, сохранившие капиталистическую инфраструктуру, прямиком обратились в лоно традиционной западной демократии. Что до соцлагеря и его врастания в демократию, то с кем же тут аналогии? Многие считают, что пока только с Венгрией и Польшей. Только их опыт достоин тщательного изучения в качестве прямого прецедента... хотя даже и тут различие условий более чем очевидно. Ничего не поделаешь, уникальным был Октябрь, уникальна ныне и перестройка. Нет заведомо обязательных для нас аналогий. Мы торчим тут одинокие, как брежневский перст посреди липовой истории...

Но вот что. Все «модели», все способы цивилизованного ведения дел в экономике и политике уже давно известны, нам не нужно, как Франции с XVIII века, в муках изобретать их. Конечно, мы не можем и не будем все и попросту перенимать, у нас свой путь. А все же это крайне облегчает дело. Это — раз. Далее, мы хотя и отсталые, но щи лаптем уже не хлебаем. Современные возможности по части производительных сил у огромной страны есть. Это — два. Есть и давление военно-политических обстоятельств, и мировое сообщество, на которое А.М. справедливо указывает как на важную гарантию перестройки. Но Запад ждет от нас именно успехов горбачевской демократизации, а не поворота к диктатуре, пусть и «лево-авторитарной». Существует — радость-то какая! — «капиталистическое окружение», и нашему рынку поможет мировой рынок, если мы откроемся для него. Это все — три!

VI

Создать новую экономику тяжко, но все же легче, чем думают многие, потому что требуется не столько «создавать» ее, сколько разрешить. Но для этого действительно необходим очень мощный, радикальный государственный стартовый толчок, а для этого — сильная власть. В этом политологи совершенно правы. Однако почему демократическая власть не может быть сильной? Для целей перестройки как раз пригодна только такая власть, сильная низовой заинтересованностью, и Горбачев это формулирует точно. Откуда она возьмется? Из бездонной глубины нашего кризиса на фоне чужого процветания; из гласности, позволяющей очень многое обговорить публично, а значит, и обдумать миллионам; из нашего драматического цейтнота. Из того, что все мыслимые и немыслимые ошибки мы уже совершили, — из страшного нашего опыта. Черносотенцы и мракобесы, разумеется, не способны вытянуть страну из кризиса, в их массовый успех я поэтому не верю, дураков у нас много, но не настолько же. В таких динамических («революционных») ситуациях, как теперь в СССР, население научается за месяцы тому, что обычно требует десятилетий. Это — в-четвертых, в-пятых и в-десятых.

Мы идем по краю пропасти, и пока еще отнюдь не взявшись за руки Неудивительно, что многим страшно. В рассуждениях И.Клямкина и А.Миграняна объективно выразились тупики перестройки, включая не только сопротивление правых, но и пока что рыхлость, слабость «межрегиональной» оппозиции.

Говорите, некому передавать власть от обкомов и райкомов, «нет государства»? Так давайте быстрее создавать демократическое государство, в котором решать будут избиратели. Давайте бороться — как в Марте и несравненно более успешно, чем в Марте. Это не принесет нам само по себе спасения и счастья. Демократия счастья вообще не приносит. Она только позволяет каждому отстаивать собственное его понимание. Демократия колбасы и мыла не делает. Но демократия дает больше надежд на то, что они будут.

Премьер-министр Польши Т.Мазовецкий на днях заметил: «Некоторые значительные исторические моменты показали, что поляки способны пойти на новые решения, нетипичные, новаторские. Усматриваю надежду в том, что такой психологический момент наступил сейчас, люди чувствуют, что от них кое-что зависит». Наша страна станет сдвигаться как-то иначе; но и у нас теперь люди почувствовали, что «от них кое-что зависит». У нас будут свои «нетипичные решения»!

По-моему, хуже не придумаешь чем то, что высказали (при некоторых второстепенных различиях между собой) мои уважаемые коллеги. Но хорошо уже то, что можно (и нужно!) «придумывать».

Надеяться надо на историческое творчество народов. То есть на себя.
http://www.shpl.ru/readers/special_interests/bd_east_view_literaturnaya_gazeta_polnyj_elektronnyj_arhiv_19292011/

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив