Кровососы

vityok_m4_15 — 14.08.2014 Михалыч разговаривал по телефону и одновременно наблюдал за разгрузкой фуры с мясопродуктами, когда его окружили три высоких фигуры с бритыми затылками и песьими глазами.

— А по другим позициям у тебя что? Вырезку есть чем заменить? — Михалыч сделал нетерпеливый жест и отвернулся, показывая, что разговор важный и уделить внимание молодым людям прямо сейчас он не может.

В лицо Михалычу ткнули распахнутой ксивой. Разглядеть имя–фамилию и звание он не успел: красная книжечка с мелькнувшим в ее недрах двуглавым орлом тотчас вернулась в карман.






— Воло… Володь, погоди! Тут у меня… в общем, я тебе перезвоню, как смогу.

Один из троицы уже тянул руку Михалыча книзу, мешая закончить разговор. Другой достал из поясной сумки наручники и погремел ими под холодеющим взглядом предпринимателя.

— Вы ко мне? — осведомился Михалыч.

— Проедете с нами, — вместо ответа приказал старший.

— А по какому вопросу? Вы насчет чего? — озирался бизнесмен, когда молодчики в штатском подхватили его под локти и повели к машине.

Грузчики, только что бойко перебрасывавшие коробки с замороженным фаршем из кузова в холодильную камеру, застыли на месте. Подскочил кладовщик Борька.

— Борь, позвони Игорьку, пусть он дальше…

Что «дальше», Михалыч договорить не успел. Молодчики затолкнули его на заднее сиденье джипа и зажали между собой крепкими тушами. Как только старший опустил зад на переднее сиденье, машина рванула с места.



В здании Сысоевского ОБЭП Михалыч бывал дважды. В первый раз он оказался здесь восемь лет назад, когда ему выписали внушительный штраф за отсутствие санитарного сертификата на свиной карбонад из Бразилии. Сертификата, действительно, не было. «А его ни у кого нет», — объяснял улыбчивый Максим, менеджер «Оптикорма», передавая Михалычу стопку разрешительных документов на новую позицию. Целое судно несертифицированной свинины руководство «Оптикорма» умудрилось растаможить и отправить на склады, договорившись с каким–то генералом. Клиентам оптового монополиста пришлось, в свою очередь, договариваться с чиновниками рангом помельче.

Заплатив положенный штраф через Сбербанк, Михалыч явился тогда в 217–й кабинет, чтобы вручить квитанцию операм и расписаться в филькиной грамоте о том, что нарушение устранено. Старший опер Сокольский доходчиво объяснил Михалычу, что торговля несертифицированной продукцией может вылиться для него в большие проблемы. «Так ведь все так торгуют!», — пытался объяснить Михалыч. «Да мы знаем, что все, — охотно соглашался Сокольский. — Но я же вас не за всех спрашиваю, а конкретно за вас. Хотите, мы каждые две недели будем приходить к вам с проверкой?».

Михалыч не хотел. Бумажек и так были кипы, горы, целые терриконы. Галя и Люся из бухгалтерии едва успевали разбираться с ворохом документации. Но на какие–то позиции по–прежнему не было не то, что сертификатов, но даже и накладных. И ладно бы Михалыч выискивал левый товар дешевле рыночной стоимости! Так нет же, товар был везде по одинаковым ценам. Просто мелокооптовым фирмам — таким, как шарашка Михалыча, приходилось выбирать: либо затариваться на свой страх и риск на условиях, предложенных оптовиками, либо остаться без товарных позиций и смотреть, как розничные клиенты хлынут к менее разборчивым конкурентам.



— Чё, обедать сегодня в «Черный пудель» поедем, или как? — обернувшись к коллегам и будто не замечая Михалыча, поинтересовался старший опергруппы. Машина как раз проезжала мимо питейного заведения.

— Да не, Лёх, пудель заебал. Давай в «Три котла», давно не были!

Последний раз в «Трех котлах» Михалыч был года два тому назад. Справляли с коллегами и семьей его пятидесятилетие. Ресторан, бар–бильярд, боулинг. Кухня и сервис — всё на столичном уровне. Цены тоже.

Михалыч сжал зубы, припоминая, чем закончилось знакомство с ответственным работником ОБЭП. Покончив с нотациями, Сокольский вдруг поднял перед собой два кулака, и, вглядываясь в Михалыча, пять раз подряд растопырил все десять пальцев. «Пятьдесят тысяч в месяц», — догадался Михалыч. Что ж, терпимо.

Привыкший к мгновенным калькуляциям мозг прикинул, насколько возрастет коррупционный налог на ведение бизнеса. «Сорокет СЭС, тридцатка пожарным, двадцать ветеринару с оптовой базы, 50–100 тысяч регулярно сдаивают налоговики, плюс квартальная комиссия, плюс…». В целом выходило под триста тысяч. Это не считая арендной платы за офис и склады на оптовой базе, за которые официально Михалыч платил 25 тысяч рублей в месяц, а оставшуюся сумму (впятеро большую) передавал наличными собственнику, депутату городской Думы Воронину.

С Ворониным, надо сказать, Михалычу повезло: росли в одном дворе и качались в одной подвальной качалке в те годы, когда Михалыч основал первый кооператив, а Воронин поднялся в ОПГ «Рощинские» до уровня бригадира. Так что арендная плата для Михалыча была почти на треть меньше, чем для других арендаторов.

Конечно, деньги уходили налево и по мелочи: то и дело приходили члены муниципалитета, участковый полицейский и представители правящей партии. Но эти, как правило, брали не деньгами, а продуктами. Кто на организацию банкета, кто на распределение ветеранских наборов, а кто просто домой. Больше всех раздражал настоятель Сысоевского городского собора отец Василий, который ежемесячно нагружал багажник своей «Нивы–Шевроле» мясом, рыбой и деликатесами так, что кузов проседал сантиметров на десять. «Чайники», арендовавшие склад по соседству с Михалычем, рассказывали, что всё собранное с предпринимателей «на нужды нуждающихся» отец Василий отвозит в продуктовый магазин возле церкви, принадлежащий его племяннице. «Да и пусть его. Не хочу даже слышать», — отмахивался Михалыч. Он знал, что священника кормят и сами «чайники», и «конфетники», и «алкоголики», — в общем, все соседи по мелкооптовой базе. С попами нынче ссориться не с руки. Как–никак, на воскресные службы к отцу Василию захаживает мэр города, бывший лидер ОПГ «Рощинские» Паша «Одеколон», а однажды на Пасху пожаловал и сам губернатор.

Единственный человек, кому Михалыч отгружал провизию даром без тени недовольства, была директор детского дома Сапрыкина. Мелкая суетливая женщина с прохиндейским лицом не внушала ни капли доверия, однако был шанс, что хотя бы часть переданных ей продуктов отправится по назначению и попадет в кухонные котлы интерната.



— Ну и куда ты лукаешься, баран? — один из сопровождающих одернул Михалыча, завернувшего по привычке в сторону 217–го кабинета. — Тебя в другом месте ждут.

— А можно с Сокольским сначала поговорить?

— А с Путиным не хочешь? — пошутил старший, подталкивая Михалыча вперед по коридору.

Сокольский забирал дань только первые три месяца. Потом за деньгами приезжали его заместители: самого опера перевели на руководящую должность. Об этом Михалыч узнал в тот день, когда ему вторично пришлось войти в здание городского ОБЭП. Борцы с экономическими преступлениями сработали тогда в связке с городской налоговой, устроив масштабный рейд по рынкам и продуктовым базам. «С тебя сколько?» — интересовались друг у друга соседи по базе, где уже десять лет подряд торговал Михалыч. Плата за спокойствие, как выяснилось, была примерно одинаковой. Только «курильщика» Ашота чиновники выставили на такой куш, что он через неделю закрылся, а вскоре и вовсе исчез, не сумев расплатиться с долгами.

«Нефиг было высовываться, — объяснял «грильщик» Магомед. — Заплатил бы сразу — работал бы дальше, как все. А то начал выступать: я, мол, и так вам постоянно плачу, что вы еще от меня хотите? Вот и допрыгался».

Рейд обошелся Михалычу в полмиллиона. Деньги, как обычно, пришлось взять в кредит у бандитов. На тот момент сумма заемных средств в торговом обороте уже превысила 90 процентов. Даже если распродать весь товар, денег не хватит на то, чтобы выплатить долг с процентами. А жить тогда на что? А дочерям чем платить за учебу? А жену на какие деньги лечить от хронического недуга? Эти самые аргументы Михалыч перечислял тогда и супруге, впервые заикнувшейся о том, чтобы свернуть предприятие и спокойно выйти на пенсию. «Это ты выйдешь спокойно, — отвечал Михалыч. — У тебя пенсия хоть нормальная будет. А у меня, я подсчитывал, меньше чем у кладовщика Борьки! Куда те миллионы делись, которые я в налоговую и пенсионный перечислял, одному богу известно!».

В ходе второй встречи, заметно раскабаневший Сокольский опять не удержался от нотаций. Михалыч сидел с постным видом, облокотившись на массивный стол и подперев щеки большими крестьянскими ладонями. Время от времени он вскидывал глаза на Сокольского, пытаясь понять — шутит тот или нет. Правоохранитель разъяснял, как важно соблюдать закон и не уклоняться от налогообложения. В какой–то момент Михалыч даже засомневался: может, они действительно не догоняют?

«А вы понимаете, — поинтересовался Михалыч, — что работать в нашей стране, не скрывая доходов, невозможно никому и никак? Не потому, что я этого не хочу, а потому что торговать «в белую» — значит разориться на следующий день? Вы понимаете, что чистой прибыли после всех налогов не останется даже на зарплату работникам? И что деньги, которые я плачу вам и вашим коллегам, это средства из черного оборота? Если работать по всем вашим требованиям, то назавтра в стране не останется ни одного торгового предприятия! Ни единого!».

Сокольский нахмурился и заерзал на кожаном кресле. Несколько раз он скользнул глазами по одежде и сумке Михалыча, оценивая, насколько велика вероятность того, что бизнесмен припрятал видеокамеру. Наконец, повторил свою коронную фразу: «Я вас не за всех спрашиваю, а конкретно за вас. Не можете работать честно, — закрывайтесь! Мы же вас не заставляем государство обманывать!».

Михалыч вздохнул и покачал головой, чем привел Сокольского в необъяснимую ярость. «Что ты всё башкой своей вертишь, ворюга! — брызгал слюной полицейский. — Нечего государство наёбывать! Вы маслокрады! Мы тут пашем с утра до вечера, а вы на нашем горбу наживаетесь! Кровососы! Давить вас надо!».

Покрасневший от гнева Михалыч криво усмехался себе под ноги: такое он тоже слышал, не далее как в позапрошлом году. Тогда неизвестные бомбанули его экспедитора, который должен был поехать в Москву и оплатить крупную партию товара. Работали явно по наводке. Отобрали сумку с пятью миллионами рублей, которые накануне пересчитывали всем офисом. Грязные мятые сторублевки и хрустящие пятитысячные, собранные за неделю с клиентов — сельпо и районных универсамов. Потеря этих денег едва не обернулась крахом предприятия, но удалось вовремя перекредитоваться.

Визит в полицию с заявлением о разбойном нападении закончился такой же в точности сценой: оперативный работник сначала посмеивался над незадачливым предпринимателем, а затем вдруг разозлился и начал плеваться упреками. Закончил он свое выступление фразой «так вам, коммерсам, и надо!». Дескать, иди, с чем пришел, еще нажируешь. Выйдя из РОВД в расстроенных чувствах, Михалыч закурил. А через пять минут опер, с которым он только что разговаривал, тоже вышел из здания и отправился обедать, прыгнув в новый блестящий «Инфинити». Михалыч даже не заметил, как фильтр обуглился у него в пальцах: несмотря на всё «жирование», он такую машину не мог себе позволить даже в кредит.



— Тебе сюда! — один из сопровождающих подтолкнул Михалыча к двери с табличкой «Следователи».

В просторном кабинете за угловыми столами сидели двое сотрудников и смеялись над свежим политическим анекдотом. Завидев вошедших, насупились.
— Василий Михайлович? — строго спросил один из обитателей кабинета, щегольски одетый остроносый мужчина с волосами пшеничного цвета.

Михалыч кивнул утвердительно.

— Ну что же вы, Василий Михайлович, закон–то опять нарушаете?

— Что в этот раз? — выдавил из себя Михалыч.

— Сами знаете. Правительство объявило борьбу с необоснованным повышением цен, а вы продолжаете наживаться на народной беде. Занимаетесь спекуляцией.

— Ребята, вы офонарели, что ли? — огрызнулся Михалыч. — Какая, к черту, спекуляция? У меня наценка в среднем восемь процентов! Восемь, блядь, процентов!!! Этого только на то и хватает, чтобы вас, дармоедов, кормить, да самому с голоду не опухнуть!

— Хлебало прикрой! — прикрикнул второй следак, коренастый, одетый в льняной костюм свободного покроя. — Восемь процентов, говоришь? У тебя только за последний месяц по половине позиций тройное подорожание!

— А я, что ли, в этом виноват? — возмутился Михалыч. — Еще санкций никаких не было, а печень в два раза у оптовиков подорожала! Вырезка на сорок процентов! Карбонад на тридцать! Сраная пикша — и та на четверть дороже стала! Я, что ли, эти цены повышаю?

— Ну не мы же! — резонно отозвался «пшеничный».

— Идите к оптовикам, и у них выясняйте, отчего цены растут! — скрестил руки на груди Михалыч. — У меня наценка уж сколько лет не меняется. Я же не могу в ущерб себе торговать!

— Это уж конечно, — надул щеки второй следователь. — Уж себе в убыток вы торговать не будете. Не такая ваша порода…

— Да какая порода?

— Сам знаешь какая, спекулянтская твоя рожа!

Михалыч задохнулся от возмущения.

— Слушай, парень, ты мне, во–первых, не груби… — начал он с расстановкой.

— Да завали ты ебало, ворюга, — лениво отозвался «льняной» следак, демонстративно растирая кентосы.

— Ладно, ладно вам, угомонитесь, — помирил обоих «пшеничный». Придвинул к Михалычу лист бумаги и ручку. — Пишите объяснительную. Мол, я, такой–то такой–то, сознавая сложную международную обстановку, в которой оказалось наше Отечество…



Спорить с женой о международной обстановке Михалыч перестал еще несколько месяцев назад. Каждый раз, когда жена, начитавшись «Новой газеты» или наслушавшись вражеского «Эха», принималась обсуждать с дочерьми тему Крыма или гибель малазийского «Боинга», Михалыч мрачнел и уходил в другую комнату. Не хотелось спорить с родными, доказывая им очевидное — что «Боинг» сбила киевская хунта по указке американцев, что Крым всегда был наш, а его присоединение вернуло Россию в число лидеров на глобальной арене, и что гидра фашизма вновь подняла голову в старушке–Европе.

— Пиши признание, спекулянт! — повысил голос второй следователь. — Дело тебе всё равно обеспечено. Накатаешь «чистуху» — будет тебе скидка за сотрудничество со следствием. А станешь упираться, раскрутим по полной.

Михалыч закрыл глаза. В предыдущие месяцы жена и дочери неоднократно упрашивали его закрыть предприятие. Прибыли всё равно почти нет. Последние два года работа шла вхолостую, и только на Новый год и на майские праздники удавалось вырваться в плюс и заработать хоть что–нибудь.

Старшая дочь недавно вышла замуж. Скоро внук должен родиться. Рожать решили в Москве: сто двадцать тысяч за наблюдение, роды и пребывание матери с грудничком в течение пяти суток. Младшая через год заканчивает школу, хочет поступать в столичный иняз. Умная девочка, уже сколько олимпиад выиграла. Жена узнавала: двести тысяч нужно, чтобы зачислили на платное отделение. Где столько взять?

Да, тяжело. Да, он всё понимает. Каждый раз, когда правительство или президент объявляют какое–нибудь заседание «в поддержку малого бизнеса», у Михалыча холодеет затылок, потому что всякий раз это заканчивается новыми поборами, новыми притеснениями, новыми сложностями.

Но как он может закрыть свое предприятие? Тридцать человек получает из его рук зарплату! Тридцать семей окажутся без средств к существованию, как только он сдастся!

— Василий Михайлович! — с укором обратился к нему «пшеничный». — Ну вы же умный человек, и сами всё должны понимать. Нарушили? Отвечайте по закону. Мы же не звери, не людоеды. Давайте не будем мешать друг другу работать? Облегчите совесть. И вам, и нам будет легче. Ну?

Михалыч, не глядя на следователей, отодвинул бумагу в сторону и покачал головой.

— Зря вы так, Василий Михайлович! — с искренним сожалением сказал первый следователь.

— Оформляем, — распорядился вслух «льняной» и принялся заполнять бумажную форму.

В кабинет заглянул Сокольский. Разжиревший еще больше со времени, когда Михалыч последний раз его видел, он без стука вошел в помещение и протопал к столу «пшеничного».

— Что там с Овчинниковым? Раскололся?

— Пока упирается, — улыбнулся следователь. — Все поначалу упираются. Вон, этот тоже в несознанку пошел.

Сокольский глянул на Михалыча сквозь заплывшие жиром веки. Прищурился, вспоминая.

— А, это ты? Что, на воле не жилось тебе спокойно? Честно не умеешь работать?

Взяв у следователя какую–то папку, Сокольский вышел из кабинета, забыв про Михалыча раньше, чем хлопнул дверью.



В камере предварительного заключения сидели вчетвером. Одного Михалыч узнал сразу, с порога. «Молочник» Серега всегда ходил в костюме при галстуке, вызывая беззлобные насмешки и подколки коллег и партнеров, не изменявших джинсам со времен Перестройки. Мятый пиджак Серега теперь положил под голову. Белая рубашка за двое суток, прошедших с момента его исчезновения с торговой базы, стала серой.

— Какие люди! — с деланной веселостью воскликнул Серега, завидев Михалыча. — Добро пожаловать в общество спекулянтов! С тебя сколько хотят?

Сереге на первом же допросе озвучили цену свободы: пятьдесят тысяч евро. Правда, за три дня она выросла вдвое. «Наверное, кто–то из начальства подключился, у них аппетиты побольше», — поделился догадкой «молочник».

— Будешь от бизнеса избавляться? — поинтересовался Михалыч.

Серега зашелся хохотом.

— Да от чего избавляться, родной? Товар и так арестовали и перевезли на ихние склады. Ищи–свищи. Хату продадим, дом в деревне, машину. Авось, наскребем как–нибудь. Правда, с курсом теперь непонятно. Пока Женька покупателей найдет, там евро обратно повысится, и опять мы в пролете. Но, может, еще успеем…

Поерзав на жестком матрасе, Михалыч откинул голову на вонючую комковатую подушку. Перед глазами сказочным миражом возникла дача. Каждые выходные он уезжал туда, чтобы выключить голову и отдохнуть в поте лица. Вставал, как и в городе, в 5:45. И с утра до вечера окапывал фруктовый сад, поливал высаженные перед домом туи и пихты, достраивал баню. Мечтал провести там надвигающуюся старость.

— Михалыч? Михалыч?

Открыв глаза, Михалыч встретился глазами с Серегой. «Молочник» придвинулся ближе.

— Михалыч, как думаешь, если откупиться не удастся, нам сколько дадут?



«Твою же мать!», — выругался Сокольский. Он заезжал во двор, когда жена позвонила, чтобы перечислить список покупок.

Вдавив педаль газа в пол, долетел до продуктового. Сверяясь с забитым в телефон перечнем, прошел мимо опустевших полок. У мясного прилавка толпились покупатели и разглядывали груду желтых говяжьих мослов. «Вторую неделю мяса нет! Что за дела!» — цокала языком пожилая тетка в ситцевом платье. «Мой уже сколько дней котлеты меня просит сделать, а фарша–то нет! — отзывалась соседка. — Я бы, конечно, сама прокрутила, так ведь и вырезки нигде нету!». «Это всё Европа нам гадит со своими санкциями. Голодом заморить хотят!». «Да не Европа, а спекули проклятые! У них–то на складах всё есть, что вы думаете! Просто придерживают, чтобы подороже продать! Или сами жрут, пока мы тут кости глодаем».

Вклинившись в очередь, Сокольский показал два пальца знакомой продавщице. Сзади стали напирать, но Сокольский одернул толпу грубым окриком. Ссориться с солидным дядечкой весом полтора центнера никто не отважился.

— Не знаете, мясо–то скоро появится? — спросила его продавщица, вернувшись из подсобки со свертком, в котором лежало два килограмма грудинки.

— Скоро все будет, — авторитетно пообещал Сокольский. — Продовольственную программу правительство приняло, теперь дело за малым. Сейчас спекулянтов приструним, и все снова наладится.

— Вы уж их как–нибудь поскорее, кровососов этих, ладно? — попросила продавщица.

— Постараемся, — отозвался Сокольский.


fidelius

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив