Косуля. Из афонских рассказов.

КОСУЛЯ

- Сотвори милость рабу твоему! – Поседевший в подвигах зилот Антоний – старец одной керасийской кафизмы искал свою косулю. – Лало! Лало! – Слышались в лесу жалобные крики старика.
Маленькая годовалая hpakoh – так звали пропавшего зверя – была найдена старцем полгода назад. По-гречески это слово означает «послушание» и старец сейчас искал косулю, как юный подвижник ищет нелицемерного послушания у не прельщенного духовника. Отец Антоний ее очень любил.
Он хорошо помнил, как вытащил ее из оврага, близ тропинки, ведущей в Великую Лавру. Косуля тогда была еще совсем маленьким олененком. Она, по всей видимости, сломала ногу и не могла выбраться из оврага. Обычно животные боятся человека, но этот олененок, услышав шаркающие шаги прогуливающегося с большим посохом старца, жалобно заблеял, как бы позвав его на помощь. Геронта Антоний умилился, рассмотрев, сквозь толстые линзы очков, плачущего зверька, и, рискуя сам сломать ногу, полез в овраг. Вытащив на тропинку дрожащее от страха и боли животное, старец любовно обнял его и понес, маленькими осторожными шагами, в кафизму. Он был уже совсем стар. Его жизненный путь перевалил через восьмой десяток лет, а монашеский - подходил к пятидесятилетнему рубежу. Нести, даже олененка, старику было очень тяжело, - монашеское сердце билось гулко и отдавало в виски.
Отец Антоний жил один в маленькой деревянной кафизме – бывшем сарае богатой русской Кельи святого Иоанна Богослова на скиту Кераси. Сама Келья стояла тут же в пятидесяти метрах. В ней жили пять молодых крепких монахов-зилотов во главе с добрым старцем Ираклием. Старец Ираклий был очень щедрым человеком. Потому отец Антоний был всегда сыт и одет. Зилоты в Иоанна Богослова занимались иконописью, заказов у них всегда хватало, а значит и наличных средств, достаточных для содержания этой большой Кельи, почти скита.
Антоний переселился в эту кафизму пару лет назад по приглашению старца Ираклия, своего старинного приятеля, когда почувствовал себя настолько немощным, что не мог уже обходиться без посторонней помощи. Послушников отец Антоний не брал принципиально, потому, как был нелюдим и избегал всякого общения. По этой причине старец отказался перейти в саму Келью, предпочетши удобному теплому помещению этот грубо сколоченный сарай. Так он сохранил долю независимости и мог всегда получить от братьев помощь, в том числе и врачебную, - один из здешних монахов окончил афинский медицинский институт.
Когда братья увидели бредущего по тропе без посоха и обливающегося потом отца Антония, который нес в слабых морщинистых руках маленького олененка, этот врач, - молодой рясофорный послушник Григорий быстро поднялся к нему и помог донести больную косулю до кафизмы. Затем он повязал животному на ноге бандаж и вколол успокоительное лекарство:
- Как назовешь звереныша? – Поинтересовался Григорий у старца.
- Отец Антоний неожиданно весело рассмеялся. – У меня никогда не было послушания. Назову-ка я ее hpakoh, - смогу хоть на старости лет, со спокойной совестью, говорить всем, что, наконец, обрел послушание. Лучше поздно, чем никогда.
- Смиренный раб Божий! – Григорий рассмеялся в ответ. - Что, значит, оставишь ее себе?

- Старец глубоко задумался и ничего тогда не ответил. – Но, конечно, он оставил олененка себе, сначала, хотя бы для того, чтобы выходить его. Через месяц маленькая hpakoh уже вовсю скакала возле кельи. Она стала совсем ручной и не собиралась никуда убегать, радуя своим веселым присутствием, как отца Антония, так и других монахов с Керасей.
Старый монах почувствовал, как привязался сердцем к этому маленькому беззащитному животному, своему приемышу.
- Эй, hpakoh, да что ты все скачешь да скачешь! Посиди ты хоть немного на месте. – Веселая маленькая косуля прыгала от переполнявшей ее энергии и, то и дело, подбегала к старцу, который, с умилением, гладил ее по холке. Геронта Антоний чувствовал как, с появлением этой маленькой косули, влюбился в жизнь, как будто все только начиналось. Он стал более открытым в общении и с другими монахами, которые теперь стали чаще навещать старца, может быть, для того, чтобы посмотреть на ручную косулю. Она была веселой и жизнерадостной, совершенно не боялась людей и была предана отцу Арсению как верная собака.
Сам внешний вид старца был внушающим благоговение, он не мылся по древнему афонскому уставу уже более десяти лет, меняя только одежду. Словно пророк Илия в пустыне с древней византийской фрески, старец казался настоящим столпом монашества. Его седые волосы и густая борода были свалявшимися, потому как долгое время их не касался гребень.
Между тем его глаза светились каким-то внутренним благодатным светом, проистекавшим из самой сердцевины его существа, - из глубины исстрадавшейся души, где мельничными жерновами искушений стерлись в порошок лютые, борющие человека от юности, страсти.
Многие впервые увидели старца таким. Святогорцы видели его много раз, но рядом с этой чудесной hpakoh, это был другой человек. Отец Антоний действительно преобразился. Как древний старец, повелевающий зверьми, Герасим Иорданский приручивший льва, Серафим Саровский кормящий медведя, отец Антоний казался монахам и паломникам, обладающим той же силой, которая была присуща многим святым, как и самому праотцу Адаму до грехопадения.
Никто раньше не замечал ни глубоких проникновенных глаз геронты, ни его лучистой улыбки, ни мудрости, которая, как ее ни скрывай, точно в простом деревянном сосуде, содержалась в его нехитрых речах.
Но когда он приручил hpakoh, в нем будто бы проснулось нечто духовное, то, что раньше просто дремало до времени в укромных уголках монашеского сердца.
Теперь у отца Антония некоторые монахи стали спрашивать совета, они удивлялись, как просто он разрешал все их запутанные противоречия.
Сам отец Антоний, конечно, понимал, что дело здесь даже и не в животном. Все годы своего проживания на святой горе старец был человеком, монахом, который глубоко прятал свои эмоции.
Никто не знал, какое у него, на самом деле, доброе сердце. Он был обычным монахом-отшельником в полном понимании этого слова, раздражался и ел умеренно, ни с кем почти не общался, только по делу, и то, едва перекинувшись парой слов.
Богослужебное последование, как и монашеский канон по четкам, отец Арсений выполнял неукоснительно и, если и делал себе послабление по болезни, обязательно наверстывал пропущенные четки, отдавая свои монашеские долги Богу.
Раньше все видели в старце лишь грубую оболочку, внутри которой, невидимо для глаз окружающих, зрел прекрасный духовный плод. Но этот случай с косулей лишь разорвал эту оболочку и все теперь могли воочию зреть красоту монашеского духа.
Косуля прожила в кафизме старца около полугода, а затем, неожиданным образом, исчезла. Старец сильно горевал об этой пропаже и братья с Иоанна Богослова старались утешать его, как могли:
- Ничего, геронта, погуляет hpakoh и вернется!
Отец Антоний был благодарен добрым монахам, которые, полюбив его, старались утешить. Он, конечно, понимал, что косуля существо дикой природы, чей зов, все равно, пересилит любую привязанность.
Но сердце старца, почувствовав, ощутив большую любовь ко всему живому, еще связывало свое пробуждение с этим маленьким олененком. Разум поседевшего в подвигах монаха все понимал, но сердцу, которому, как известно, не прикажешь, скорбело о пропаже.
- Сотвори милость рабу твоему! – Отец Антоний искал свою косулю. – Лало! Лало! – Слышались в лесу жалобные крики старика.

… - О! Как он мне надоел! Ужасный старый колдун! – Молодой рабочий албанец Ибрагим опылял яблони и шелковицу и, с огромной ненавистью, слушал, как старец плаксивыми зовами ищет свою косулю. Ибрагим исповедовал ислам и скрывался на Святой горе от преследования властей. Он состоял в ОАК (освободительная армия Косова прим. автора) и убегал от международного правосудия. ОАК содержалась на средства, добытые от продажи наркотиков, людей и оружия. Молодой агрессивный Ибрагим имел большое криминальное прошлое, он принимал непосредственное участие в транзите опия-сырца в Италию и участвовал в террористических акциях. Но ищейки из Интерпола вышли на след их ячейки, и теперь они, занесенные в каталоги и компьютер, преследовались по закону.
Генерал ОАК сначала переправил часть их группы в северный Эпир, который, по идеологии их террористической организации, должен, в ближайшем будущем, быть присоединен к «Великой Албании». Затем один знакомый албанец, муж двоюродной сестры, посоветовал ему пожить на Афоне, где можно было спокойно скрываться от правосудия, под видом простого рабочего.
Это был хороший совет. Ибрагим работал здесь уже полгода на одной из келий самого высокого скита Кераси. Его приняли на работу как раз в тот день, когда отец Антоний нашел свою косулю. Ибрагим уже хорошо понимал, что спокойно он жить здесь не сможет. И дело тут было вовсе не в правосудии. Все на Святой горе внушало ему огромную ненависть: эти христианские храмы, что он взрывал на родине, были красивыми и богатыми, монахи – веселыми и розовощекими. Они поражали его душу гневом, который, будучи хорошо скрываем, подтачивал его душу изнутри. Огонь в его душе постоянно тлел, как каменный уголь и от жара ненависти он не мог спокойно спать.
Это на северных Балканах костелы, мечети и православные храмы были в своем большинстве маленькими и с простой архитектурой. Потому что враждующие между собой народы, захватывая территорию врага, первым делом уничтожали культовые здания. Здесь же он видел ненавистное православие в своей силе и великолепии.
Ибрагим хранил в своей памяти тот день, когда сербы взорвали мечеть в его селе, русский тротил не оставил от священного здания камня на камне. Сербские новобранцы также убили, хоть и случайно, его деда, который был воистину добрым человеком и не испытывал ненависти ни к какому живому существу.
Ибрагиму, казалось диким и несправедливым, как это их народ может тираниться славянами, которых было на порядок меньше в Шиприи (так косовары албанцы называют свою родину прим. автора).
Месть побуждается злобой и редко когда бывает адекватной. Возмужавший Ибрагим, вступивший в ОАК, лично взорвал три православных храма в сербских поселениях и делал другие непотребства, о которых лучше умолчать.
И вот, после всего этого, почему-то судьба распорядилась так, что он очутился в самой сердцевине христианского мира, там, где были мистические основания византийского православного наследия. Он часто думал, зачем Аллах привел его на эту землю, где его ненависть усиливалась многократно, дружелюбием местных монахов?
Ибрагим не был благочестивым мусульманином, он даже не читал Коран, не планировал отравиться в Хадж и любил вино и гашиш. Но именно здесь он ощутил унижение своей веры. На Афоне он не мог официально делать намаз и справлять свои остальные религиозные обязанности. И хотя Ибрагим не делал этого и раньше, запрет святогорского правительства казался ему унизительным.
Он работал по десять часов в синем потертом комбинезоне, как купленный раб опылял деревья, слушая высокомерные поучения монаха-эконома.
Келья, где он работал, была соседней к Келье Иоанна Богослова. Ибрагим часто, кипя от ненависти, видел старца Антония, ласкающего свою косулю. Это животное все больше расцветало от любви монахов, а Ибрагим все сильнее загнивал изнутри.
Вид седобородого благообразного православного монаха с олененком почему-то вызывал у албанца приступ непонятной дикой злобы.
Албанец просто должен был что-нибудь сделать, как-нибудь реализовать свою ненависть, иначе она бы разъела его нутро, и он бы рассыпался, как мешок с негашеной известью. Ибрагим хорошо понимал, что маленький олененок стал для монахов всеобщим любимцем. Даже сербы, которых было много среди зилотов, возились и сюсюкались с этим существом. Это было совершенно невыносимо. И Ибрагим решил, ближайшей ночью, выкрасть олененка из сарая, сварить и съесть его.
Это надолго выбьет из колеи этого мерзкого старика Антония, да и других монахов. Он посмотрит, как они смогут дальше молиться своему Христу. Пусть проливают слезы, оплакивают своего приемыша.
В то же время, даже если его и поймают за этим занятием, максимум, что ему грозит, - это выдворение за пределы Афона. Монахи не станут преследовать его за жестокое обращение с животными. А их презрительного отношения Ибрагим не боялся, ведь он сам презирал их не меньше. Все должно пройти гладко. Если он будет соблюдать меры предосторожности, шансы, что его раскроют – минимальны.
А его злоба, наконец, реализуется, и он будет с большим удовлетворением наблюдать, как монахи будут искать животное, чье мясо будет, в это время перевариться в его желудке. И пусть монах-эконом читает свои нравоучения, Ибрагим будет кивать головой, он будет знать, что отомстил Православию. Хотя это будет маленькой ценой за зверства сербов.
Наскоро обдумав свой кровожадный план, албанец, следующей же ночью, пробрался в сарай отца Антония. Было тихо и темно, руки Ибрагима не дрожали, а напротив, наливались какой-то садистической истомой.
В прихожей лежала hpakoh, увидев албанца, косуля радостно вскочила, так как она доверчиво относилась ко всякому человеку. Ибрагим презрительно хмыкнул, умело ударив по голове молотком. Постояв немного на месте убиения, он насладился моментом и вынес безжизненное тело животного на улицу.
- Хорошо, ой как хорошо! - Подумал он тогда. – У этих дурных монахов нет такого обычая - держать собак. – Ибрагим вернулся в свою комнату, где наспех освежевал тушку олененка кривым острым ножом. Затем он зарыл в заранее выкопанной яме кости, требуху и шкуру. Ибрагим недаром служил в ОАК и старательно убрал все следы совершенного злодеяния. Мясо, которого было совсем немного, албанец завернул в целлофановый пакет и положил в холодильник.
На следующее утро Ибрагим, опыляя деревья, с затаенной греховной радостью, смотрел с холма, как внизу монахи окружили кафизму Антония и суетились, в поисках олененка. – Глупцы! Посмотрим, найдете ли вы его? – Албанец, посмеиваясь, пошел на рабочую трапезную и пожарил себе оленьего мяска. Он хорошо и с аппетитом поел, оленины хватит еще на вечер и следующий день.
Вечером к нему подошел встревоженный и поникший духом эконом, тот самый, который любил морализировать. Эконом смиренно поинтересовался у албанца, не видел ли он маленькую косулю Антония? Ибрагим сделал недоуменное лицо и покачал головой, он торжествовал, его сердце совсем освободилось от клокочущей злобы, он отомстил этим ортодоксам, и будет мстить еще…
…Но прошло несколько дней. Это освобождение, на самом деле, оказалось иллюзорным. Антоний почувствовал в сердце сладкую патоку ненависти, по сравнению с которой, та, прежняя, была просто мелкой раздражительностью.
Сейчас он понял, что убийство косули было просто очередной дозой наркомана, после которой наступает сильная зависимость.
Он опять, гневаясь на все, опылял деревья и слышал, как старый Антоний звал hpakoh – Лало! Лало!
Ибрагим захрипел от ярости, он почувствовал, как злоба взорвала его изнутри, понуждая удовлетворить себя каким-нибудь новым, более сильным злодейством. Албанец, предвкушая кровь, трясущимися от непонятного возбуждения руками, положил на землю распылитель с едкой жидкостью и быстрыми шагами направился наверх, - в лес, где этот старый неухоженный монах искал свое животное.
Он сейчас хорошо знал, что ему стоит сделать, чтобы погасить злобу, - он должен скинуть старика с тропы на камни. Если Антоний не умрет, Ибрагим добьет колдуна булыжником. Вряд ли кто-нибудь подумает, что совершено убийство. Кому нужна жизнь этого старика? Все подумают, что он упал в овраг сам, убиваясь в поисках своей любимицы.
Ибрагим шел, полный решимости. После этого убийства, он решил вернуться в Косово, драться за свободу своей родины. Жалкие призывные крики старца служили ему маяком, в какую сторону ему нужно идти.
Выйдя на тропу, ведущую в лавру, Ибрагим заметил двух греков-паломников обсуждающих службу в скиту Святая Анна и быстро спрятался за большим валуном. Ему было слышно, как, когда они добрались до Антония, глуховатый старец спросил их про съеденную им пару дней назад hpakoh. Видели они ее или нет? Ибрагим на сто процентов знал, что паломники скажут на это в ответ.
Что ж, даже лучше, если этих паломников будут потом, впоследствии, опрашивать полицейские, они подтвердят, что никого видели на своем пути, кроме погибшего отца Антония. Слепая бесстрастная судьба была сегодня благосклонна к Ибрагиму. Вечернее солнце еще жарило во всю силу, но скоро на небосвод выйдет тщеславная луна, единственным желанием которой было, чтобы солнце никогда больше не светило и скрылось от людских глаз навсегда. Ибрагим подумал, как будет выглядеть человеческая кровь в ее серебряном свете. Он выполз, словно хитрая змея, из-за валуна и, крадучись, как хищная обезьяна, пошел, осторожно шагая по каменистой тропе, по направлению к старцу.
Солнце с каждой минутой становилось все больше и красней, как злое намерение Ибрагима.
Наконец, он подобрался к отцу Антонию на расстояние нескольких метров. Старец остановился, опираясь на бастуни (святогорский посох прим. автора). Он тяжело дышал, и весь его сгорбленный вид говорил о тихой скорби.
Ибрагим решительно направился к старику, который стоял удачно для убийства, - рядом с ним был большой овраг, в котором было много острых камней и валунов. Один рабочий не так давно говорил Ибрагиму, что пару лет назад в эту лощину упал мул с монахом. Мул сломал обе ноги, а монах отделался легким испугом.
Что ж, все шишки по поводу этого инцидента полетят в лаврских старцев, которые, сразу, после падения этого мула, должны были построить в этом месте бизюлю, чтобы обезопасить людей от новых неприятных случайностей. Ибрагим ухмыльнулся. Может быть, он, убив старца, спасет, тем самым, кому-нибудь жизнь. Кому-нибудь, кто упал бы в этот овраг, рано или поздно.
Ибрагим подошел к старцу совсем близко, он уже дышал ему в спину. Неожиданно отец Антоний остановился и обернулся. Его глаза были все в красных маленьких прожилках и блестели особенным блеском любви.
Ненависть Ибрагима столкнулась со своей полной противоположностью и душа албанца ощутила это напряжение противоположных сил как нечто отстраненное, не принадлежащее ему по своей сути.
Его намерение, как внедренная лукавым программа, было сильно, и он убьет старца, как задумал, но, все же, его душа страшно затрепетала, увидев этот свет в глазах старца. Такой же свет был и в глазах его деда, который родился в горном селении и умер от шальной сербской пули…

… Отец Антоний знал Ибрагима. Этот молодой албанец работал на келье папы Максима. Может быть, он знает, куда делась hpakoh? Старец улыбнулся:
- Ибрагим, ты ведь знаешь мою косулю, мою hpakoh? Может быть, тебе довелось где-нибудь ее видеть, здесь, в лесу, или в каком-нибудь другом месте?
- Ибрагим сжал кулаки, предвкушая убийство, и странно улыбнулся в ответ. – Конечно, отец Антоний! Геронта, я знаю, где ваша косуля.
- Старец застыл в изумлении, глядя на Ибрагима. – Что?! Повтори, пожалуйста?!
- Ибрагим сглотнул комок какой-то слизи и покрылся едким потом. – Ваш олененок, я его…
- Глаза старца раскрылись от радости, и их до краев наполнила любовь. Это была та же любовь, которую знал маленький Ибрагим, играясь на коленях у своего деда. Ее свет нельзя было спутать ни с чем. Старец прослезился:
- Родной ты мой человек, если бы ты знал, как долго я искал своего олененка. – Он подошел к албанцу, обнял его и радостно заплакал. Посох он опер на Ибрагима, как будто тот был ему сыном. Как малое дитя старец рыдал на груди у своего убийцы, кулаки которого безвольно разжались.
Любовь старца к нему самому, олененку, да и ко всему живому, была так сильна, что нанесла ненависти Ибрагима сокрушительный смертельный удар.
Блеск любви в глазах старца открыл в душе албанца какую-то потайную дверь, в которой он держал, как невольницу, свою лучшую часть. Раскаяние мощной штормовой волной пронеслось по его сознанию, сметая все нечистые замыслы, словно нехитрые постройки рыбаков.
Ибрагим на мгновение понял, что же такое ад.
Это было, не что иное, как вечное раскаяние.
Албанец также обнял плечи старца своими сильными руками и сильно разрыдался. Но даже и фонтаны слез не смогли бы сейчас унять ту боль, которая пронзила его сердце.

Предыдущие записи блогера :

19.06.2011 — Мыслями я уже в Сербии!

Архив записей в блогах:

Криворукому шиве посвящается.

Ждала из жилищного департамента документ. Один лист всего. Год ждала. Целый блять год. Наконец-то сделали. Прихожу забирать, а там ошибка в моих паспортных данных. НУ НЕ ...

Стрижепад

За второй день (вчера и позавчера) подбираю и сажу на ветки второго стрижа. Что с ними проиходит? Обезвоживание? Может с собой воду ...

В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла.....

В Балаково стартовали ёлочные базары. В этом году лесную красотку можно купить от 250 рублей и выше. Но надо понимать, что 250 это самая маленькая и жидкая ёлка. Со стороны это выглядит вот так. Но мы обычно покупать сразу не спешим. Поскольку чем ближе к новому году, тем будут стара ...

Бабахов псто. 2 штуки

1 Пришло такое письмо, 3 раза: Командир, поздравляем! В период с 3 по 9 июля Вы не раз здорово проявили себя в бою и общении. Многие игроки не оставили это без внимания, и похвально отозвались о Вас. Команда разработчиков World of Warships с радостью к ним присоединяется! В благодарность ...

Голос Кузбасса обращается

к президенту РФ:"Ждем Вашего ответа господин Президент России. Ждем ответа до утра пятницы, 21 мая."ко всем партиям:"Отсуствие официальной Вашей позиции до 21 мая будет означать, что вы на самом деле против народа. О чем будет доведено до сведения ...

Косуля. Из афонских рассказов.

Косуля. Из афонских рассказов.

Оставить комментарий

Популярные посты: