КОНТРКУЛЬТУРНЫЕ КОРНИ ОППОЗИЦИИ

boris_yakemenko — 24.10.2011 Теги: Лимонов Оппозиция в России есть синоним продажности, маргинальности и лузерства. Почему так? Только ли потому, что таковы фашист Лимонов, Немцов и прочие? Все намного сложнее. Посмотрим на проблему не только через призму политики.
Истоки маргинальности оппозиции (или один из истоков) следует, на наш взгляд, искать в ее безусловной связи с контркультурой. Оппозиция на Западе вырастала из различных политических течений, которые не являлись ведущими, но, безусловно, претендовали на роль мейнстрима. Они были четко структурированы, и каждое занимало свое определенное место, тем более, если учесть, что политическая система и политическая идеология и риторика Запада складывались несколько столетий.
В отличие от Запада российская оппозиция зарождалась на кухнях, в подвалах и «салонах» в системе альтернативной контркультуры (достаточно напомнить, что из подпольного «южинского салона», где собирались маргинальные писатели и философы, вышли Буковский, Проханов, Дугин и т.д.). Именно там формировалась основа идеологии современной политической оппозиции. Как известно, основные идеи контркультуры состоят в том, что существование любых правил и ограничений – это зло, исходящее извне либо от репрессивной государственной машины, либо от конформистского общества, не желающего менять свой обывательский быт. Поскольку все зло идет извне, в собственно контркультурной среде оно словно не существует. Иными словами, там никогда никто ни в чем не виноват. Романтизация бунта ради бунта, проступка ради проступка закономерно привела к стиранию границы между диссидентством и девиацией. А затем к истолкованию любой девиации (умственной неполноценности, уголовного преступления, провокации, хулиганства) как диссидентства и формы критики общества и системы.
Нельзя не сказать о том, что быть оппозиционным политиком было тогда, в СССР, просто невозможно. Монополия на политику принадлежала государству, и любая попытка разрушения этой монополии была просто опасна (примечательно, что, разрешая время от времени культурное свободомыслие, советская власть никогда не допускала малейшей возможности свободомыслия или разномыслия политического). Поэтому контркультурный бунт закономерно выливался в «оппозиционное» писательство, стихосложение, рисование картин, почти никогда не принимая форму политического протеста, хотя сами контркультуристы очень часто были убеждены в обратном. Именно поэтому никто из тех, кто удрал в те годы на Запад (можно вспомнить Буковского или фашиста, фюрера Лимонова), не смог не только реализовать там себя как политика, но и вообще привлечь заметное внимание своими выходками. То, что было очень радикально в СССР, на Западе нередко оказывалось неотъемлемой частью повседневности.
Еще одной важной деталью контркультурного чернозема было то, что, во-первых, он был естественной частью теневой экономики, а во-вторых, легко находил общий язык с КГБ и властью в этом и целом ряде других вопросов. Многие контркультурные салоны жили торговлей иконами, джинсами, контрабандой и фарцовкой, о чем открыто говорил один из главных контркультурщиков Пригов. В салонах принимали достаточно высоких властных чиновников (не говоря уже о том, что ряд контркультурных точек располагался в аристократических номенклатурных квартирах), иностранных гостей, а держатели или завсегдатаи салонов были из числа «золотой молодежи», как, например, графоман Ерофеев.
И, наконец, контркультурщики постоянно и неизбежно вступали в самые различные формы сотрудничества с «ненавистным» КГБ. «Держать салон и не быть связанным с гебухой было почти невозможно, - говорит хорошо знавший эту среду И.Дудинский, - где-то КГБ курировал бизнес, который шел в салонах, где-то просто следил за тем, что делается и говорится». Объяснить странную терпимость КГБ можно лишь осознанием органами того факта, что контркультура на самом деле псевдобунт, серия драматических жестов, не приводящих к каким-либо политическим последствиям. То есть это средство развлечения для самих бунтарей. Кроме того, контркультура, подрывая или дискредитируя социальные нормы и институты, действовала в парадигме поведения обычных асоциальных личностей и в этой асоциальности была совершенно предсказуема и безопасна для системы. Именно поэтому контркультурную публику с удивительной для того времени легкостью отпускали на Запад (фашист «писатель» Лимонов, «философ» Мамлеев и т.д.), в отличие от подлинных талантов и оппозиционеров, как, например, Ростропович или Солженицын.
Кроме того, комплекс опознавательных знаков (фамилий, брендов, названий журналов, обязательных форм поведения и т.д.), который служил пропуском в систему, создавал классическое субкультурное сообщество, ничем не отличающееся от панков или хиппи, где к тусовке может принадлежать каждый, кто несет на себе или вербализует определенный набор узнаваемых сигналов. Таким образом, за скобки выводились и делались несущественными любые художественные или этические принципы, а также идеологическую составляющую, поскольку тусовка распознавала не человека, а набор знаков.
Когда союз рухнул и началось создание реальной политической оппозиции, то скоро выяснилось, что разрыва с контркультурой не будет. Все указанные выше принципы оппозиция сразу же начала втаскивать в политику. Борьба ради борьбы (все помнят бесконечное сражение с «имперским наследием»), проступок ради проступка сумели вывести оппозицию на страницы газет и журналов и даже усадить кое-кого в кабинеты просто потому, что красивые заявления, громкие авансы и ниспровергательная риторика воспринималась как конкретное, нужное, осязаемое дело. А поскольку все остальные, включая Ельцина, занимались тем же самым, то при всей разнице идеологических лозунгов это была одна тусовка, мгновенно распознающая своих по системе символов и знаков и смело борющаяся с безответной и несуществующей «империей».
Однако когда времена изменились, в обиход был быстро возвращен контркультурный постулат о государстве, власти и конформистском обществе, как абсолютном зле, с которым, как с Диаволом, нельзя договориться. С той стороны виновны все – одни в навязывании правил, другие в смертном грехе конформизма. С этой никто. При этом, как водится в среде контркультуры, речь в рядах оппозиции шла не о предложении новых, своих правил (по крайней мере, ничего внятного той же «Другой Россией» так и не было предложено), а об уничтожении их вовсе, хотя пусть даже и плохие правила лучше, чем их отсутствие.
При этом оппозиция опиралась на весьма смутные и идеалистические предположения, что существует де некое сознательное гражданское общество, чья инициатива стеснена внешними причинами, но при устранении оных произойдет всплеск самоорганизации и воцарятся подлинные «свобода» и «демократия», которые при ближайшем рассмотрении оказываются элементарной анархией. При этом не анархией высшего порядка, о которой грезили М.Штирнер, М.Бакунин и П.Кропоткин, а анархией с паровозных тендеров из революционных фильмов с пьяной матросней, обязательным веселым Роджером и песней про водку и глотку. Не случайно исследователь Д.Элгин подчеркивал, что «всегда существовала связь между контркультурной политикой и политическим анархизмом». Именно поэтому оппозиция никак не могла занять хоть какое-то место в обществе и политике и, так же, как и контркультура, всегда обитала на обочине мейнстрима. Политического или культурного, неважно.
Не менее важна и вторая часть указанного положения о том, что в контркультурной среде никогда никто ни в чем не виноват. А также и о том, что любая девиация (умственной неполноценности, уголовного преступления, провокации, хулиганства) истолковывается как диссидентство и формы критики общества и системы. Оппозиция состоит из вечных потерпевших, которые даже при наличии очевидных уголовных преступлений (особенно много такой публики было в НБП) всегда считались жертвами, даже в тот момент, когда провоцировали и нарывались. Вся логика «маршей несогласных» выстроена именно на этом. Кроме того, очевидная романтизация преступности, превращение ее в нужный момент в бунт против системы со всей очевидностью видна и в отношении оппозиции к Лимонову и его подопечным, а особенно Ходорковскому или Чичваркину.
Кроме того, «уход» или скорее «бегство в культуру», являющееся по сути возвращением в прежнее контркультурное пространство, применяется оппозицией всякий раз, как только ей начинает грозить опасность. Уроки, преподанные КГБ, оказались выучены хорошо. Поэтому всегда, когда фашист Лимонов наступал, он был «оппозиционный политик», но как только обращался в бегство, становился «гонимым писателем». То же самое касалось и Проханова, превратившего свое «творчество» в жанр литературно-политических манифестов. Этим же статусом всегда были прикрыты Зильбертруд, Сорокин, Ерофеев и многие другие, давно уже вместо художественной прозы пробавляющиеся оппозиционными политическими памфлетами. Они же лепят из преданного подвального нацбола и ресторанного вышибалы Прилепина «писателя» - пригодится воды напиться. В «писатели» поспешно вступил Немцов – когда-нибудь этот статус послужит щитом при очередном отступлении.
Не случайно на вооружение в наши дни активно взята технология введения в политику новых адептов именно через контркультуру. Так, маргинальная «премия» «Национальный бестселлер» почти всегда выдается тем, кто или имеет, или претендует на политический вес (и в ее жюри всегда входят такие же личности). А о том, что фонды Сороса, Форда и прочие активно и щедро всегда раздавали гранты представителям «альтернативного искусства» писали уже много лет назад (например, см. ЛГ. от 6.01.2008.). Таким образом, создается гарантия неприкосновенности и запасной аэродром при отступлении. Тем более, что при отсутствии этических и эстетических критериев в среде контркультурного «искусства» стать «художником» или «писателем» может каждый.
И, наконец, что касается контактов с властью. То, что эти контакты всегда были и есть, никто уже не подвергает сомнению (не случайно главным аргументом оппозиции во время очередного выяснения отношения друг с другом являлось «продался Кремлю»). И один из главных источников этой оппозиционности – былые недоговоренности с властью (можно вспомнить Касьянова и его несостоявшийся банк). Именно поэтому власти не было нужды всерьез бороться с оппозицией. В том виде, в котором она существовала, она никогда не угрожала Кремлю и одна из немногих опасностей, которая в ней все же была заложена – послужить каналом для иноземных эмиссаров, ведущих не только открытое создание своих сетей, но и скрытый сбор данных. Иными словами, как и прежде, власть никого не допускала только в сферу национальной безопасности.
И, наконец, оппозиция была большой тусовкой, бесконечно демонстрировавшей свои тусовочные, надполитические взгляды. Не случайно на марш несогласных могли выйти вместе фашисты из НБП, либералы, коммунисты и анархисты. Система знаков и символом, по которой пускали в тусовку была весьма понятной: прогулки на «маршах несогласных», лозунг «Путин, уйди сам», кочевка по одним и тем же СМИ и готовность принять решение тусовки. С одной стороны это позволяло им избавиться от такого понятия, как «предатель»: в тусовке, как уже говорилось, идеология не главное. А с другой стороны подчеркнутая надидеологичность и идейный эклектизм являлись локатором, который постоянно, как радиотелескоп в Неваде, подавал всем вокруг один сигнал: «Мы готовы». Тем, кто поближе «Мы готовы быть с вами и работать на вас». Тем, кто подальше «Мы готовы действовать. Торг уместен». Следует сказать, что эти черты оппозиции были усвоены и кое-кем из тех, кто вроде бы с ней боролся, как, например, Павловским или Кашиным.
Таким образом, контркультурные методы всегда превращали любое политическое действо оппозиции в предсказуемый бунт. А предсказуемый бунт - это спектакль. Можно придти, посмотреть, всплакнуть, вознегодовать или ужаснуться, ведь все равно потом герой и негодяй, взявшись за руки и улыбаясь, выйдут на поклоны. А завтра предстанут в другом спектакле. Главное купить билет, ведь оппозиция, как и контркультура, откуда она вышла – это вполне консьюмеристский бренд, имеющий свою цену. Тем более, что опыт «оппозиционной» подпольной торговли шмотками у них есть.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив