Когда близко заканчивается

nastya_yarovaya — 11.12.2022

Какой уже день думаю над названием фильма, взявшего в Каннах нынешнего года Гран-при – Близко. Режиссер Лукас Донт снял драму отчаяния, которая катком прокатилась через жизнь двух героев – тринадцатилетних мальчишек. Одного из них убила буквально, а второй оказался убит – в том числе тем, что он этот каток и запустил.

Но почему такое название?..

Отдаю себе отчет: перевод и есть перевод. Вполне возможно у немецкого названия фильма (close) есть своя лингвистическая особенность, собственная игра слов, которая в переводе исчезает. Хотя слово это буквально переводится именно как близко.

Да, в фильме есть пара моментов, когда главным героям говорят: вы сидите слишком близко. Или когда они спят рядом и их совместный сон показан таким волшебным кадром близости без интимности. Но как-то это маловато тянет на название…

А если так – какое название этому фильму подходит?

Вот есть два друга, два больших настоящих друга, дружба которых – светлая мальчишеская самая главная ценность их жизни. Они поддерживают друг друга, разделяют страхи и сомнения друг друга (один из них играет на кларнете и волнуется перед концертом, второй не просто всячески поддерживает его на словах, но его физическая поддержка столь проста и значительна, когда он говорит – я приду и буду сидеть на концерте в первом ряду… И то, как он смотрит: с гордостью и в то же время с ободряющей нежностью – смотрите, это мой друг играет + смотри, я сижу там, где обещал и все у тебя получится).

Этот мальчик – исполнитель главной роли Лео – Иден Дамбрин. Надо запомнить его имя. На мой взгляд он просто подлинный талант. И к примеру, если обаянию Рэдклифа добавлял очков героически-сказочный сюжет и антураж, то интерьеры современной сельской Бельгии, работа в поле, учеба в обычной школе показанные просто и без всяких подтекстов, когда основная психологическая нагрузка ложится именно на способность прожить чувства на экране по-настоящему… Как подросток может играть ТАК? Как он может ТАК прожить такие сложнейшие сцены?

Второй мальчик – его герой Реми в фильме покончит с собой – Густав Дэ Ваэле, ничуть не хуже справляется с задачей. Но его роль, вероятно, проще: он в кадре должен страдать. Страдать буквально и незамысловато, от того, что самый близкий единственный друг его оттолкнул, отодвинулся от него, перестал сидеть и вообще быть БЛИЗКО. Лео же вытягивает весь фильм из себя и из зрителей глубинные нити страдания: отталкивая друга, он страдает, ничуть не меньше, потому что скучает по нему, по тому же самому БЛИЗКО. Но он не в состоянии снести социальной насмешки, косого взгляда, замешанного на кривоватой ухмылке.

А дело просто: друзья приходят вдвоем в новый класс. И дети – такие же подростки как они сами, девчонки и мальчишки – замечают это отсутствие дистанции и навешивают на друзей ярлык. Девочки просто спрашивают: скажите, вы пара? От мальчиков в грубой и простой мальчишеской игре звучит: эй ты пидор.

Нет, мы – не пара, с чего вы взяли? – и первую треть фильма Лео старательно доказывает, что они вовсе не так близки, как показалось всем вокруг. Он, в том числе идет в хоккейную секцию, дабы явить миру свою маскулинность. Теперь он выглядит мужественно. И когда Реми спрашивает: может, мне тоже пойти играть в хоккей? – вот она где драма внутри простенького вопроса! Он столько сил положил на то, чтобы выстроить дистанцию, чтобы укрепить репутацию через нелюбимое занятие, а этот всю с таким трудом выстроенную конструкцию хочет разрушить…

Но ведь они друзья?! Как сказать ему о том?

Или уже нет, не друзья??

Лео хочет, чтобы все было просто и главное, чтобы никто не заподозрил в их дружеском близко интимной близости. Эти подозрения страшат его настолько, что он ставит на кон дружбу. Выстраивает стену дистанции. Очень наглядно демонстрирует тезис о том, что дети, как правило, злы. Особенно в коллективе.

И собственно, основная часть фильма посвящена отсутствию этого близко навсегда: когда Реми добровольно уходит из жизни, заканчивается и жизнь Лео. Нет, он всеми силами делает вид, что все нормально: играет в снежки, смеется, продолжает заниматься хоккеем. Но если раньше, пока друг, которого он всеми силами старался сделать бывшим, чтобы про них ничего такого не подумали, был жив – его радость временами подсвечивалась осторожностью, неловкостью, при излишней демонстрации бодрости. А вот когда друга не стало – и Лео ЗНАЕТ, что это именно он причина его смерти – теперь он всеми силами за веселостью прячет это знание. Понятно, что прежде всего от самого себя, но и от всех остальных тоже. Как мальчику нести на себе такой груз?

Никак.

Вот он и не может нести. И идет в дом друга. И пытается общаться с его матерью. Но, конечно, у него ничего не получается. Потом случается кульминация – во время матча он ломает (наконец-то – потому что понятно, что он жаждет и стремится к саморазрушению) руку и наконец получает право плакать. Ведь все думают, что это из-за руки.

Со сломанной рукой в лангетке он снова идет к матери друга. Идет к ней на работу. Обвиняет, наконец, себя в смерти Реми. И когда мать говорит ему: уходи – убегает в лес.

И там в лесу снята душераздирающая сцена, когда он стоит с палкой в здоровой руке. Палка дрожит, он плачет. Он взял палку, чтобы защищаться от матери друга, которая бежит за ним. Он боится ее. Он хочет защищаться – и не может. Он затравленный зверек сейчас. И так они и стоят обнявшись, потому что матери удается схватить его, прижать к себе, чтобы плакать вместе…

Вот такое кино, которое почему-то автор решил назвать Близко.

Вот сейчас мне кажется, что может быть, билингвальная игра слов здесь все же присутствует. Ведь в английском close это закрыто.

Близко закончилось. Все закрыто навсегда. Все дружеские связи не просто оборваны. Лишая себя близкого расстояния с другом, Лео сам закрыл эту дверь. Да, ее можно взломать (и этот травматичный момент «как показать самоубийство» в фильме сделан с большим тактом и мастерством. Лео прибегает к дому друга и видит через неплотно задернутые шторы взломанную дверь в ванную…), но будет уже поздно!!!

Черт побери… Когда мы выстраиваем дистанцию, когда мы сознательно возводим стены, захлопываем перед самыми близкими двери только ради того, чтобы нас не смешивали с ними, чтобы показать: мы – вовсе не такие как они, они сами по себе, а мы – сами по себе… Потом дверь, конечно, можно взломать. И стену разрушить. И дистанцию попробовать сократить. Но это самое неумелое, но такое родное «близко» - оно уже не возвращается никак. Никак оно не вернется, никогда, потому что поздно.

Потому что со смертью все заканчивается.

Потому что всегда легче криво усмехаться: ой, да кто бы говорил о смерти, кто бы шантажировал и бравировал ею… Ты выглядишь просто смешно… И знаешь что, мы вполне можем прожить друг без друга, а почему нет?..

В общем-то этот фильм, без всякого сомнения, об убитой и порушенной любви. И вовсе не для пикантности и не для подтекста, а для усиления трагического эффекта в фильме показана не просто пара людей, а именно пара мальчиков-подростков: ранимых и хрупких, старающихся справиться и не сумевших выдержать.

Каждый может быть таким мальчиком. Ранимым и хрупким. Каждый может страдать от того, что его отталкивает самый лучший, самый близкий. Каждый и сам может оттолкнуть самого лучшего и самого близкого, только чтобы дистанцироваться от любого травматического момента, не задумываясь, что он не просто порождает бурю, а что этот новый порожденный травматический опыт ни в какое сравнение не идет с тем фантомом, который он изначально себе нарисовал.

Когда близко становится далеко, самый страшный риск, что нить человеческой связи оборвется навсегда.

Что мы знаем про завтра? Что знаем про закрытые двери чужих душ? Что мы знаем про разрушительную силу выстраиваемых сознательных дистанций? Что мы знаем про бережность по отношению к другому? Что мы, в конце концов, знаем про любовь?

Сдается мне, что у режиссера Лукаса Донта есть ответ на эти вопросы.

И этот ответ: ничего.

Сохранено