рейтинг блогов

Книги для юношества

топ 100 блогов ida_mikhaylova23.02.2024

   Пусть будет  пока небольшой список: возможно он  здесь и дополнится со временем.

   Книги, оставившие след, запомнившиеся поступками, описаниями времени, в котором жили маленькие дедушки и бабушки или мама с папой; переживания героев стали близки, чувства созвучны. На страницах книг  главными чертами человека были: жажда познания, здоровое любопытство, терпение, усидчивость,  верность с надеждой  и торжество справедливости.

В каждой из этих книг  по сей день живёт любовь к семье, к родине и Родине, к слову, к родному языку. 

Книги наполнены неподдельным вкусом к жизни, поэтому #ярекомендую 

первую пятёрку  вашему вниманию.

 Детство Никиты

Моему сыну
Никите Алексеевичу Толстому
с глубоким уважением посвящаю
из сети
из сети

 В трудные послереволюционные годы Алексеем Николаевичем Толстым воссоздаётся  жизнь дворянской семьи. Счастье и наслаждение жизнью обладают безмятежностью только в детстве. Мы знакомимся с чувствами десятилетнего мальчика Никиты, сыном мелкого помещика с Заволжья. Повесть считается автобиографической, так как сына Алексея Николаевича от второй жены звали Никитой и был он ровесником революции 1917 года; правда, детство его на самом деле прошло не в России, а в  эмигрантских общинах Парижа и Берлина. Год написания повести:одна тысяча девятьсот двадцатый; а в 1922 году вышло отдельное издание в Берлине. 

Книги для юношества name lost. https://xn--b1aebw4ab.xn--p1ai/news/krasnyj-graf-aleksej-tolstoj/
name lost. https://xn--b1aebw4ab.xn--p1ai/news/krasnyj-graf-aleksej-tolstoj/

При последующих изданиях Алексей Николаевич редактировал повесть стилистически, менялись заголовки глав, появилась глава «Последний вечер» и глава «Желтухин» — самостоятельная новелла.

Александра Леонтьевна Толстая — прототип матушки Никиты
Александра Леонтьевна Толстая — прототип матушки Никиты
Внучка писателя Е.Д.Толстая, родилась в Ленинграде 26 июня 1944 года, израильский литературовед-славист. Автор нескольких монографий, профессор. Живёт в Иерусалиме
Внучка писателя Е.Д.Толстая, родилась в Ленинграде 26 июня 1944 года, израильский литературовед-славист. Автор нескольких монографий, профессор. Живёт в Иерусалиме

Елена Дмитриевна Толстая  о повести:

Между главами ощутимо пролегает шов. После парижских глав — кризиса в главе о домике на колёсах и катарсиса в главе о заутрене — повесть теряет темп. Следуют несколько летних глав, прелестных, но не слишком содержательных — о лодке, купанье, лошадке, найденном скворце. И только к концу повести подымается новая волна сюжета: это главы об участии Никиты в «хлебном труде», о засухе, грозящей голодом, о солидарности никитиной семьи с народом перед этой угрозой, и, наконец, о спасительной и животворной буре. Интереснее всего здесь глава «На возу», где усталый Никита, возвращаясь домой на возу с зерном, мечтает о звездоплавании на воздушном корабле, о береге лазурной планеты.

Так как пишу об этом произведении зимой, то предлагаю читателю коротенький отрывочек из главы «Сугробы»:

Широкий двор был весь покрыт сияющим, белым, мягким снегом. Синели на нем глубокие человечьи и частые собачьи следы. Воздух, морозный и тонкий, защипал в носу, иголочками уколол щёки. Каретник, сараи и скотные дворы стояли приземистые, покрытые белыми шапками, будто вросли в снег. Как стеклянные, бежали следы полозьев от дома через весь двор. Никита сбежал с крыльца по хрустящим ступеням. Внизу стояла новенькая сосновая скамейка с мочальной витой верёвкой. Никита осмотрел — сделана прочно, попробовал — скользит хорошо, взвалил скамейку на плечо, захватил лопатку, думая, что понадобится, и побежал по дороге вдоль сада к плотине. Там стояли огромные, чуть не до неба, широкие вётлы, покрытые инеем, — каждая веточка была точно из снега. Никита повернул направо, к речке, и старался идти по дороге, по чужим следам, в тех же местах, где снег был нетронутый, чистый, — Никита шёл задом наперёд, чтобы отвести глаза Аркадию Ивановичу. На крутых берегах реки Чагры намело за эти дни большие пушистые сугробы. В иных местах они свешивались мысами над речкой. Только стань на такой мыс — и он ухнет, сядет, и гора снега покатится вниз в облаке снежной пыли. Направо речка вилась синеватой тенью между белых и пустынных полей. Налево, над самой кручей, чернели избы, торчали журавли деревни Сосновки. Синие высокие дымки поднимались над крышами и таяли. На снежном обрыве, где желтели пятна и полосы от золы, которую сегодня утром выгребли из печек, двигались маленькие фигурки. Это были Никитины приятели — мальчишки с «нашего конца» деревни. А дальше, где речка загибалась, едва виднелись другие мальчишки, «кончанские», очень опасные. Никита бросил лопату, опустил скамейку на снег, сел на неё верхом, крепко взялся за верёвку, оттолкнулся ногами раза два, и скамейка сама пошла с горы. Ветер засвистал в ушах, поднялась с двух сторон снежная пыль. Вниз, все вниз, как стрела. И вдруг, там, где снег обрывался над кручей, скамейка пронеслась по воздуху и скользнула на лёд. Пошла тише, тише и стала. Никита засмеялся, слез со скамейки и потащил её в гору, увязая по колено. Когда же он взобрался на берег, то невдалеке, на снежном поле, увидел чёрную, выше человеческого роста, как показалось, фигуру Аркадия Ивановича. Никита схватил лопату, бросился на скамейку, слетел вниз и побежал по льду к тому месту, где сугробы нависали мысом над речкой. Взобравшись под самый мыс, Никита начал копать пещеру. Работа была лёгкая, — снег так и резался лопатой. Вырыв пещерку, Никита влез в неё, втащил скамейку и изнутри стал закладываться комьями. Когда стенка была заложена, в пещерке разлился голубой полусвет, — было уютно и приятно. Никита сидел и думал, что ни у кого из мальчишек нет такой чудесной скамейки. Он вынул перочинный ножик и стал вырезывать на верхней доске имя — «Вевит».

Почему-то всегда с хорошей книгой так, давно ушёл тот век, те люди, а история живёт, и однажды, открыв книгу, ты захочешь с  её героями повстречаться снова и снова, а уж сколько тебе лет  на сегодня или завтра —  неважно.

Любой  здоровый ребёнок — непоседа и исследования каждого дня его ведут по жизни, открывают двери в неизвестный мир, полный необыкновенных приключений и великих открытий.

Два капитана

Нехорошо, дочка, пересказывать хорошую книгу, когда есть возможность прочитать. Ты читай... И думай, поразмыслить там есть над чем.

 Герои книги: Саня Григорьев и капитан Татаринов... Детские мечты — не такие уж и легкомысленные, а порой самые что ни на есть определяющие в выборе профессии и становлении себя. Прототипы  наших героев...

В середине тридцатых годов в санатории под Ленинградом писатель Вениамин Александрович Каверин  познакомился с учёным  Михаилом Ефимовичем Лобашёвым.

М.Е.Лобашёв, доктор биологических наук, профессор 1907-1971 гг
М.Е.Лобашёв, доктор биологических наук, профессор 1907-1971 гг
Это был человек, в котором горячность соединялась с прямодушием, а упорство — с удивительной определённостью цели.Он умел добиваться успеха в любом деле. 

Михаил Ефимович  рассказал писателю о своём детстве, странной немоте в ранние годы, сиротстве, беспризорничестве, школе-коммуне в Ташкенте  о поступлении в ЛГУ и о том, как стал учёным.

Лётчик Самуил Яковлевич Клебанов является прототипом Сани Григорьева.

 Лев Васильевич Успенский познакомил Каверина с лётчиком  перед войной:

 Писателю редко удается встретить своего героя в его вещественном воплощении, но первая же наша встреча показала мне, что его биография, его надежды, его скромность и мужество в полной мере укладываются в тот образ, каким я представлял себе в дальнейшем (во втором томе) моего героя Саню Григорьева… Он принадлежал числу тех немногих людей, у которых слово никогда не опережает мысль.

Из биографии лётчика Клебанова писатель взял историю полёта в становище Ванокан: в пути неожиданно началась пурга, и катастрофа была неминуема, если бы лётчик не использовал придуманный им тут же способ крепления самолёта. Позднее Клебанов описал этот способ в научном журнале.
В романе после Ленинграда Саня Григорьев учился в Балашовской лётной школе и работал там инструктором до 1933 года, как и прототип С.Я.Клебанов.

Образ капитана Ивана Львовича Татаринова... Обратимся к историческим фактам:

Г.Я.Седов
Г.Я.Седов
Г.Л.Брусилов
Г.Л.Брусилов
В.А.Русанов
В.А.Русанов

В 1912 году в плавание отправились три русских полярных экспедиции: на шхуне «Святой Фока» под командованием Георгия Яковлевича Седова, на судне «Святая Анна» под руководством Георгия Львовича Брусилова и на боте «Геркулес» с участием Владимира Александровича Русанова. Экспедиция на шхуне «Святая Мария» в романе В.А. Каверина повторяет сроки путешествия и маршрут« Святой Анны». Внешность, характер и взгляды капитана Ивана Татаринова роднят его с Георгием Седовым.Поиски экспедиции капитана Татаринова напоминают о поисках экспедиции  Владимира Александровича Русанова ( на севере столицы, в районе Свиблово в  1964 году появился проезд Русанова).  


Книги для юношества

Часть 3. Старые письма

Глава 1. Четыре года

Как в старых немых фильмах, мне представляются большие часы, – но стрелка показывает годы. Полный круг – и я вижу себя в третьем классе, на уроке Кораблева, на одной парте с Ромашкой. Пари заключено, – пари, что я не закричу и не отдерну руку, если Ромашка полоснет меня по пальцам перочинным ножом. Это – испытание воли. Согласно «правилам для развития воли, я должен научиться «не выражать своих чувств наружно. Каждый вечер я твержу эти правила, и вот, наконец, удобный случай. Я проверяю себя.

Весь класс следит за нами, никто не слушает Кораблева, хотя сегодня интересный урок: о нравах и обычаях чукчей.

– Режь, – говорю я Ромашке.

И этот подлец хладнокровно режет мне палец перочинным ножом. Я не кричу, но невольно отдергиваю руку и проигрываю пари.

Кто-то ахает, шепот пролетает по партам. Кровь течет, я нарочно громко смеюсь, чтобы показать, что мне нисколько не больно, и вдруг Кораблев выгоняет меня из класса. Я выхожу, засунув руку в карман.

– Можешь не возвращаться.

Но я возвращаюсь. Урок интересный, и я слушаю его, сидя на полу, под дверью…

Правила для развития воли! Я возился с ними целый год. Я пробовал не только «скрывать свои чувства», но и «не заботиться о мнении людей, которых презираешь». Не помню, которое из этих правил было труднее. Пожалуй, первое, потому что мое лицо как раз выражало решительно все, что я чувствовал и думал.

«Спать как можно меньше, потому что во сне отсутствует воля» – также не было слишком трудной задачей для такого человека, как я. Но зато я научился «порядок дня определять с утра» – и следую этому правилу всю мою жизнь. Что касается, главного правила: «помнить цель своего существования», то мне не приходится очень часто повторять его, потому что эта цель была мне ясна уже и в те годы… Снова полный круг – раннее утро зимой двадцать пятого года. Я просыпаюсь раньше всех и лежу, не зная, сплю я или уже проснулся. Как во сне, мне представляется наш Энск, крепостной вал, понтонный мост, дома на пологом берегу. Гаер Кулий, старик Сковородников, тетя Даша, читающая чужие письма с поучительным выражением. Я – маленький, стриженый, в широких штанах. Полно, я ли это?

Лежу и думаю, сплю и не сплю. Энск отъезжает куда-то вместе с чужими письмами, с Гаером, с тетей Дашей. Я вспоминаю Татариновых… Я не был у них два года. Николай Антоныч все еще ненавидит меня. В моей фамилии ни одного шипящего звука, тем не менее, он произносит ее с шипением. Нина Капитоновна все еще любит меня: недавно Кораблев передал от нее «поклон и привет». Как-то Марья Васильевна? Все сидит на диване и курит? А Катя?

Я смотрю на часы. Скоро семь. Пора вставать – я дал себе слово вставать до звонка. На цыпочках я бегу к умывальнику и делаю гимнастику перед открытым окном. Холодно, снежинки залетают в окно, крутятся, падают на плечи, тают. Я умываюсь до пояса – и за книгу. За чудесную книгу – «Южный полюс» Амундсена, которую я читаю в четвертый раз.

Я читаю о том, как юношей семнадцати лет он встретил Нансена, вернувшегося из своего знаменитого дрейфа, о том, как «весь день он проходил по улицам, украшенным флагами, среди толпы, кричавшей „ура“, и кровь стучала у него в висках, а юношеские мечты поднимали целую бурю в его душе».

Холод бежит по моим плечам, по спине, по ногам, и даже живот покрывается ледяными мурашками. Я читаю, боясь пропустить хоть слово. Уже доносятся голоса из кухни: девушки, разговаривая, идут в столовую с посудой, а я все читаю. У меня горит лицо, кровь стучит в висках. Я все читаю – с волнением, с вдохновением. Я знаю, что навсегда запомню эту минуту…

Снова полный круг – и я вижу себя в маленькой, давно знакомой комнате, в которой за три года проведены почти все вечера. По поручению комсомольской ячейки я в первый раз веду кружок по коллективному чтению газет. В первый раз – это страшно. Я знаю «текущий момент», «национальную политику», «международные вопросы». Но международные рекорды я знаю еще лучше – на высоту, на продолжительность, на дальность полета. А вдруг спросят о снижении цен? Но все проходит благополучно. Кто-то из девочек просит рассказать биографию Ленина, а уж биографию-то Ленина я знаю отлично.

Все теснее становится в комсомольской ячейке. На пороге стоит и внимательно слушает меня Кораблев. Он трогает пальцами усы – ура! – значит, доволен. Чувство радости и гордости охватывает меня. Я говорю – и думаю с изумлением: «Ох, как я хорошо говорю!»

Это – мое первое общественное выступление, если не считать случая у костра, когда была низвергнута власть Степы Иванова. Кажется, оно удалось. На следующий день преподаватель обществоведения вызвал меня, попросил повторить биографию Ленина и сказал. «Если я заболею, меня заменит Саня Григорьев».

Еще один полный круг – и мне семнадцать лет.

Вся школа в актовом зале. За большим красным столом – члены суда. По левую руку – защитник. По правую – общественный обвинитель. На скамье подсудимых – подсудимый.

– Подсудимый, ваше имя? – говорит председатель.

– Евгений.

– Фамилия?

– Онегин.

Это был памятный день.

Книги для юношества multiurok.ru
multiurok.ru

Увековечение памяти:

  • В 2003 году главная площадь города Полярный Мурманской области названа площадью Двух Капитанов. Именно отсюда отправились в плавание экспедиции В.А.Русанова и Г.Л.Брусилова.  В Полярном состоялась встреча главных героев романа — Сани Григорьева и Кати Татариновой после их долгой разлуки.
  • Героям романа «Два капитана» в 1995 году установлен памятник  в родном городе автора, Пскове ( в книге под названием Энск).
  • 18 апреля 2002 года в Псковской областной детской библиотеке был открыт музей романа «Два капитана».

Повесть о настоящем человеке

из сети
из сети

Основана на реальных событиях.

Летом 1943 года боевая слава об Алексее Маресьеве гремела по всему фронту. В полк пятнадцатой воздушной армии зачастили военные корреспонденты. Судьбоносная для боевого лётчика встреча произошла в землянке под Орлом в июле 1943 года, когда Борис Полевой из «Правды» записал его рассказ в тетрадь «Дневник полёта 3-й эскадрильи».

 После окончания войны репортёр вернулся к идее создания произведения о подвиге лётчика, оставшегося без ног. У Бориса Полевого не получалось написать книгу.как говорят в народе, не было бы счастья да несчастье помогло: «волшебным пенделем» к созданию произведения послужило  признание  Германа Геринга во время Нюрнбергского процесса: 

 Наша разведка неплохо работала, и мы знали приблизительно численность Красной Армии, количество танков, авиации, знали мощь русских военных заводов. Сопоставляя силы, мы были уверены в победе. Но мы не знали советских русских. Человек Востока всегда был загадкой для Запада. Наполеон совершил ошибку. Мы её повторили, — и, возведя к небу свои серые оловянные глаза, сказал: — Это не преступление, это — рок.

Борис Николаевич Полевой:

Рок? Признаюсь, я просто-таки взволновался, выслушав это вынужденное признание. Рок! Мне сразу вспомнился безногий лётчик, о котором я ещё ничего не писал. Лётчик, который так упорно уходит от меня. Вот он, этот «рок», который решил исход войны и бросил вас на скамью подсудимых, Герман Вильгельм Геринг!

О том, что может человек... О преодолении себя, своих  страхов, обретении веры и силы, стойкости духа, взаимопомощи, о настоящих людях  эта книга. 

Елена Ивановна Сазанович написала в третьем номере журнала «Юность» за 2013 год:

Очень русская, очень советская повесть. Которая завоевала в том числе весь мир, такой не русский и такой не советский. И мир принял её восторженно. Только до 1954 года общий тираж  её изданий составил 2,34 миллиона экземпляров. Повесть около сорока раз издавалась за рубежом. И около ста раз — на русском языке. Она пользовалась огромной популярностью в советской стране и далеко за её пределами. И не только потому, что рассказывала о легендарном подвиге советского лётчика. И даже не только потому, что стала учебником мужества. (Борис Полевой ярко показал, как можно выжить в самых нежизнеспособных условиях. Более того — как можно жить в самых нежизнеспособных условиях. И ещё более — как остаться Человеком в самых нечеловеческих условиях). Но, прежде всего, потому, что у каждого, каждого человека есть шанс на жизнь, даже когда шансов нет. Особенно если знаешь, зачем живешь…

глава 18

Провожать неожиданного своего гостя вышло все наличное население деревни Плавни. Самолет стоял за лесом на подтаявшем у краев, но еще ровном и крепком льду продолговатого лесного озерка. Дороги туда не было. По рыхлому, крупитчатому снегу, прямо по целине, вела стежка, протоптанная час назад дедом Михайлой, Дегтяренко и Леночкой. Теперь по этой стежке валила к озеру толпа, возглавляемая мальчишками со степенным Серенькой и восторженным Федькой впереди. На правах старого Друга, отыскавшего летчика в лесу, Серенька солидно шагал перед носилками, стараясь, чтобы не застревали в снегу огромные, оставшиеся от убитого отца валенки, и властно покрикивал на чумазую, сверкавшую зубами, фантастически оборванную детвору. Дегтяренко и дед, шагая в ногу, тащили носилки, а сбоку, по целине, бежала Леночка, то подтыкая одеяло, то закутывая голову Алексея своим шарфом. Позади грудились бабы, девчонки, старухи. Толпа глухо гомонила.

Сначала яркий, отраженный снегом свет ослепил Алексея. Погожий весенний день так ударил ему в глаза, что он зажмурился и чуть не потерял сознание. Легонько приоткрыв веки, Алексей приучил глаза к свету и тогда огляделся. Перед ним открывалась картина подземной деревни.

Старый лес стоял стеной, куда ни глянь. Вершины деревьев почти смыкались над головой. Ветви их, скупо процеживая солнечные лучи, создавали внизу полумрак. Лес был смешанный. Белые колонны голых еще берез, вершины которых походили на сизые, застывшие в воздухе дымы, соседствовали с золотыми стволами сосен, а между ними то тут, то там виднелись темные треугольники елей.

Под деревьями, защищавшими от вражьих глаз и с земли и с воздуха, где снег был давно вытоптан сотнями ног, были накопаны землянки. На ветвях вековых елей сохли детские пеленки, на сучьях сосенок проветривались опрокинутые глиняные горшки и кринки, а под старой елкой, со ствола которой свешивались бороды седого мха, у самого ее могучего комля, на земле меж жилистыми корнями, где по всем статьям полагалось бы лежать хищному зверю, сидела старая, засаленная тряпичная кукла с плоской добродушной физиономией, нарисованной чернильным карандашом.

Толпа, предшествуемая носилками, медленно двигалась по вытоптанной на мху «улице».

Очутившись на воздухе, Алексей ощутил сначала бурный прилив неосмысленной животной радости, потом на смену ей пришла сладкая и тихая грусть.

Маленьким платочком Леночка утерла с его лица слезы и, по-своему истолковав их, приказала носильщикам идти потише.

— Нет, нет, быстрее, давайте быстрее, ну! — заторопил Мересьев.

Ему и без того казалось, что его несут слишком медленно. Он начал бояться, что из-за этого можно не улететь, что вдруг самолет, посланный за ним из Москвы, уйдет, не дождавшись их, и ему не удастся сегодня попасть в спасительную клинику. Он глухо стонал от боли, причиняемой ему торопливой поступью носильщиков, но все требовал: «Скорее, пожалуйста, скорее!» Он торопил, хотя слышал, что дед Михайла задыхается, то и дело спотыкается и сбивается с ноги. Две женщины сменили старика. Дед Михайла засеменил рядом с носилками, по другую сторону от Леночки. Вытирая офицерской своей фуражкой вспотевшую лысину, побагровевшее лицо, морщинистую шею, он довольно бормотал:

— Ишь гонит, а? Торопится!.. Правильно, Леша, истина твоя, торопись! Раз человек торопится, жизнь в нем крепка, найденыш ты наш разлюбезный. Что, скажешь — нет?.. Ты нам пиши из госпиталя-то! Адресок-то запомни: Калининская область, Бологовский район, будущая деревня Плавни, а? Будущая, а? Ничего, дойдет, не забудь, адресок-то верный!

Когда носилки поднимали в самолет и Алексей вдохнул знакомый терпкий запах авиационного бензина, он снова испытал бурный прилив радости. Над ним закрыли целлулоидную крышку. Он не видел, как махали руками провожающие, как маленькая носатая старушка, похожая в своем сером платке на сердитую ворону, преодолевая страх и поднятый винтом ветер, прорвалась к сидевшему уже в кабине Дегтяренко и сунула ему узелок с недоеденной курятиной, как дед Михайла суетился вокруг машины, покрикивая на баб, разгоняя ребятишек, как сорвало с деда ветром фуражку и покатило по льду и как стоял он, простоволосый, сверкая лысиной и серебристыми жиденькими сединками, развеваемыми ветром, похожий на Николу-угодника немудреного сельского письма. Стоял, махая рукой вслед убегающему самолету, единственный мужчина в пестрой бабьей толпе.

Оторвав самолет от ледяного наста, Дегтяренко прошел над головами провожавших и осторожно, почти касаясь лыжами льда, полетел вдоль озера под прикрытием высокого обрывистого берега и скрылся за лесистым островом. На этот раз полковой сорвиголова, которому на боевых разборах частенько доставалось от командира за излишнюю лихость в воздухе, летел осторожно, — не летел, а крался, льнул к земле, шел по руслам ручьев, прикрываясь озерными берегами. Ничего этого Алексей не видел и не слышал. Знакомые запахи бензина, масла, радостное ощущение полета заставили его потерять сознание, и очнулся он только на аэродроме, когда его носилки вынимали из самолета, чтобы перенести на скоростную санитарную машину, уже прилетевшую из Москвы.

из сети
из сети

 Повесть  Аркадия Петровича Гайдара о московском мальчике Серёже, который учится на своих ошибках, подчас  граничащих с жизнью и смертью, и спасает его в сложных жизненных ситуациях — пытливый ум:

«Прощай! — думал я об отце. — Сейчас мне двенадцать, через пять — будет семнадцать, детство пройдёт, и в мальчишеские годы мы с тобой больше не встретимся.
Помнишь, как в глухом лесу звонко и печально куковала кукушка и ты научил меня находить в небе голубую Полярную звезду? А потом мы шагали на огонёк в поле и дружно распевали твои простые солдатские песни.
Помнишь, как из окна вагона ты показал мне однажды пустую поляну в жёлтых одуванчиках, стог сена, шалаш, бугор, берёзу? А на этой березе, — сказал ты, — сидела тогда птица ворон и каркала отрывисто: карр… карр! И вашего народу много полегло на той поляне. И ты лежал вон там, чуть правей бугра, — серой полыни, где бродит сейчас пятнистый бычок-теленок и мычит: муу-муу! Должно быть, заблудился, толстый дурак, и теперь боится, что выйдут из лесу и сожрут его волки.
Прощай! — засыпал я. — Бьют барабаны марш-поход. Каждому отряду своя дорога, свой позор и своя слава. Вот мы и разошлись. Топот смолк, и в поле пусто».
Так в полудреме прощался я с отцом горько и крепко, потому что всё же я его очень любил, потому что — зачем врать? — был он мне старшим другом, частенько выручал из беды и пел хорошие песни, от которых земля казалась до грусти широкой, а на этой земле мы были людьми самыми дружными и счастливыми.
Утром я проснулся и пошёл в школу. И, когда теперь меня спрашивали, что с отцом, я отвечал, что сидит за обман и за воровство. Отвечал сухо, прямо, без слёз. Потому что два раза подряд искренне с человеком прощаться нельзя.
Отец работал сначала где-то в лагере под Вологдой, на лесозаготовках. Писал часто Валентине письма и, видать, по ней крепко скучал. Потом вдруг он надолго замолк. И только чуть ли не через три месяца прислал — но не ей уже, а мне — открытку; откуда-то с дальнего Севера, из города Сороки. В ней он писал, что его как сапёра перевели на канал. И там их бригада взрывает землю, камни и скалы.
Два года пронеслись быстро и бестолково.
Весной, на третий год, Валентина вышла замуж за инструктора Осоавиахима, кажется, по фамилии Лобачов. А так как квартиры у него не было, то вместе со своей полевой сумкой и небольшим чемоданом он переехал к нам.
В июне Валентина оставила мне на месяц сто пятьдесят рублей и укатила с мужем на Кавказ.
Вернувшись с вокзала, я долго слонялся из угла в угол. И когда от ветра хлопнула оконная форточка и я услышал, как на кухне котёнок наш осторожно лакает оставленное среди неприбранной посуды молоко, то понял, что теперь в квартире я остался совсем один.
Я стоял задумавшись, когда через окно меня окликнул наш дворник, дядя Николай. Он сказал, что всего час тому назад заходил вожатый нашего отряда Павел Барышев. Он очень досадовал, что Валентина так поспешно уехала, и сказал, что завтра зайдёт снова.
Ночь я спал плохо. Снились мне телеграфные столбы, галки, вороны. Всё это шумело, галдело, кричало. Наконец ударил барабан, и вся эта прорва с воем и свистом взметнулась к небу и улетела. Стало тихо. Я проснулся.
Наступило солнечное утро. То самое, с которого жизнь моя круто повернула в сторону. И увела бы, вероятно, кто знает куда, если бы… если бы отец не показывал мне жёлтые поляны в одуванчиках да если бы не пел мне хорошие солдатские песни, те, что и до сих пор жгут мне сердце. И весело мне от них и хорошо. А иной раз и рад бы немножко заплакать, да как-то стыдно, если не с чего.
Первым делом я поставил на примус чайник, потом позвонил в соседний корпус к Юрке Ковякину, которому целый месяц я был должен рубль двадцать копеек. И мне передавали мальчишки, что он уже собирается бить меня смертным боем.

Юрка был на два года старше меня, он носил значок ворошиловского стрелка, но был прохвост и выжига. Он бросил школу, а всем врал, что заочно готовится на курсы лётчиков.
Он вошел вразвалочку, быстро оглядывая стены. Просунув голову на кухню, чего-то понюхал, подошёл к столу, сбросил со стула котёнка и сел.
— Уехала Валентина? — спросил Юрка. — Та-ак! Значит, ясно: оставила она тебе денег, и ты хочешь со мной расплатиться. Честность люблю. За тобой рубль двадцать — брал на кино — и семь гривен за эскимо — мороженое; итого рубль девяносто, для ровного счёта два.
— Юрка, — возразил я, — никакого эскимо я не ел. Это вы ели, а я прямо пошёл в темноте и сел на место.
— Ну вот! — поморщился Юрка. — Я купил на всех шесть штук. Я сидел с краю. Одно взял себе, остальные пять вам передал. Очень хорошо помню: как раз Чарли Чаплин летит в воду, все орут, гогочут, а я сую вам мороженое. Да ты, поди, может, увлёкся — не заметил, как и проскочило?
— Нет, Юрка, я не увлёкся, и ничего никуда не проскакивало. Я тебе семь гривен отдам. Но, наверное, или ты врёшь, или его в темноте кто-нибудь от меня зажулил!
— Конечно, отдай! — похвалил Юрка. — Вы ели, а я за вас страдать должен?! Да ты помнишь, как Чарли Чаплин летит в воду?
— Помню.
— А помнишь, как только он вылез, верёвка дернула — и он опять в воду?
— И это помню.
— Ну, вот видишь! Сам всё помнишь, а говоришь: не ел. Нехорошо, брат! Денег тебе Валентина много ли оставила? Небось, пожадничала?
— Зачем «пожадничала»! Полтораста рублей оставила, — ответил я и, тотчас же спохватившись, объяснил: — Это на целый месяц оставила. Ты думал — на неделю? А тут ещё на керосин, за белье прачке.
— Ну и дурак! — добродушно сказал Юрка. — Этакие деньги да чтобы проесть начисто!
Он удивленно посмотрел на меня и рассмеялся.

— А сколько же надо? — недоверчиво, но с любопытством спросил я, потому что меня и самого уже занимала мысль: «Нельзя ли из оставленных денег сколько-нибудь выгадать?»
— А сколько?.. Подай-ка мне счёты. Я тебе сейчас, как бухгалтер… точно! Полкило хлеба на день — раз — это, значит, тридцать раз. Чай есть. Кило сахару на месяц — обопьёшься. Вот крупа, картошка — пустяки дело! Ну, тут масло, мясо. Молоко на два дня кружку. Итого пятьдесят семь рублей, копейки сбросим. Ну, ладно, ладно! Не хмурься. Кладу тебе конфет, печенья. Значит, шестьдесят три, керосин — два… Прачке сколько? Десять? Вот они куда идут, денежки! Итого… Итого — живи, как банкир, — семьдесят пять целковых!.. А остальные? Ты, друг, купил бы фотоаппарат у Витьки Чеснокова. Шесть на девять, а светосила!.. Под кровать залезь, и то снимать можно. Он и возьмет недорого. Хочешь, пойдем сейчас и посмотрим?
— Нет, Юрка! — испугался я. — Я лучше не сейчас, а потом… Я ещё подумаю.
— Ну подумай! — согласился Юрка. — На то и голова, чтобы думать. Два-то рубля давай… Эх, брат, у тебя все пятёрками, а у меня нет сдачи… Ну, потерплю, ладно! А после обеда я забегу снова. Разменяешь и отдашь.
Мне вовсе не хотелось, чтобы Юрка забегал ко мне снова, и я предложил ему спуститься вниз, до магазина вместе. Но Юрка ловко надел свою похожую на блин кепку и нетерпеливо замотал головой:
— И не проси. Некогда! Сижу долблю. Элероны, лонжероны, вибрация, деривация… Самолёт — не трамвай. Чуть не дотянул — и пошёл в штопор, чуть перетянул — еще что-нибудь похуже. То ли ваше дело — пехота!
Он презрительно скривил губы, небрежно приложил руку к козырьку и ушёл. Через минуту в окно я видел, как толстый и седой дворник наш, дядя Николай, со всех ног мчится за Юркой, безуспешно пытаясь огреть его длинной метлой по шее.
…Напившись чаю, я принялся составлять план дальнейшей своей жизни. Я решил записаться в библиотеку и брать книги. Кроме того, у меня были хвосты по географии и по математике.
Прибирая комнаты, я неожиданно обнаружил, что правый верхний ящик письменного стола заперт. Это меня удивило, так как я думал, что ключи от этого стола были давным-давно потеряны. Да и запирать-то там было нечего. Лежали там цветные лоскутья, пара телефонных наушников, наконечник от велосипедного насоса, костяной вязальный крючок, неполная колода карт и клубок шерстяных ниток.
Я потрогал ящик: не зацепился ли изнутри? Нет, не зацепился.
Я выдвинул соседний ящик и удивился еще более. Здесь лежали залоговая квитанция и облигации займа, десяток лотерейных билетов Осоавиахима, полфлакона духов, сломанная брошка и хрупкая шкатулочка из кости, где у Валентины хранились разные забавные безделушки.
И все это заперто от меня не было
».

#такаязима

 Ко Дню самоуправления

 tanechka_s

Оставить комментарий

Архив записей в блогах:
Эдриен Броуди со своей девушкой в пятницу на улицах Лос-Анджелеса. src ...
Выбор акустического рояля является значимым решением для любого музыканта, отражающим стремление к совершенству в музыкальном искусстве. Этот процесс требует внимания к множеству аспектов, включая качество звука, размер инструмента, бюджет и пространство для размещения. В данной ...
Бля, до меня дошло почему Иван Юрич ненавидит Брат и Брат-2, ща бачу на работоморе по телебаченню справжний рентв. Он сам такой, он себя увидел. Главное не сказать ему, а то начнет палить из всех ...
Беничка мерзнет, Варя болеет, я вся в каких-то делах, обработках, съемках, врачах для садика, документах и т.п., все это разрывает меня на части, но все равно, жизнь прекрасна ;) Беня как бэ говорит нам, что давно пора включить отопление, и я с ним ...
Вот сижу, в окно гляжу. У моей дворники опушены. У соседних подняты. View Poll: #1889787 ...