Как я дошла до жизни такой. Часть пятая. Свет в конце тоннеля.
ya_repka — 10.03.2011Выход только вверх
На жизнь я никому не жаловалась: была веселая, циничная, с языком как бритва, с виртуозным умением пускать пыль в глаза. Для окружающих мое отчаянное положение оставалось тайной за семью печатями. Друзья кое-что знали, но у каждого был свой кусочек мозаики – полную картину видел только Бог.
Позже двое наиболее трезвомыслящих приятелей признались, что мой апломб сбивал их с толку. При всех своих заморочках я понтилась, словно была королевой, а они – плевками на асфальте. Понимая, что надо бы меня жалеть, они мной восхищались.
После отречения от Бога я стала еще
религиозней. Я не смела ходить в храм или молиться, но оставалась
строгой ревнительницей православной веры.
Единственная робкая попытка помириться с Богом бесславно провалилась.
Родители неожиданно прислали мне золотой крестик с распятием – по тем временам, вещь престижную и дефицитную. Освящение креста казалось удачным поводом напомнить о себе Богу: вдруг Он увидит, как мне без Него плохо. Вдруг догадается, что я сожалею о разрыве.
Увы, мои невысказанные надежды не оправдались. Вместо привычного золотого сияния в храме я увидела грязные ведра и тряпки, пыль по углам, рукава турецкого свитера Boy’s, надетого священником под рясу, вьетнамки на ногах святого с иконы. Меня потряхивало от нервного смеха, и было мучительно скучно.
Свою глумливую бесчувственность я
посчитала знаком: прощения нет и быть не может. Бог сторонился
меня, как прокаженной, и поделом. Я уходила из храма с черным
лицом, словно под звуки похоронного марша.
Через несколько дней услышала
потрясающую новость: моя бывшая однокурсница Наташка сбрендила и
заделалась баптисткой. Я захотела повидаться с заблудшей овцой –
если не получится вернуть ее в лоно матери-церкви, хоть
посмеюсь.
Наташу я знала как девицу холодную и
эгоцентричную. При встрече бросилось в глаза, что она как будто
потеплела. Мы болтали о том, о сем, и, наконец, разговор коснулся
религии. Я показала новый крестик, Наташа вежливо его одобрила и
спокойно обронила:
– А я креста не ношу.
– Как не носишь?! Ведь все мы,
православные христиане…
– Все христиане, да не все православные, – перебила Наташа.
– Ты что же, Наташка, баптистка? –
прошипела я, ошеломленная ее нахальством: по моим понятиям, она
должна была скрывать свою позорную тайну.
– Нет, не баптистка. Да это и неважно: в Библии не написано о православных и баптистах.
– В Библии? – засмеялась я, – Ты еще скажи, что Библию в руках держала!
– Держала, и ты можешь подержать. Или
даже почитать…
Наташа достала из сумки книгу, на
обложке которой – лопни мои глаза! – золотыми буквами было
написано: Библия.
С меня быстренько слетела вся правоверная спесь. Я поняла: высмеять сектантку не получится, да и желание веселиться пропало. Гораздо интереснее было слушать Наташку, листавшую Священное Писание и как будто способную в нем ориентироваться. На совершенно голубом глазу она произносила что-нибудь вроде: «Послание Эфесянам, вторая глава, восьмой стих». От таких слов у меня начинался когнитивный диссонанс.
В свое время я с трудом пыталась
продраться сквозь Евангелия, даже не подозревая, что они являются
частью Библии. Смогла одолеть только семь глав Матфея, да и то не
считая первой: на родословии Иисуса Христа я неизбежно засыпала.
Библию я считала сакральным предметом, объектом поклонения – и
вдруг увидела, что ее можно держать в руках и читать. Даже не
будучи солидным седобородым старцем.
Я завороженно слушала Наташу, пропуская
половину мимо ушей, но ясно понимая главное: у нее есть нечто, чего
я совершенно лишена. И это «нечто» необходимо мне, как воздух. Я
считала, что знаю однокашницу, как облупленную, а сейчас передо
мной сидел другой, незнакомый человек. Мне казалось, вокруг нее
разливается какой-то свет. Из-за него хотелось плакать: я кусала
губы, чтобы не разреветься.
Поражала нехарактерная для прежней
Наташки доброта. Ее, похоже, в самом деле интересовало, что я
думаю, как живу, не нуждаюсь ли в помощи. По привычке я
прикидывала, на что она пытается меня развести. Но, во-первых,
взять с меня было нечего, а во-вторых, вопреки рассудку я была
убеждена: Наташа не лукавит, она на самом деле хочет, а, главное,
может мне помочь.
Я ушла через пару часов, с охапкой страшненьких религиозных комиксов. Меня перло, как от хорошей дозы транквилизатора. Позже вместе с друзьями я ржала над брошюрками, хотя на самом деле восприняла их всерьез – они объясняли, за что полагается огненное озеро. Список грехов оказался несколько длиннее, чем я предполагала.
Постепенно во мне зрела решимость: если
в этой секте все такие же, как Наташка, я, пожалуй, туда схожу.
Хуже не будет.
Мое отношение к сектантству и прочим
странным явлениям отличалось от среднестатистического – чтобы не
сказать «нормального». Я любила экстрим. Страху во мне не было ни
грамма, я даже не вполне понимала значение этого
слова.
В девяносто первом году, еще будучи
атеисткой, я впервые приехала в N.
навестить двух знакомых девчонок. Первым делом затребовала список
достопримечательностей. Среди прочего в нем значился баптистский
молитвенный дом, в котором, понятное дело, убивали невинных
младенцев. Мне загорелось непременно туда сходить: вдруг хоть краем
глаза увижу, как изверги приносят кровавые жертвы! Подруги
сопротивлялись, крутили пальцем у виска, но я все равно заставила
их привести меня к логову изуверов.
Дом оказался обычным, но с крестом на
фронтоне. Мои девицы уперлись, как ишаки, и наотрез отказались
стучаться в дверь или хотя бы заглядывать в окна. Меня трясло от
азарта, их – от страха. Эти дурочки боялись, что нас схватят и
зарежут на алтаре.
Я объясняла: во-первых, мы не младенцы,
что значительно уменьшает нашу востребованность в качестве жертв.
Во-вторых, нас трое, а, значит, мы отобьемся: не поджидают же нас в
доме десять здоровых мужиков! Подруги не прислушались к манящему
зову приключений и уволокли меня прочь, схватив за руки и ругая на
чем свет стоит.
Все непонятное и нетипичное вызывало у меня любопытство и неконтролируемое желание сунуть туда нос. Наташкины сектанты могли спать спокойно: мой визит был им обеспечен.
(To be continued)