Как в фильтрационных лагерях обнаруживали карателей-травников

С обложкой книги о травниковцах мы определились. Далее следует этап дизайна, а пока ознакомьтесь с сокращенной главой книги Арона Шнеера, которая рассказывает о фильтрации военнопленных, освобожденных Красной Армией или Союзниками. В книге, кстати, большое внимание уделяется розыску преступников и следствию над ними. Степень подробности проработки материала вы можете оценить по этому отрывку.

Послевоенная фильтрация бывших военнопленных и советских граждан, освобожденных Красной Армией, была необходима. Государство имело право проверять и не доверять. В сборно-пересылочных и проверочно-фильтрационных пунктах, а затем и в спецлагерях, кроме обычных военнопленных и остарбайтеров, оказались и различные пособники нацистов. Среди них были и лагерные полицаи, и служившие в различных немецких военных и карательных подразделениях от вермахта до национальных формирований СС и полицейских батальонов. Особое место среди них занимали те, кто прошел специальный курс в учебном лагере СС в Травниках. В последние недели и дни войны многие из них, бросив оружие, переодевшись в гражданскую одежду, стали выдавать себя за остарбайтеров, угнанных немцами, за узников концлагерей и бывших военнопленных. Многие из тех, кто оказался в оккупационных зонах союзников, в соответствии с Ялтинскими соглашениями были переданы в советскую зону как граждане СССР. Все они оказались в проверочно-фильтрационных пунктах и лагерях. Там бывшие коллаборанты смешались с тысячами людей, ожидавших возвращения в СССР.
Проблема послевоенных судеб военнопленных намного сложней, чем стало модно писать в годы перестройки и после нее. Среди миллионов невиновных, честных бывших военнопленных и остарбайтеров скрывались десятки тысяч граждан, в разной степени и форме сотрудничавших с нацистами… Травниковец Т.С. Гордиенко, служивший в Собиборе и Аушвице, на допросе 21 октября 1949 г. на вопрос заместителя начальника 1-го отделения 4-го отдела УМГБ по Днепропетровской области капитана Ушеренко: «Скажите, вы рассказывали при проверке вас органами СМЕРШ, что вы окончили Травниковскую школу СС и службе в лагере смерти?
Ответил: <�…> Находясь неоднократно на спецпроверках, я, боясь ответственности за совершенные преступления, скрыл от советских органов о своей измене Родине и службу в войсках СС и карательной деятельности, я сознательно полностью скрыл о том, что я изменник родины, и о своей учебе в Травниках, и о том, что я вахман в Собиборском и Аушвицком лагерях. Скрыл потому, что боялся наказания и ответственности».
Василий Литвиненко на допросе в ходе следствия сказал, что во время фильтрации в 1945 г. «я не заявил, что служил в немецких войсках СС вахманом, потому что в то время с такими, как я, расправлялись на месте без суда».

Фильтрация порой носила формальный характер и скрыть свое прошлое не составляло особого труда. (…)
К сожалению, из-за громадного потока бывших военнопленных и остарбайтеров следователи фильтрационных пунктов и лагерей не справлялись со своей работой, и фильтрация происходила в спешке, и дальнейшая разработка уже прошедшего первичную фильтрацию переносилась порой на годы. О том, как должна была проходить «классическая» фильтрация, подробно рассказал автору один из бывших работников миссии по репатриации. В фильтрационном пункте или лагере «после биографических данных записывался весь путь, который человек прошел в плену. Прежде всего, десятки вопросов такого рода: “Кого знаешь из тех, кто был полицаем в лагере, кто служил у Власова либо там-то и там-то?”
Человек, который собственную проверку мог пройти за несколько часов, иногда на несколько недель застревал на фронтовом или армейском проверочном пункте, до тех пор пока не вспомнит и не перечислит всех тех, кто хоть в какой-то степени был замаран. С точки зрения профессионализма это, конечно, правильная работа. Человек еще находился в фильтрационно-пересыльном лагере на западной территории, а “разработочка” его уже велась. На него уже набиралось целое дело.
При проверке офицеров личное дело заполнялось еще в американской или другой союзнической зоне. Как только попадали в свою зону, допустим, в Айзенах или другой крупный лагерь в Тюрингии (офицеры чаще всего отправлялись в Бауцен), там проверка носила более жесткий характер. Офицер проходил пару-тройку, а то и больше серьезных допросов. Схема допроса та же: собственный путь, затем кого знал, когда знал, где знал? Из этого лагеря — в фильтрационный лагерь на своей территории. На человека, у которого что-то где-то было замарано, разработка уже была сделана и попадала в этот лагерь. Пока два-три месяца формировался транспорт из Бауцена на родину, искали тех, кто мог показать по поводу человека, на которого уже даны показания его товарищей по Бауцену.
Большинство пленных в советских лагерях не сидели. Достаточно было тех, кто служил в немецкой армии водовозами, водителями, на кухне, поварами — словом, на хозяйственных работах. А уж те, кто с оружием, — извольте бриться: в ГУЛАГ. <�…> Но, даже если человека отпускали, след за ним тянулся. Вернулся бывший пленный домой, поступил, допустим, на работу, но не на всякую: за ним веревочка, на нем пятнышко — плен, вступил в профсоюз, а “проверочка” все идет своим ходом. А через два-три месяца приходит “ориентировка”, там новые сведения об этом человеке. И опять его могут взять. Многих брали и после возвращения из проверочных лагерей».
Конечно, порой многочасовые, неоднократные допросы следователей СМЕРШ казались многим бывшим военнопленным оскорбительными и несправедливыми. Однако это было необходимо. Надо учесть, что характер и манера проведения допроса зависели во многом и от личности следователя. Вспомним о Слифиренко, чей допрос занял всего «десять минут».
В ходе проверок была выявлена только часть коллаборантов, они были задержаны, и их вина установлена. Однако ускоренное короткое следствие в дни войны (речь идет о периоде 1944 г. до начала мая 1945 г.), отсутствие свидетелей, недостаток прямых и косвенных документальных свидетельств о совершенных преступлениях, сознательное сокрытие задержанными службы в лагерях смерти — все это привело к тому, что были приговорены к высшей мере наказания лишь те, чье непосредственное участие в расстрелах мирных граждан было неопровержимо доказано. Те, кому удалось скрыть участие в убийствах людей, а их добровольное признание и показания некоторых освобожденных узников или же сослуживцев-охранников свидетельствовали лишь об охранной службе в концлагерях, получили от 10 до 25 лет лишения свободы.