Живем вместе Ч.33

tatiana_gubina — 25.02.2015 Сразу два поста, 32 и 33.

Часть 32 здесь

Шла середина осени. Девочка моя менялась. Эти изменения мне отчасти нравились, а отчасти — нет. Она перестала быть такой зажатой, понемногу расслаблялась и как будто «расправлялась». Сутулиться она не перестала, но выглядеть стала как будто стройнее, и голову уже не так тянула вперёд и вниз. Говорить детка стала определённо лучше, а ещё — громче и намного больше, особенно с Младшей. Когда они вдвоём что-то обсуждали, голосок Старшенькой разносился по всему дому, и смех, и их детские дружеские перебранки. Впрочем, и те «ругательства-недовольства», которые она раньше бормотала себе под нос, тоже теперь озвучивались порой в полную мощь, и «блины» с её языка срывались каждые три минуты.

Иногда, несмотря на погоду, муж возил девочек на верховую езду, и детке моя научилась сидеть в седле, и её даже стали пускать по кругу без корды. Она ходила на плавание, освоила и кроль, и брасс, и боролась с баттерфляем. Этот стиль ей давался не очень, в основном, как я догадывалась, потому, что требовал особых усилий и сосредоточенности. Младшая, физически более слабая, её обгоняла. Книжки она по-прежнему больше «мучила», чем читала, но мы с мужем не теряли надежды — ну нельзя же всё сразу, в конце-то концов. Я купила детке вышивание — крупная канва, небольшой принт, с бабочкой, и мулине, и она вышивала — иногда, в хорошие периоды, каждый день, и стежки ложились почти ровно, крестики выстраивались в ряд. Потом вышивка забрасывалась куда-то, детка «не знала куда», и подолгу не могла её найти. Когда же рукоделие наконец находилось, оказывалось, что в последнем кусочке крестики громоздились один на другой, и узлов было больше чем стежков, детка не хотела это показывать, оттого и забрасывала бабочку в дальний угол. Я говорила, что дело поправимо, этот кусок теперь просто нужно аккуратненько распороть и вышить заново, ничего страшного. Детка рыдала и кричала, что не будет второй раз делать то же самое. Долго она вышивала ту бабочку...

Я заметила, что «хороших» периодов в целом стало больше, и они длятся подольше. Всё лето у меня было ощущение одного сплошного «болота», оно же — минное поле. Живёшь и не понимаешь, где провалишься, когда рванёт, что вообще можно ждать... Теперь же ощущение «минного поля» не исчезло, и рвануть могло в любой момент, но задним числом оказывалось, что «в мире и дружбе» нам удавалось прожить гораздо дольше. Иногда по нескольку дней подряд, а то и неделю, а как-то — чуть ли не две.

И вот, на этом в целом позитивном фоне, при такой хорошей «динамике», я вдруг поняла, что срываться я стала гораздо сильнее, и переживаю свои срывы отчего-то больнее. Какое-то время мне было не понятно, в чём тут дело — всё же развивается к лучшему, и с девочкой какое-то взаимопонимание вроде налаживается, и сама она временами вон — почти конфета. Что же со мной-то происходит? Ну усталость накопилась, это понятно. Но от усталости не будешь испытывать такую острую, дерущую душу ярость. От усталости не впадёшь в такой гнев, от усталости не захочется сделать что-то такое, ужасное...

Выдрючиваться к этому времени детка стала активнее, хуже, злее — это да. Опасливость, естественная в первые месяцы жизни в чужой семье, у неё понемногу исчезала, детка моя стала чувствовать себя вольготнее, и если в хороших вещах это давало позитивный эффект — она смелее бралась за новые дела, прислушивалась к словам, начинала делиться своими мыслями и соображениями, то в плохих своих проявлениях она тоже становилась «свободнее и раскованнее». Она уже не боялась мне возразить, и возражала так, как умела — крича и топоча, выплёскивая ярость и негодование, посылая «в интересные места» - пока, правда, не людей, а только вещи и события... Если раньше детка моя, насупившись, бурчала - «не буду-не хочу», то теперь она всё чаще гордо провозглашала, что «ничего такого не должна». И смотрела эдак, с вызовом — мол, ну и что ты со мной сделаешь?

Но дело было не только в этом. Я обнаружила интересную вещь. Во время хороших периодов я расслаблялась, и начинала жить, как ни в чём не бывало. Как будто забывая о том, что характер моей девочки никуда не делся, и за хорошим периодом неизбежно наступит плохой. Может быть, я была слишком самоуверенной? Ведь каждый раз, когда дела у нас шли на лад, я говорила себе - «ну вот, теперь у нас всё хорошо, детка поняла, в чём была не права, я смогла ей всё объяснить, нашла нужные слова». Мне каждый раз казалось, что «ужасный период адаптации» у нас закончился. Вот такие мы молодцы и зайчики, и ничего плохого больше никогда-никогда не будет. А потом взрывалась очередная «мина». Всегда внезапно, всегда на ровном месте. И я «проваливалась». Я каждый раз была не готова. Вот летом, когда у нас всё неприятное шло «ковровым покрытием», я была «готова к обороне» почти постоянно. А теперь — нет. И меня накрывало. С головой, со всеми потрохами. Потом проходил день, другой, я снова адаптировалась к плохому и... успокаивалась. Переставала давать «свечки», почти ласково взирала на чудящее дитя... Иногда мне приходила в голову мысль, что, может, лучше бы всё шло «равномерно-плохо»? Я бы привыкла, ходила бы себе «в броне», и всё бы от меня отлетало только так... Эх...

Появилось у нас и ещё кое-что новое. Детка начала меня откровенно провоцировать. Если летом и в начале осени у меня было ощущение, что девочка, конечно, проявляется не так чтобы приятно, но вроде бы она и не умеет по другому, то сейчас всё чаще приходила мысль, что многое она делает нарочно. Может по другому, умеет, знает как надо, но выбирает — именно так, плохо, неправильно, обидно, даже и подло... Нарочно, назло, напоказ... И смотрит. И усмехается. Глазки поблёскивают. Ну да, я знала, как детки провоцируют своих новых родителей — тема эта обязательная при подготовке приёмных семей. Да что там знала — я сама преподавала эту тему, благо «материала» было больше чем достаточно — приёмные семьи, уже состоявшиеся, шли потоком, на консультации, или просто так, «поговорить», и почти каждый рассказывал, «что вытворяет этот ребёнок». Кто-то делился тем, что «сдержаться» не удалось, кто-то — опытом, как самого себя успокоить и не реагировать на «детские шалости». Первых всегда было больше... (В скобках замечу, что тех, у кого жизнь с приёмными детьми складывается хорошо и без особых потрясений, тоже должно быть немало. Только такие семьи никогда не ходят на консультации, им незачем, и я про них почти ничего не знаю. Они не делятся своим позитивным опытом, и я их понимаю — чем тут делиться, если просто всё хорошо!)

Ни знания, ни чужой опыт мне теперь никак не помогали. Да что там чужой опыт, тётенька я взрослая, в разных ситуациях бывала, что  ж, никогда в жизни меня не провоцировали, что ли? Взрослые, умные люди, не чета этой фитюльке, порой пытались выжать нужную им реакцию... И что? Да ничего, знаем, плавали. Только вот теперь, похоже, девочка выигрывала. Как она это делала? До сих пор толком сказать не могу... Какая-то адская смесь агрессии и «игры в жертву»... Выбешивающих, откровенно неблаговидных поступков и отказа признать хоть какую-то долю своей ответственности за происходящее... Эти ужимки, кривлянья, и тупое, непробиваемое «отсутствие» - мели, мол, емеля, я ж всё равно не слушаю...

Первый «рубеж» я сдала, когда мысленно пожелала девочке «идти откуда пришла». Рано или поздно был сдан и второй «рубеж» - я дала ей подзатыльник. Не то чтобы я считала, что детка моя от этого действия начнёт что-то лучше понимать. Не то чтобы я считала это действие «методом воспитания», отнюдь. Я просто не сдержалась. Как говорится, рука сама потянулась.

В том, что произошло, было два неприятных момента. Первый — я почувствовала удовлетворение. Нет, я не испытывала удовольствия от того, что я сделала, и само прикосновение моей руки к её затылку было для меня скорее неприятным. Удовлетворение проистекало из того, что я хоть что-то сделала в ответ на эти её выбешивающие кривлянья. У меня было чувство, что я должна сделать хоть что-то, противопоставить какое-то действие. Потому что любые мои слова пролетали как обрывки дыма. И я сделала это «что-то».

Вторым неприятным моментом было то, что дитя действительно успокоилось. Подзатыльник, кстати, не такой уж сильный — так, обозначила слегка, - оказал своё воздействие. Выкрики прекратились, личико просветлело, и принялась моя деточка что-то делать быстро и споро, тихо и осмысленно. И меня это неожиданно испугало. Получалось, что так вот — правильно. И мне вроде нормально, и ей — вон, вполне пришла в себя.

Мне пришли в голову странные мысли. А может, так и надо? Может, ребёнок неспроста столько сил вкладывает в это «провоцирование взрослого», так «старается»? Может быть, она инстинктивно чувствует, что этот подзатыльник — единственное, что ей поможет выйти из «штопора», ну останавливают же оплеухой истерику, и способ этот считается вполне «медицинским»... Может, она так упорно вытряхивает из меня душу, и добивается воздействия, инстинктивно ища «выхода», ну как кошка по весне ищет нужную для неё и целебную травку?

Мысли эти мне не нравились. Они противоречили моим собственным убеждениям, ценностям и жизненным установкам. Кроме того, я понимала, что как профессионал не имею на них никакого права, и посмей я что-то подобное высказать вслух, сообщество коллег без промедления закатает меня... во что там закатывают за такие мысли? Тем не менее, я их подумала.

Дальше подзатыльника я не пошла. Я орала. Я называла детку разными словами, при этом удерживаясь от обсценной лексики — для меня это почему-то было даже серьёзнее, чем подзатыльник, и этот рубеж я удержала. Я замахивалась на неё. Однажды я сгребла всё, что у неё валялось отвратительными кучами, грязное-комканое-рваное-поломанное вперемешку с хорошими и ценным, в два больших мешка, и сказала, что отнесу на помойку, если она не встанет прямо сейчас и не перестанет тупо смотреть в стену, отказываясь от любой нормальной жизнедеятельности... Она не встала. Моя девочка была крепким орешком. Правда, мешки потом  разобрала сама, и всё аккуратно разложила куда надо. А я — я чувствовала себя отвратительно. Я ненавидела себя. Я ненавидела свою агрессию. Мне было так худо, как, наверное, никогда раньше в жизни не было...

Я не очень понимала, как жить дальше после этих всплесков. В сущности, я перегибала палку, и делала что-то, что сама никак одобрить не могла. И как мне нужно было поступать — идти просить у детки прощения? Прости меня, девочка, я погорячилась. Я вставала было, и шла, и останавливалась... То есть, я сейчас что ей сообщу? Что я слишком сильно отреагировала на эти её штучки? А должна была бы — с милой улыбкой, что ли? Спокойно так, вежливо... как доктор в больнице... Но я ей не доктор! А она вообще-то — не больная! Я не могу быть при ней «всепонимающей сиделкой» Мысли бежали по кругу... Я не знала, что мне делать... Я училась «стряхивать» с себя морок. Курила, успокаивалась, отбрасывала мысли. Я чувствовала свою слабость — ведь чтобы научить ребёнка жить по-человечески и разбираться с неизбежными конфликтами, нужно самой хоть сколько-то это уметь. А тут получалось, что я сама не знала, как конструктивно выходить из этих противостояний. И чему я могу научить её, если сама не справляюсь?

Однажды я пригрозила ей ремнём. Дело выеденного яйца не стоило, но мы обе влетели в штопор — она, пытаясь в очередной раз показать, что ей всё нипочём, а я всё давила и давила подступающую ярость... Детка ухмыльнулась. Эта ухмылка меня добила, ярость рвалась наружу, и я отправилась искать что-то подходящее заявленной программе. Я вернулась в комнату, держа в руке кожаное изделие, нервно наматывая его на руку. Увидев меня, девочка выскочила из-за стола и отбежала в дальний конец комнаты.

       - Иди сюда, - сказала я.

       - Не пойду, - сказала она.

В целом, это положение вещей меня устраивало. Пригрозить-то я пригрозила, и даже продемонстрировала намерение это сделать, но внутренней готовности к тому, чтобы вот так вот взять и отходить её по мягкому месту, у меня на самом деле не было. Да и как это делают? Она что, будет покорно стоять и ждать, пока я её приложу? В этой картинке было что-то пугающее... Или я должна гоняться за ней по комнате, стараясь попасть по чему придётся? Заодно и разомнёмся... Я потрясла ремнём.

       - Я тебя побью, - проговорила я, стараясь, чтобы голос звучал как можно твёрже.

В ответ она сказала неожиданное:

       - Ну и бей! - Она вскинула голову, - Мне же лучше будет!

И — да, я опять растерялась.

       - Это почему же лучше?

Детка объяснила, что недавно у них в классе одному мальчику поставили двойку, и дома его за это побили ремнём. Он пришёл и рассказал учительнице, и та сказала, что никогда больше не будет ему ставить двойки.

       - Ты меня побьёшь, я расскажу в школе, и мне не будут ставить двойки! - почти выкрикнула она, явно довольная происходящим.

Я задумалась. Может, всё-таки врезать ей разок, и посмотреть, что дальше будет? Впрочем, понятно что будет, конечно, она расскажет в школе, за ней не заржавеет, умножит впятеро, и подробностей каких-нибудь от себя добавит, ужасных.  И двойки ей, возможно, ставить не будут, и будет она и «жертва», и герой, всё как она любит. А толку? Да никакого толку. Обнаглеет ещё больше... Пока мы разговаривали и я думала, накал страстей схлынул. Я свернула ремень.

       - Ну пусть тебе двойки лучше ставят, я согласна.

Я повернулась, чтобы выйти из комнаты.

       - Ты что, не будешь меня бить ремнём? - спросила меня в спину девочка.

Я повернулась:

       - Нет. А зачем?

Детка пожала плечами, и мне показалось, что она разочарована.

Прошло время, может, месяц или около того. Жизнь шла своим не очень приятным чередом, мы ссорились, мирились, хорошие периоды сменялись плохими. За ремень я больше не бралась, и вообще забыла об этом эпизоде. Однажды Младшая, первой придя из школы, сказала:

       - Мам, ты только не волнуйся, но случилась одна неприятная история.

Я приготовилась слушать. Дочка рассказала, что на перемене к ней подошла одна девочка из класса Старшей, и задала такой вопрос - «А что происходит у вас дома?» Младшая вопросу удивилась, и в свою очередь, поинтересовалась, что та имеет в виду. Девочка поведала, что наша Старшенькая на физкультуре в раздевалке рассказывала, что дома её избивают за двойки, и даже, по её словам, показывала синяки.

       - Синяки-то она откуда взяла? - изумилась я.

       - Да чёрт её знает, - зло ответила Младшая, которая, разумеется, была неизменным свидетелем всего происходящего между мной и Старшей, - Может, сама себе поставила, когда в очередной раз о стену колотилась?

Злость Младшей мне была понятна. Мало того что дома постоянно «цирк с конями», так и в школе теперь, чего доброго, станешь притчей во языцех, и начнут все перетирать деткины придумки.

       - И что ты той девочке сказала?

       - Ну что я ей могла сказать? Что всё это чушь собачья, и меньше надо всяких дур слушать.

       - А она что?

       - А она ответила, что так и предполагала, что ей так и показалось, что наша коза врёт и не краснеет, и она просто хотела убедиться, что чутьё её не подвело.

Надо сказать, что эта девочка, подошедшая с вопросами, нашу Старшенькую недолюбливала. Об этом «противостоянии» я знала давно, и меня оно не сильно беспокоило — та девочка была далеко не лидером, и её нелюбовь к нашей детке не была чревата ничем серьёзным. Ну а «недруги» у каждого могут быть, в социуме это почти неизбежно...

Мы ещё поговорили с Младшей. Мне было интересно, как другие девочки отнеслись к деткиным «откровениям», а также, говорила ли она это только в физкультурной раздевалке, или, может, пошла со своими рассказами «в народ», а то и к учителям? Младшая и сама переживала, и мне сочувствовала, и успокаивала меня как могла, но по существу вопроса прибавить больше ничего не могла.

Загрузилась я на этот раз капитально. Мне было непонятно — надо ли что-то в такой ситуации делать? И если делать, то что именно? Пойти в школу и опровергнуть сказанное? Но к кому идти — не к девочкам же пятиклассницам... Те, пожалуй, только испугаются. Да и глупо это — ходить, доказывать, что я «не верблюд». Сходить к классной руководительнице? А зачем? Если до той эти байки дошли, так она сама объявится... Я решила, что делать ничего не буду. Моя совесть чиста, и доказывать я никому ничего не должна. Вот если кто-то сам разговор заведёт, тогда и будем выяснять, что и зачем говорит моя детка. Главное — зачем? Опять хочет, чтобы мне было плохо, чтобы про меня «подумали», как в той истории с сапогами? Ну зачем?! О боги, зачем...

На детку я смотреть не могла. Она пришла из школы, поздоровалась, была тиха и мила... Я не могла на неё смотреть, не могла с ней говорить, вообще ничего не могла. Не то что выяснять отношения... мне хотелось забиться в угол, и никогда её не видеть. И чтобы никогда ничего этого не было...


                                                                  Продолжение следует...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив