ИЗНЕМОЖЕНИЕ И ПОРЧА (2)


Александр Исаевич Солженицын (1918–2008).
Февральская ржа
«…Развёртываю “Красное Колесо” – трагическую историю, как русские в безумии сами разрушили и своё прошлое и своё будущее».
А.И. Солженицын.
«Помню, профессор Кобозев (“Невидимки”: https://ru.wikipedia.org/wiki/Кобозев,_Николай_Иванович) часто и настойчиво меня спрашивал (далее цитируем по более полной публикации в пятом дополнении к книге “Бодался теленок с дубом”. – С.Ф.): “ну, а всё-таки, как же? Февральская революция – как? Сверженье Царя и сам принцип монархии? Заключала ли Февральская в себе неизбежно и Октябрьскую? И почему столь малые отступления в ту войну казались катастрофой, а столь великие в эту – выдержаны?” […]
…Если бы художник мог всё заранее сформулировать – не надо бы и романа писать. А всё откроется само лишь по ходу написания. […]
…Я с ошеломлением и уже омерзением открывал, какой низостью, подлостью, лицемерием, рабским всеединством, подавлением инодумающих были отмечены, и составлены первые же, самые “великие” дни этой будто бы светоносной революции, и какими мутными газетными помоями это всё умывалось ежедневно. Неотвратимая потерянность России – зазияла уже в первые дни марта.
Временное правительство оказалось ещё ничтожнее, чем его изображали большевики. А ещё же, что́ большевики смазывали: Временное правительство и силы-то не имело ни дня, всё оглядывалось за согласием Исполнительного Комитета – узкого, замкнутого, скрытого за галдящим многотысячным сборищем Совета, – Исполнительного Комитета, ни за что не отвечающего и толкающего всё к разрухе.
В те дни не проявилось ни героев, ни великих поступков. С первых же дней всё зашаталось в хляби анархии, и чем дальше – тем раскачистей, тем гибельней, – и образованнейшие люди, до сих пор так непримиримые к произволу, теперь трусливо молчали или лгали. И всё это потом катилось восемь месяцев только вниз, вниз, в разложение и гибель, не состроилось в 1917 даже недели, которою страна могла бы гордиться. Большевикам – нельзя было не прийти: оно всё и катилось в чьи-нибудь этакие руки. […]
…В советской обстановке очень трудно было разглядеть истинный ход и смысл 1917 года, да особенно потому, что нельзя ж было поверить брани большевиков против февралистов: ну конечно же большевики врут… […]
Февральской революции […], пусть тысячекратно худшая, чем на Западе, неудачная, нелепая – а всё же той она была природы, напоминала и французские 1830 и 1848. И в сегодняшнем СССР если возрождались какие–то свободолюбивые и несоциалистические течения, то и несли то же мiровоззрение и имели самые лучшие о Феврале воспоминания – или даже мечты повторить его в будущем.
А я все эти годы, в самой резкой схватке с большевицким режимом, и кроме этого ненавистного врага не замечая никого, ничего, – чьим же единодушием был широко поддержан и чьей же волной взнесен, если не этой же, такой же “февральской” публики – и у нас в Союзе, и на Западе?
И это – естественно, мы были союзниками, поскольку я “признавал” Февральскую революцию позади – и что-то подобное мерещил впереди.
Но вот теперь я открыл, что этот путь реально был в российском прошлом – мало сказать неблагополучен, – непригляден, он нёс в себе в 1917 анархическое разложение всего российского тела. И что ж – я с такими заодно? (Да оно лезло и раньше изо всех щелей, я просто не осознал, помогла понять – Февральская революция.) […]
…В этом опале борьбы против коммунистического режима я, значит, как–то уклонился. Скосился. Как будто так.
И наоборот: в моих последних горьких излияниях о Западе – не прорывалась ли вперёд, сама, интуитивно, – струя того нового понимания, которое я сейчас обретаю над материалами Февраля? Как будто и так.
Но тогда, тогда – до чего же можно договориться? Не мог же я с самого начала не кинуться в жестокую схватку с душащим нас режимом? Получивши голос – не мог я им не воздать за всё, что они с Россией сделали. Как это? После “Ивана Денисовича” – подказёнивать? подлыгать? а самому пока – тихо прижиться к архивам, и открывать пласты истории, и многолетне молча писать? То есть вынырнув из подполья – ещё раз в него уйти? Да уже и не дали бы, виден. […]
Так значит, не начинать – было нельзя. Не накалиться “Архипелагом” – было невозможно. А начавши – нельзя было в отчаянной борьбе не взять в союзники советскую образованщину, затем и западную, – и так незаметно для себя, потом и заметно, уклониться от глубинного пути России? И даже от частного своего интереса – повествователя Революции, растрачивая время и силы.
Вот завязался узел: ни начала другого, ни конца другого – и никакого другого правильного пути. А оказался – на неправильном.
Знать, прошлого уже не распутать и не изменить. Оставалось – над зинувшей мерзостью Февраля – хоть на будущее попытаться исправиться, хоть теперь-то найти путь верный.
А верный путь всегда один: уйти в главную работу. Она и выведет сама. Уйти в работу – это и значит: искать для себя и для читателя: как из нашего прошлого понять наше будущее?»
А.И. Солженицын «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов». Гл. 5 // «Новый Мiр». 1999. № 2.
***
«Уже к маю 1917 либеральный феврализм полностью безволен, хил, обречён – приходи любой сильный и бери власть...»
А.И. Солженицын «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов». Гл. 13 // «Новый Мiр». 2001. № 4.
***
«Я знаю: хоть когда-то, хоть после моей смерти, “Красному Колесу” время придёт – и той картины Революции никому не оспорить».
А.И. Солженицын «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов». Гл. 14 // «Новый Мiр». 2003. № 11.
|
</> |