История об одном побеге

Пару дней назад, в связи с очередной годовщиной знаменитого побега из плена Девятаева с группой товарищей на немецком бомбардировщике, в сообществе была размещена статья на эту тему.

В связи с тем, что в ней были некоторые неточности, а также из желания поделиться информацией, имеющейся у меня по этому вопросу, в комментарии к статье я привел информацию о судьбах остальных «беглецов» и о других случаях побега из плена на самолетах. В числе других фамилий, была названа и фамилия летчика-истребителя Муратова, который после побега вернулся в свою часть и продолжал воевать до Победы.

После чего, не сдержав собственного любопытства, я решил «копнуть» эту историю «поглубже», выяснив дальнейшую судьбу Муратова в подробностях. Результаты, прямо скажем, заставили меня задуматься. Выкладываю их здесь. Возможно, это будет интересно читателям, а может быть кто-то найдет еще какие-либо данные, расставив последние «точки над и» в этом случае…

На сайте «Красные соколы» размещена такая информация о Муратове:

«Так, в 2005 году из сообщений ИТАР-ТАСС стало известно, что во время войны совершил побег из плена на немецком самолёте лётчик Владимир Иванович Муратов.

Он родился 9 Декабря 1923 года в Тамбовской области. С Ноября 1943 года по Май 1944 года сержант В. И. Муратов служил в составе 183-го истребительного авиационного полка, впоследствии ставшего 150-м Гвардейским ИАП.

В Мае 1944 года В. И. Муратов получил приказ провести разведку. На обратном пути фашистский зенитный снаряд попал в его самолёт. При взрыве, лётчика выбросило из кабины... Очнулся в плену.

Пленных на одни сутки отправили строить капониры на аэродроме. Тут Муратов стал очевидцем того, как немецкий офицер ударил по лицу румынского механика в чине капрала. Румын заплакал. Улучив момент, Муратов заговорил с ним.

- Думаешь, мне легко работать на эту сволочь ?

- А ты не работай !

- Тогда расстреляют...

- Я лётчик, - тихо произнёс Муратов. - Можем бежать вместе. Решай быстро.

Румынский капрал Пётр Бодэуц незаметно раздобыл где-то парашюты, приготовил самолёт к взлёту. Вместе бросились в кабину. "Курс - советский!" - крикнул Муратов. Подбежал ещё один: "Я тоже лётчик !   Возьмите !"

Муратову чудом удалось посадить машину на своём же аэродроме. Владимира узнали товарищи, бросились обнимать. А он твердил: "Там румын... Он наш".

Третьим в самолёте оказался Иван Клевцов, ставший впоследствии Героем Советского Союза.

Пройдя проверку в особом отделе, Муратов вернулся в свою часть, где воевал до Победы. По сообщению сотрудника Тамбовского военкомата Гвардии старший лейтенант В. И. Муратов совершил около 100 боевых вылетов и сбил 11 самолётов противника.  М. Ю. Быков в своих исследованиях указывает на 8 личных побед лётчика. 

Награждён орденами: Красного Знамени  ( дважды ), Красной Звезды; медалями.»

В целом, она подтверждается документами.

Есть запись о «без вести пропавшем» в ОБД «Мемориал».

Есть сведения о наградах Муратова после возвращения его в часть.

Наиболее подробное описание побега Муратова выглядит следующим образом (http://ava.md/):

«В 2005 году из сообщений ИТАР-ТАСС стало известно, что во время войны побег из плена на немецком самолете совершил и летчик Владимир Иванович Муратов. Его уникальный побег занимает особое место среди подобных героических историй. Лётчик – истребитель Владимир Муратов не только сам бежал из плена и пригнал к своим немецкий самолёт, но и привёз с собой другого советского лётчика - товарища по несчастью, а также румынского капрала - авиамеханика, служившего на аэродроме германских Люфтваффе и оказавшего ему помощь в подготовке этого побега.  

15 мая 1944 года старший лётчик 2-й эскадрильи 427-го истребительного краснознамённого авиаполка  лейтенант Владимир Иванович Муратов, в активе которого были уже три сбитых немецких Мессершмитта и один Фокке-Вульф, получил приказ произвести разведку расположения аэродрома противника недалеко от  румынского города Бакэу. На обратном пути вражеский зенитный снаряд попал в его самолёт.

Владимиру Муратову удалось посадить свой подбитый самолёт «на брюхо» в районе станции Роман. При этом он серьёзно поранил лицо о приборный щиток, а когда отстреливался из пистолета от окруживших самолет румынских солдат, был ранен в плечо и ногу. Попав в плен, он полтора месяца пролежал в немецком госпитале для советских военнопленных, после чего попал в офицерский лагерь.

Однажды немецкий офицер - начальник лагеря, построив советских военнопленных, задал им вопрос, кто из них был военным лётчиком?  Двое военнопленных – Владимир Муратов и Иван Клевцов - вышли из строя. Они слышали, что немцы формируют лётные части из власовцев, а потому решили под видом предателей, готовых воевать за Германию, получить самолёты и затем перелететь на них к своим.

 Однако начальник лагеря отправил их на расчистку близлежащего военного аэродрома, который сильно пострадал накануне в результате налёта  советских бомбардировщиков, так как считал,  что с этой работой могут лучше справиться люди, имевшие непосредственное отношение к авиации. По иронии судьбы, Владимир Муратов попал на тот самый немецкий аэродром, в районе которого  был недавно сбит. Это был аэродром штурмовой авиации, где ему вместе с другими советскими военнопленными немцы приказали строить капониры – защитные сооружения для самолетов.

Работая на аэродроме, Владимир Муратов  стал очевидцем того, как чем-то недовольный немецкий офицер – лётчик грязно обругал и ударил кулаком по лицу румынского механика в чине капрала, обслуживающего его самолёт.

Видя, как оскорбленный таким бесчеловечным отношением к себе румынский капрал Пётр Бодэуц отошёл в сторону и зарыдал, Владимир Муратов, улучив подходящий момент, попытался с ним по-дружески заговорить. При этом выяснилось, что румынский капрал неплохо говорит по-русски, так как ранее долгое время проживал в Бессарабии, ненавидит немецких фашистов и хотел бы перейти на сторону Красной Армии.   

Когда Владимир Муратов предложил румынскому авиамеханику перестать служить немцам, которые унижают его человеческое достоинство,  и улететь вместе с ним с этого аэродрома на советскую территорию, Пётр Бодуэц охотно согласился. Он не только нашёл на аэродроме и подготовил подходящий самолёт для побега - лёгкий штабной Fieseler Fi 156 Storch (Аист), но и достал два парашюта.

Подготовив самолет к взлету 8-го августа 1944 года, румынский авиамеханик Пётр Бодуэц дал знак находившемуся неподалеку Владимиру Муратову, и тот мгновенно очутился в кабине. К самолету подбежал и Иван Клевцов, который  также забрался в кабину. Сбит он был всего за 11 дней до этого, и в 131-м гвардейском штурмовом авиаполку, где он служил, его ещё даже не успели снять с довольствия. Немцы не сразу поняли, что их самолёт угоняют, а когда сообразили, уже ничего предпринять не смогли.

Три месяца Владимир Муратов не был в родном полку, но, к счастью, за это время его авиационный полк никуда не перебазировался, и он посадил угнанный немецкий самолёт на хорошо знакомом ему аэродроме. Поручительство командира полка подполковника Обозенко в Особом отделе помогло лётчику Владимиру Муратову избежать отправки в фильтрационный лагерь,  и он продолжил боевую службу, вернувшись за штурвал своего истребителя Як-7. Он сбил ещё  четыре немецких самолёта лично и три в группе. В мае 1945 года Владимир Муратов получил второй орден Красного Знамени.

  Командование лётной части, в которой служил лётчик-штурмовик Иван Клевцов, вообще сумело скрыть от вышестоящего начальства факт пребывания в плену своего боевого товарища. Иван Клевцов был посажен на штурмовик и повёл эскадрилью знакомым путём на штурмовку того самого аэродрома, откуда только что бежал. Через несколько дней, 14 августа 1944 года, Иван Клевцов был снова сбит. Две недели он пробирался к своим и 30 августа 1944 года, в тяжёлом состоянии,  был подобран советскими бойцами и отправлен в госпиталь. Впоследствии он стал генералом, Героем Советского Союза.

Румынский капрал Пётр Бодэуц на положении военнопленного пробыл совсем недолго. Уже 23 августа 1944 года Румыния перешла на сторону антигитлеровской коалиции и повернула оружие против Германии. Советское командование хотело отправить румынского капрала в его же воинскую часть, но тот стал умолять не отправлять  его к своим. Поэтому его так и оставили авиамехаником в 427-м авиаполку, который к тому времени стал 151-м гвардейским. Основанием для такого решения стало заявление капрала о том, что он родом из Бессарабии, где у него много родственников, и где после войны он сам снова хочет жить.»

В этом материале множество подробностей, внушающих уважение и доверие,  даты событий, присутствует фамилия румына, данные по Ивану Клевцову.

Иван Клевцов, Герой Советского Союза, летчик-штурмовик, генерал (после войны), короче личность известная. Найти информацию по нему оказалось не сложно. И вот тут начались «странности». Ну нет описаний побега в биографии Клевцова и наградных документах на него! «Доверительно-снисходительная» фраза о том, что командование части, где служил Клевцов, «скрыло от вышестоящего начальства факт пребывания Клевцова в плену», вызывает «легкое недоумение» у людей, начитанных о тщательности фильтрации и проверке людей, побывавших в плену «компетентными органами» того времени.

Действительно, на первый взгляд, в «официально-наградной» биографии Клевцова есть дыра. Наградные документы на орден Красного Знамени описывают вылет от 1.06.44.

Наградные же на следующую награду – еще один орден Красного знамени описывают уже полеты, начиная с сентября 44го.

Может «насторожить» и малое количество вылетов – 20 за 2-3 месяца. Хотя и не очень, проведя на войне более 800 дней, Клевцов сделал 132 вылета – в среднем 1 в неделю. Так что вылеты явно определялись активностью на фронте…

В представлении на Героя также – пропуск событий до сентября 44го и никаких сведений о плене и «сбитии», хотя предыдущий случай, в 43м году, когда Клевцов был сбит и долго выходил к своим описан достаточно подробно.

Казалось бы, можно «косвенно» посчитать все это подтверждением.

НО!

Клевцов относится к летчикам, которые издали после войны свои мемуары. В 1989 году в Ижевск изданы его воспоминания (Записки «трижды воскресшего»). В них описаны и события интересующего нас периода. Вот только выглядят они совсем по-другому!

«18 августа мы собрались вечером отметить наш праздник — День авиации. А с утра 2-я эскадрилья заступила на дежурство: мы находились на стоянке самолетов и были готовы к вылету по команде с КП.

В полдень к нам подъехал на машине заместитель командира эскадрильи Дергачев. …

Мне в тот день выпало вести замыкающую четверку Илов. Мы пересекли линию фронта, маневрируя, преодолели заградительный огонь зенитной артиллерии.

Километрах в десяти южнее Ясс показалась голова колонны. Слышу голос заместителя командира эскадрильи:

— Колонна впереди слева, приготовиться к атаке.

Наблюдаю, как первое звено атакует голову колонны, второе — чуть подальше от головы. Я своим звеном нанес удар ближе к середине колонны. На втором заходе проштурмовали от середины до хвоста колонны.

Развернувшись на обратный курс, мы снова атакуем, на этот раз — от хвоста к голове. Вижу, внизу горят машины, валяются убитые, живые прячутся в кюветах, некоторые пытаются спастись, убегая прочь от дороги.

Я не в силах сдержать радость.

— Это вам за Игоря Брылина и за Ивана Соболевского!

Группа вышла из последней атаки и взяла курс на свой аэродром.

Взглянув налево, я увидел, что в какой-то деревне, затерявшейся среди лесов, скопилось большое количество войск и техники. У нас оставались неизрасходованные боеприпасы, поэтому я довернул звено чуть влево, и мы стали поливать огнем вражеские войска.

Выходя из пикирования на высоте около ста метров, я вдруг почувствовал, что самолет теряет скорость. Мои ведомые уже оказались впереди меня. Вижу, давление бензина упало до нуля, стал просматриваться воздушный винт, значит, двигатель остановился.

«Только бы не упасть в этой деревне!» — подумал я и развернул машину в сторону гор, покрытых лесом, в надежде укрыться в Карпатах, а потом перебраться к своим.

Вскоре самолет коснулся брюхом верхушек деревьев, что-то затрещало, я ударился головой о фонарь — и потерял сознание.

Когда пришел в себя, то увидел, что лежу на траве, а вокруг меня стоят румынские солдаты. Приподнялся на локте, огляделся. Кругом лес, метрах в двадцати от меня — разбитый самолет. Рядом с ним стоит со связанными за спиной руками мой воздушный стрелок гвардии старший сержант Степан Фомич Воробьев. Там и тут видны землянки и палатки.

Оказалось, что мы упали в расположение румынской воинской части. Все свои документы я перед вылетом отдал технику нашего звена, румынам достались лишь мой пистолет и планшет с полетной картой.

Мне тоже связали руки за спиной, и нас отвели в какую-то деревню, где, очевидно, помещался штаб дивизии, там заперли в комнате с зарешеченным окном.

— Вот уж не думал не гадал, что в плен попаду, — я даже зубами заскрипел от досады.

— Да... Дела наши хреновые... Что будем делать, командир?

— При первом удобном случае надо бежать. Уйдем в Карпаты...

Вечером меня привели на допрос к румынскому полковнику. Говорил он на чистейшем русском языке. Перед, ним на столе стояли бутылка вина и ваза с фруктами.

Когда я вошел, он разглядывал мою полетную карту. Меня это ничуть не встревожило: карта у меня была уже старая, вся испещренная маршрутами, так что определить по ней, с какого аэродрома я нынче взлетел, абсолютно невозможно.

Полковник держался со мной обходительно, предложил сесть.

— Вина, фруктов? — спросил он, пододвигая ко мне бутылку и вазу.

Я отрицательно покачал головой.

— Ну-с, тогда перейдем к делу. Прежде всего меня интересует: с какого аэродрома вы взлетели.

— Не помню, — ответил я и тут же добавил: — И вообще я не стану отвечать на вопросы, так что незачем и спрашивать.

— Предупреждаю: не будешь говорить — плохо тебе придется.

— Ничего хорошего я от вас и не жду!..

В это время в комнату вошел немецкий майор. Румын, указывая на меня, заговорил по-немецки, должно быть, объяснял, где и как меня сбили. По тону чувствовалось, что румынский полковник заискивает перед немецким майором.

Немец ушел, а полковник приказал солдату отвести меня обратно, сказав на прощание:

— Подумай, парень, хорошенько, стоит ли тебе упорствовать? Завтра поговорим...

Утром нас со Степаном разбудили голоса за окном. К окну подходили жители деревни и разглядывали нас, словно зверей в клетке, что-то горячо обсуждали.

Под их любопытными взглядами я старался держаться независимо, как подобает офицеру Советской Армии. Правда, лишившись вместе с пистолетом поясного ремня, я был вынужден заправить гимнастерку в брюки, что было как-то непривычно и несколько сковывало меня. Зато на моих плечах оставались лейтенантские погоны, а на груди — орден Отечественной войны I степени, медаль за оборону Ленинграда и гвардейский значок....

К вечеру доехали мы до города Бакэу и очутились во дворе комендатуры, обнесенном высоким забором с колючей проволокой поверху.

Тут мы увидели военнопленных разных национальностей: русских, югославов, венгров, чехов, поляков. Были тут и румынские солдаты — пойманные дезертиры.

Комендант гарнизона — румынский полковник, его адъютант — сын русского белоэмигранта. Остальной персонал — низшие чины. Некоторые из них, как мы потом узнали, были родом с Западной Буковины. Все они хорошо говорили по-русски и относились к нам вполне доброжелательно.

Держали нас в небольших барачного типа домах, вовремя раздачи пищи удавалось немного погулять во дворе.

Кормили нас так же, как солдат румынской армии: на завтрак — стакан кофе, в обед на первое — какая-нибудь бурда, на второе — немного каши, на ужин тоже немного каши и стакан чаю без сахара. На день полагалась булка хлеба граммов 300—400.

20 августа в комендатуре началась паника, нас заперли в бараках, но вечером во время ужина все-таки выпустили во двор….

На другой день нас с Воробьевым под конвоем отправили на железнодорожную станцию, посадили в воинский эшелон и привезли сначала в Текуч, а потом в деревню Никорень, неподалеку от города. Сбежать из-под охраны не было ни малейшей возможности.

В деревне располагалась жандармерия авиационного корпуса румын — особый отдел. Как я потом узнал, предполагалось, что нас станут  опрашивать специалисты по авиации.

Едва нас высадили из машины во дворе какого-то дома, к нам подошел, прихрамывая и опираясь на палочку, человек со свежим шрамом на лице. На нем была офицерская гимнастерка без погон.

— Здорово, хлопцы!—приветствовал он нас. — Кто такие? Откуда? Какого полка? Давно в плену?

Мы с Воробьевым не торопились отвечать на шквал обрушившихся на нас вопросов: этот шумный незнакомец не внушал мне доверия. А он продолжал:

— Я ведь тоже летчик! Летчик-истребитель. Фамилия моя — Муратов, не слыхали? Как же так? Меня весь фронт знает, я — ас, Герой Советского Союза!

Владимир Муратов — неужто не знаете?

— Не знаем, — ответил я сухо.

Он принялся перечислять фамилии ведущих своего полка. Некоторые были мне знакомы: группы истребителей этого полка не раз прикрывали нас, штурмовиков.

— Ну, хорошо, Муратов, как ты-то сюда попал?

Он рассказал, что месяца два тому назад летел парой на воздушную разведку и был сбит над железнодорожной станцией Роман. Удалось сесть на фюзеляж, при этом он поранил лицо, а когда отстреливался от окруживших самолет румын, был ранен в плечо и ногу. Попав в плен, полтора месяца пролежал в госпитале для русских военнопленных, на днях привезен сюда. А Золотую Звезду Героя Советского Союза румыны у него отобрали...

Тогда я рассказал ему о начавшемся наступлении наших войск и предложил бежать вместе.

Он отрицательно покачал головой:

— Отсюда не убежишь... Да и слишком рискованно: поймают местные мужики, сочтут за парашютистов-диверсантов, могут на месте вилами заколоть...

Стало известно, что в результате народного вооруженного восстания в Румынии свергнут фашистский режим, Антонеску и его клика арестованы. Румыния заявила о выходе из войны против государств антигитлеровской коалиции и объявила войну Германии.

27 августа мы приехали в Бухарест. Нас, теперь уже бывших военнопленных, разместили на центральном аэродроме. Ночевали мы прямо на земле возле ангара.

Утром на аэродроме появился какой-то странный парень: в новенькой немецкой форме, правда, без погон; в руках — большой узел.

— Я, — говорит парень, — русский, солдат, был в плену у немцев. При отступлении наш лагерь угнали на Запад, а мне удалось бежать... Как бы попасть к своим? Давайте держаться вместе, а?

Мне этот парень показался подозрительным: морда круглая, румяная — не очень- то он похож на узника... Бежит из лагеря, а сам в новенькой немецкой форме...

— А что у тебя в узле? — спросил я.

Он развязал узел — и там еще одна военная форма и два новых одеяла.

— Откуда? — спросил я.

— У немцев стибрил. Воспользовался ихней паникой при отступлении. Дай, думаю, прихвачу, в дороге пригодится: денег-то у меня нет...

В наш разговор вмешался Муратов:

— Ладно, «беглец», если доберешься до наших, пусть с тобой особисты разбираются. А пока что давай сюда твои вещички — надо их продать: денег и у нас нет, а румыны теперь забывают нас кормить.

Наутро к нам подошел полковник-румын и сказал, что меня и Муратова приглашает к себе генерал Ионэску.

Генерал принял нас в своем кабинете весьма учтиво, усадил в кресла, стоящие у его стола, сам сел за стол. Приведший нас полковник, вытянувшись по стойке «смирно», застыл у стены ближе к двери.

Ионэску говорил с нами по-румынски, полковник переводил.

Генерал довольно долго говорил о том, что он всегда был против войны с русскими и что теперь между Румынией и Россией, как он надеется, установятся дружеские отношения. Потом спросил, нет ли у нас к нему какой-либо просьбы, он, мол, ее охотно выполнит.

— Господин генерал, — сказал я, — у нас к вам одна-единственная просьба: как можно скорее перебросить нас на самолете в Фокшани — мы знаем, что туда уже вошли советские войска.

Он ответил, что для того, чтобы решить этот вопрос, ему необходимо связаться с министром: только с его разрешения можно выделить для нас самолет с экипажем.

Обратившись к полковнику, генерал приказал поместить «господина Клезцова» и «господина Муратова» в офицерское общежитие и поставить на довольствие в офицерской столовой.

Видимо, полковник представил генералу Муратова как летчика-аса, Героя Советского Союза: Ионэску подарил Муратову пистолет, который, по его словам, принадлежал одному советскому летчику, тоже Герою Советского Союза, сбитому под Яссами (фамилию этого летчика он не назвал)... На прощание еще раз пообещал сделать все, от него зависящее, чтобы переправить нас к своим.

Обещание — обещанием, но мы все-таки не теряли времени даром и приглядывались к стоящим на аэродроме румынским самолетам, решив, что, если нас завтра же не отправят в Фокшани, мы улетим сами, угнав самолет.

Больше других для этой цели подходил небольшой самолет связи. Нам удалось побывать в его кабине, примериться к органам управления.

Под вечер Муратов снова посетил генерала — на этот раз один — и, вернувшись, сказал, что дело улажено. К нам подошел румынский летчик в чине капитана и, показав на самолет, стоявший около ангара, сказал:

— Завтра утром на этом самолете я доставлю вас в Фокшани.

Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Прошло всего одиннадцать дней, как я был сбит, а мне казалось, что прошла целая вечность.

Утром чуть свет мы были на ногах. Перед вылетом выяснилось непредвиденное обстоятельство: самолет может взять только двух пассажиров. А нас — четверо... Было решено, что летчик сделает два рейса: сначала полетим мы с Муратовым, а вторым рейсом — Степан Воробьев и «беглец», как мы называли прилепившегося к нам парня.

... Самолет летел на малой высоте. Километров за 30 до Фокшани нас стали обстреливать наши наземные войска. Летчик прижался к земле и с ходу сел на южный аэродром Фокшани.

Самолет еще катился по аэродрому, когда я в боковое окно увидел, что к нам бегут наши солдаты с автоматами наизготовку. Едва машина остановилась, как они нас окружили. Оно и понятно: ведь на самолете были нарисованы фашистские кресты, только не черные, как у немцев, а желтые — румынские.

На мое счастье, я сразу же увидел знакомого майора. Последний раз мы с ним виделись 17 августа — и вот сегодня, 30 августа, такая необычная встреча.

Чувствовалось, что майор не верит своим глазам, он спросил, переводя растерянный взгляд с меня на румынский самолет:

— Откуда это ты?!

Я отозвался шуткой:

— Не видишь, что ли? Побывал у румын в гостях.

Долго разговаривать нам не пришлось, так как уже подъехала машина особого отдела истребительного авиационного корпуса генерала Подгорного, нас с Муратовым посадили в машину и увезли на дознание.

В машине я сказал Муратову:

— Володя, так ведь это твой родной корпус?

— Так точно.

— Считай, повезло тебе: сразу очутился дома. А мне свой корпус еще искать да искать...

— Послушай, Иван... — Муратов замялся и продолжал, понизив голос: — Ты тут никому не говори, что я — Герой Советского Союза, ладно?

Я взглянул на него удивленно — он смутился: ведь ясно же, что если он и в самом деле Герой, то всем в корпусе это хорошо известно. Ничего этого я не высказал вслух, а лишь усмехнулся и пообещал:

— Ладно.

В особом отделе нас продержали двое суток, составили протокол допроса, после чего Муратова отправили в его полк. Место базирования моего полка не было известно.

Поэтому мне вручили пакет под сургучной печатью с протоколом моего допроса и предложили самому разыскивать свой полк, а найдя, вручить пакет начальнику особого отдела 7-й гвардейской штурмовой дивизии.

Тут же выяснилось, что за моим воздушным стрелком румынский летчик не летал, так как его у нас задержали впредь до распоряжения вышестоящего командования, а пока что увезли в штаб.

«Эх, как нескладно получилось, — досадовал я, тревожась за судьбу Воробьева.

— Не надо было принимать в свою компанию «беглеца», тогда, может быть, удалось бы уговорить летчика взять на борт самолета троих... Ну да что ж теперь поделаешь?

Остается надеяться, что Степан рано или поздно доберется до своего полка...»

Но Степану Воробьеву так и не суждено было появиться в своем полку. Попав к своим без всяких документов, он был направлен солдатом в пехоту. Позднее ребята в полку получили от него несколько писем. В последнем он сообщал, что его часть вышла за Дунай под Будапештом. Вскоре он погиб...

С большим трудом удалось мне напасть на след своего полка, но все же 3 сентября я был уже вместе с моими боевыми друзьями.

К радости возвращения прибавилась другая радость: в этот день мне вручили орден Красного Знамени….»

Ничего общего с предыдущей историей, за исключением самого факта попадания в плен. В первом случае – описание практически «эпического» подвига, во втором – обычная история попадания в плен сбитого летчика, нетипичная, пожалуй, лишь тем, что попал летчик не к немцам, а к румынам, да еще в тот момент, когда они четко представляли себе, что война для них проиграна! Отсюда – все «телодвижения» с передачей пленных советской стороне, тем более, что румыны считали, что один из них – известный ас, Герой Советского союза. А значит «жест доброй воли» будет по достоинству оценен (я не сомневаюсь, что ВСЕХ пленных, оказавшихся у них в руках румыны на самолетах «по домам» не развозили…).

Можно, конечно, предположить, что Клевцов всю эту историю придумал. Но зачем? «Стеснялся» своего героического подвига? Гораздо логичнее предположить, что он верно описал свои «приключения» в плену, когда судьба, и определявшийся исход войны, «играли» им. Удача оказалась на его стороне…

Из этих воспоминаний видно, что и даты в первой истории явно неверны, 8 августа, в день, который дан как дата побега, Клевцов еще не был сбит… А прилет к своим состоялся уже после выхода Румынии из войны на стороне Германии. Очевидно, чтобы «преодолеть» эти проблемы в первой истории и возникает повторное «сбитие» Клевцова. Нет никаких тайн насчет «особистов» «проспавших» такое знаковое событие. Просто переданы были летчики в ОО собственного авиакорпуса. Далее – рекомендация командиров, знавших их лично, хорошая характеристика, ну и, к счастью, возврат в свои части. Стрелку Клевцова, попавшему в «чужие» руки, повезло меньше. Хотя опять – достаточно стандартно. Рядовой? Документов нет? В пехоту! Там докажешь, кто ты и «что» ты…

«Попытка» же «завербоваться во власовцы», чтобы сбежать к своим – явно из области «героического эпоса». Во-первых, считать немцев, доверчивыми простаками, сажающими за штурвал боевого самолета «любого желающего» и сразу, без подготовки, разрешающими ему лететь на все четыре стороны, мне лично как-то неудобно. Во-вторых, офицерам-летчикам не могло не быть известно отношение к «власовцам» советских «органов», да и армии. Идея же немецкого начальника, что с расчисткой мусора и строительством капониров на аэродроме могут справиться исключительно летчики, ничего кроме усталой улыбки вызвать не может.

Понятны становятся и пропуски в наградных. Прятать никто ничего не прятал, но зачем, подавая документы на ГСС, «дразнить гусей», упоминая о плене?

Не говорят о побеге и наградные документы на Муратова, хотя сам факт пребывания его «на той» стороне в них отражен:

Из документа очевидно, что никакого побега 8 августа быть не могло, т.к. до 25 августа по документу Муратов лежал в госпитале румынского города Бакэу. Тут тоже нужно включать «переводчик с межстрочного языка». Очевидно по тем же причинам, что мы предполагали в случае Клевцова. Дело в том, что город Бакэу был взят Красной армией в ходе Ясско-Кишиневской операции 24 августа 1944 года («Освобождение городов: Справочник по освобождению городов в период Великой Отечественной войны 1941–1945» / М.Л.Дударенко, Ю.Г.Перечнев, В.Т.Елисеев и др. — М.: Воениздат, 1985. — 598 с. ). Таким образом, находиться там в период с 15.05 по 25.08 Муратов мог, только будучи в плену. И, либо был освобожден прямо в госпитале (что противоречит нашей истории в принципе), либо 25.08 было дано в документах именно для того, чтобы не привлекать внимание «особо бдительных» к тому, что летчик, представляемый к награждению, только что был в плену. К тому же в начале наградного листа указаны ранения летчика – перелом ноги и вывих руки, а не огнестрельные ранения, что тоже противоречит рассказам о ранении летчика в перестрелке с преследователями. Вполне логичным представляется, что при аварийной посадке летчик сломал ногу, «выбил» плечо, разбил голову (что согласуется с воспоминаниями Клевцова о хромоте, палочке и шраме на лице) и был «повязан» прямо у самолета, возможно и в беспомощном, или даже бессознательном состоянии. Сам факт плена летчика сбитого над вражеской территории самолета не может его полностью скомпрометировать, но, согласитесь, «история» о том, что он отстреливался и был ранен, звучит «более героически»…

Причина кажется логичной. Клевцов умер в 1999 году, история же побега – это уже «двухтысячные». Переписывать биографию умершего никто не стал, сам же он свою «версию» изложил в мемуарах. Таким образом, цепочка «Клевцов – побег» появляется только в «связке» с фамилией «Муратов».

После возвращения из плена оба летчика вели себя достойно, честно и успешно воевали (наградные, приведенные здесь, говорят сами за себя). Несколько странной видится фигура «третьего беглеца». При некоторой фантазии можно даже выдвинуть гипотезу о заброске агента «под прикрытием» передаче двух летчиков. Но это уже не тема данного материала, тут вопрос не к летчикам, а к «органам», проводившим проверку. Не понятно также появление «румынского механика», но может такой человек и был и в плену Муратов с ним познакомился, а уже позже он и стал «третьим» в истории о побеге.

Хотя, «биография» известного Ивана Евграфовича Федорова и не такие «фортеля» содержит…

PS.