Искусству оправданий

7 марта 1918 г.

Председатель: Слово тов. Ленину для политического отчета о деятельности ЦК.
Ленин: Политический отчет мог бы состоять из перечисления мероприятий ЦК, но для настоящего момента насущен не такой отчет, а очерк нашей революции в целом; только он и может дать единственно марксистское обоснование всем нашим решениям. Мы должны рассмотреть весь предыдущий ход развития революции и выяснить, почему дальнейшее ее развитие изменилось. В нашей революции мы имеем такие переломы, которые будут иметь громадное значение для революции - международной, а именно - Октябрьскую революцию.
Гражданская война стала фактом. То, что нами предсказывалось в начале революции и даже в начале войны, и к чему тогда в значительной части социалистических кругов относились с недоверием или даже с насмешкой, именно превращение империалистической войны в войну гражданскую, 25 октября 1917 года стало фактом для одной из самых больших и самых отсталых стран, участвовавших в войне. В этой гражданской войне подавляющее большинство населения оказалось на нашей стороне, и вследствие этого победа давалась нам необычайно легко.
[...] Для каждого, кто вдумывался в экономические предпосылки социалистической революции в Европе, не могло не быть ясно, что в Европе неизмеримо труднее начать, а у нас неизмеримо легче начать, но будет труднее продолжать, чем там, революцию. Это объективное положение создало то, что нам предстояло пережить необычайно трудный, крутой излом в истории. От сплошного триумфального шествия в октябре, ноябре, декабре на нашем внутреннем фронте, против нашей контрреволюции, против врагов советской власти нам предстояло перейти к стычке с настоящим международным империализмом, в его настоящем враждебном отношении к нам. От периода триумфального шествия предстояло перейти к периоду необычайно трудного и тяжелого положения, от которого отделаться словами, блестящими лозунгами - как это ни приятно было бы - конечно, нельзя, ибо мы имели в нашей расстроенной стране неимоверно уставшие массы, которые дошли до такого положения, когда воевать дальше никоим образом невозможно, которые разбиты мучительной трехлетней войной настолько, что приведены в состояние полной военной негодности. Еще до Октябрьской резолюции мы видели представителей солдатских масс, не принадлежащих к партии большевиков, которые перед всей буржуазией не стеснялись говорить правду, состоящую в том, что русская армия воевать не будет. Это состояние армии создало гигантский кризис. Страна мелкокрестьянская в своем составе, дезорганизованная войной, доведенная ею до неслыханного состояния, поставлена в необычайно тяжелое положение: армии нет у нас, а приходится продолжать жить рядом с хищником, который вооружен до зубов, который еще пока оставался и остается хищником и которого, конечно, агитацией насчет мира без аннексий и контрибуций пронять было нельзя. Лежал смирный домашний зверь рядом с тигром и убеждал его, чтобы мир был без аннексий и контрибуций. Тогда как последнее могло быть достигнуто только нападением на тигра. [...]
Как совершенно бесспорно, что все трудности нашей революции будут превзойдены лишь тогда, когда созреет мировая социалистическая революция, которая теперь везде зреет, - настолько совершенно абсурдно утверждение, что каждую данную конкретную сегодняшнюю трудность нашей революции мы должны припрятать, говоря: «Я ставлю карту на международное социалистическое движение - я могу делать какие угодно глупости». «Либкнехт выручит потому, что он все равно победит». Он даст такую великолепную организацию, наметит все заранее так, что мы будем брать готовые формы, как мы брали готовое марксистское учение в Западной Европе, - и благодаря чему оно победило у нас, может быть, в несколько месяцев, тогда как на его победу в Западной Европе требовались десятки лет. Итак, совершенно никчемная авантюра - перенесение старого метода решения вопроса борьбы триумфальным шествием на новый исторический период, который наступил, который перед нами поставил не гнилушек Керенского и Корнилова, а поставил международного хищника - империализм Германии, где революция только зрела, но заведомо не созрела. Такой авантюрой было утверждение, что враг против революции не решится наступать. Брестские переговоры не представляли еще из себя момента, когда мы должны были принять какие угодно условия мира. Объективное соотношение сил соответствовало тому, что получения передышки будет мало. Брестские переговоры должны были показать, что немец наступит, что немецкое общество не настолько беременно революцией, что она может разразиться сейчас, и нельзя поставить в вину немецким империалистам, что они своим поведением не подготовили еще этого взрыва или, как говорят наши молодые друзья, считающие себя левыми, такого положения, когда немец не может наступать. Когда им говорят, что у нас армии нет, что мы были вынуждены демобилизоваться, - мы вынуждены были, хотя нисколько не забыли о том, что около нашего смирного домашнего зверя лежит тигр, - они не хотят понять. Если мы вынуждены были демобилизовать армию, то мы отнюдь не забыли, что путем одностороннего приказа втыкать штык в землю войну кончить нельзя.
Как вообще вышло так, что ни одно течение, ни одно направление, ни одна организация нашей партии не были против этой демобилизации? Что же мы - совершенно с ума сошли? Нисколько. Офицеры, не большевики, говорили еще до Октября, что армия не может воевать, что ее на несколько недель на фронте не удержать. Это после Октября стало очевидным для всякого, кто хотел видеть факт, неприглядную горькую действительность, а не прятаться или надвигать себе на глаза шапку и отделываться гордыми фразами. Армии нет, удержать ее невозможно. Лучшее, что можно сделать - это как можно скорее демобилизовать ее. Это - больная часть организма, которая испытывала неслыханные мучения, истерзанная лишениями войны, в которую она вошла технически неподготовленной и вышла в таком состоянии, что при всяком наступлении предается панике. Нельзя винить за это людей, вынесших такие неслыханные страдания. Мы в сотнях резолюций, с полной откровенностью, даже в течение первого периода русской революции, говорили: «Мы захлебнулись в крови, мы воевать не можем». Можно было искусственно оттягивать окончание войны, можно было проделать мошенничество Керенского, можно было отсрочить конец на несколько недель, но объективная действительность прокладывала себе дорогу. Это - больная часть русского государственного организма, которая не может выносить долее тяготы этой войны. Чем скорее мы ее демобилизуем, чем скорее она рассосется среди частей, еще не настолько больных, тем скорее страна сможет быть готовой для новых тяжелых испытаний. Вот что мы чувствовали, когда единогласно, без малейшего протеста принимали это решение, с точки зрения внешних событий нелепое, - демобилизовать армию. Это был шаг правильный. Мы говорили, что удержать армию - это легкомысленная иллюзия. Чем скорее демобилизовать армию, тем скорее качнется оздоровление всего общественного организма в целом. Вот почему такой глубокой ошибкой, такой горькой переоценкой событий была революционная фраза: «Немец не может наступать», из которой вытекала другая: «Мы можем объявить состояние войны прекращенным. Ни войны, ни подписания мира». Но если немец наступит? «Нет, он не сможет наступать». А вы имеете право ставить на карту не судьбу международной революции, а конкретный вопрос о том: не окажетесь ли вы пособниками немецкого империализма, когда этот момент наступит? Но мы, ставшие все с октября 17-го года оборонцами, признающими защиту отечества, - мы все знаем, что порвали с империалистами не на словах, а на деле: разрушили тайные договоры, победили буржуазию у себя и предложили открытый честный мир, так что все народы могли увидеть на деле все наши намерения. Каким образом люди, серьезно стоящие на точке зрения обороны Советской республики, могли идти на эту авантюру, которая принесла свои плоды? А это факт, потому что тот тяжелый кризис, который переживает наша партия в связи с образованием в ней левой оппозиции, является одним из величайших кризисов, переживаемых русской революцией. [...]
Это урок, потому что абсолютна истина, что без немецкой революции мы погибли, - может быть, не в Питере, не в Москве, а во Владивостоке, в еще более далеких местах, в которые нам, быть может, предстоит переброситься, и до которых расстояние, может быть, еще больше, чем расстояние от Петрограда до Москвы, но во всяком случае при всевозможных мыслимых перипетиях, если немецкая революция не наступит - мы погибнем. [...]
Массы миллионные - а политика начинается там, где миллионы; не там, где тысячи, а там, где миллионы, там только начинается серьезная политика, - миллионы знают, что такое армия, видели солдат, возвращающихся с фронта. Они знают - если брать не отдельных лиц, а настоящую массу - что воевать мы не можем, что всякий человек на фронте все, что мыслимо было, вынес. Масса поняла истину, что если армии нет, а рядом с вами лежит хищник, то вам придется подписать наитягчайший, унизительный мирный договор. Это неизбежно, пока не родится революция, пока вы не оздоровите своей армии, пока не вернете ее по домам. До тех пор больной не выздоровеет. А немецкого хищника мы «на ура» не возьмем, не скинем, как скинули Керенского, Корнилова. Вот урок, который массы вынесли без оговорок, которые пытались преподнести им некоторые, желающие отделаться от горькой действительности. [...]
Тут надо уметь отступать. Невероятно горькой печальной действительности фразой от себя не закрыть; надо сказать: дай бог отступить в полном порядке. Мы в порядке отступить не можем - дай бог отступить в полупорядке, выиграть малейший промежуток времени, чтобы больная часть нашего организма хоть сколько-нибудь рассосалась. Организм в целом здоров: он преодолеет болезнь. Но нельзя требовать, чтобы он преодолел ее сразу, моментально, нельзя остановить бегущую армию. Когда я одному из наших молодых друзей, который желал быть левым, говорил: товарищ, отправьтесь на фронт, посмотрите, что там делается в армии, - это было принято за обидное предложение: «нас хотят сослать в ссылку, чтобы мы здесь не агитировали за великие принципы революционной войны». Предлагая это, я, право, не рассчитывал на отправку фракционных врагов в ссылку: это было предложение посмотреть на то, что армия начала неслыханно бежать. И раньше мы это знали, и раньше нельзя было закрывать глаза на то, что там разложение дошло до неслыханных фактов, до продажи наших орудий немцам за гроши. Это мы знали, как знаем и то, что армию нельзя удержать, и отговорка, что немец не наступит, была величайшей авантюрой. Если европейская революция опоздала родиться, нас ждут самые тяжелые поражения, потому что у нас нет армии, потому что у нас нет организации, потому что этих двух задач решить сейчас нельзя. [...]
Наступил период тягчайших поражений, нанесенных вооруженным до зубов империализмом стране, которая демобилизовала свою армию, должна была демобилизоваться. То, что я предсказывал, наступило целиком: вместо Брестского мира мы получили мир гораздо унизительней, по вине тех, кто не брал его. Мы знали, что по вине армии заключаем мир с империализмом. Мы сидели за столом рядом с Гофманом, а не с Либкнехтом,- и этим мы помогли немецкой революции. А теперь вы помогаете немецкому империализму, потому что отдали свои миллионные богатства, - пушки, снаряды, - а это должен был предсказать всякий, кто видел состояние армии, до боли невероятное. Мы погибли бы при малейшем наступлении немцев неизбежно и неминуемо, - это говорил всякий добросовестный человек с фронта. Мы оказались добычей неприятеля в несколько дней.
Получивши этот урок, мы наш раскол, кризис наш изживем, как ни тяжела эта болезнь, потому что нам на помощь придет неизмеримо более верный союзник: всемирная революция. Когда нам говорят о ратификации этого Тильзитского мира*, неслыханного мира, более унизительного, грабительского, чем Брестский, я отвечаю: безусловно - да. Мы должны это сделать, ибо мы смотрим с точки зрения масс. Попытка перенесения тактики октября-ноября внутри одной страны, этого триумфального периода революции, перенесения с помощью нашей фантазии на ход событий мировой революции - эта попытка обречена на неудачу. Когда говорят, что передышка - это фантазия, когда газета, называемая «Коммунист», - должно быть, от Коммуны, - когда эта газета наполняет столбец за столбцом, пытаясь опровергать теорию передышки, тогда я говорю: мне много пришлось пережить фракционных столкновений, расколов, так что я имею большую практику, но должен сказать, что вижу ясно, что старым способом - фракционных партийных расколов - эта болезнь не будет излечена, потому что ее излечит жизнь раньше. Жизнь шагает очень быстро. На этот счет она действует великолепно. История гонит так быстро ее локомотив, что раньше, чем успеет редакция «Коммуниста» издать очередной номер, большинство рабочих в Питере начнет разочаровываться в его идеях, потому что жизнь показывает, что передышка - это факт. Вот сейчас мы подписываем мир, имеем передышку, мы пользуемся ею для защиты отечества лучше - потому что, если бы мы имели войну, мы имели бы ту панически бегущую армию, которую необходимо было бы остановить и которую наши товарищи остановить не могут и не могли, потому что война сильнее, чем проповеди, чем 10 тысяч рассуждений. Если они не поняли объективного положения, они остановить армию не могут, они ее не остановили бы. Эта больная армия заражала весь организм, и мы получили новое неслыханное поражение, новый удар немецкого империализма по революции - тяжелый удар, потому что легкомысленно оставили себя без пулеметов под ударами империализма. Между тем этой передышкой мы воспользуемся, чтобы убедить народ объединяться, сражаться, чтобы говорить русским рабочим, крестьянам: «Создавайте самодисциплину, дисциплину строгую, иначе вы будете лежать под пятой немецкого сапога, как лежите сейчас, как неизбежно будете лежать, пока народ не научится бороться, создавать армию, способную не бежать, а идти на неслыханные мучения». Это неизбежно потому, что немецкая революция, еще не родилась и нельзя ручаться, что она придет завтра. [...]
Так и только так шла история. История подсказывает, что мир есть передышка для войны, война есть способ получить хоть сколько-нибудь лучший или худший мир. В Бресте соотношение сил соответствовало миру побежденного, но не унизительному. Псковское соотношение сил соответствовало миру позорному, более унизительному, а в Питере и Москве, на следующем этапе, нам предпишут мир в четыре раза унизительнее. [...] Это действительно Тильзитский мир. Если мы сумеем так действовать, тогда мы, несмотря на поражения, с абсолютной уверенностью можем сказать, что мы победим. (Аплодисменты.)
Свердлов: Политический отчет слился с докладом о войне и мире. Не входя в обсуждение отчета ЦК, в первую очередь предоставим слово содокладчику Бухарину. Слово предоставляется тов. Бухарину.
Бухарин: Товарищи, прежде всего я должен сказать, что та характеристика, которую нам дал тов. Ленин, страдает (выражаясь мягко) неточностью. Нигде - ни в наших речах, ни в нашей печати - тов. Ленин не мог указать таких мест, из которых следовало бы, что мы не поняли того переходного момента, который сейчас налицо, что мы недооценили всех тех трудностей положения, которые сейчас имеются. Наоборот, мы всегда говорили, - это можно было бы доказать фактами,- что рано или поздно русская революция, развившаяся до определенного момента сравнительно быстрым темпом и в относительно легких условиях, в силу непреложных законов, должна будет столкнуться с международным капиталом. Этот момент теперь наступил. Уже в самом начале революции мы говорили, что русская революция либо будет спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала. Это было основным нашим тезисом, и совершенно естественно, раз мы говорили даже о возможности гибели русской революции, никто не может нам сказать, что мы не предвидели тех трудностей, тех тяжелых перспектив, которые нам предстоят. Точно так же мне кажется совершенно неправильным утверждение тов. Ленина, которым он спекулировал все время, якобы «герои фразы» уверяли, «что немец не будет наступать». Товарищи, я могу сослаться хотя бы на одни свои передовицы в «Правде». Будучи ее редактором, я неоднократно писал, что возможно наступление немцев, что оно вполне реально, что такие перспективы налицо. Это - факты, которых нельзя опровергнуть. Дело совсем не в том: разногласия наши определяются не фактом возможности или невозможности немецкого наступления. Они лежат гораздо глубже. Сейчас я только отвечаю на те возражения тов. Ленина, которые вселяют в вас известное предубеждение против нашей позиции, которые представляют нас в качестве «героев фразы» {Продолжительный смех.), но именно те, кто так относится к нашей позиции, как раз не видят всей тяжести положения. И когда тов. Ленин говорит нам, что сейчас жизнь учит нас, что жизнь учит рабочий класс, подразумевая под этим примеры, вроде того, что московский пролетариат перешел от позиции революционной войны с империалистами к позиции мира, видя в этом революционный закал, - я говорю, что эта последняя оценка неверна, потому что известны и другие факты, которые также нужно учитывать. Эти факты говорят вот что: параллельно с возвратом к точке зрения необходимости подписания мира идет возврат к точке зрения необходимости Учредительного собрания и единого фронта. Об этом позабыл тов. Ленин. А между тем, этот факт есть результат переживаемого налета* чрезвычайно тяжелого, мучительного процесса распада нашего пролетариата как производительного класса. У нас в настоящее время рабочий класс стоит перед страшной экономической разрухой, в связи с растущей безработицей; он распадается как класс. Это не просто физическая усталость, это распад пролетариата как класса. Совершенно понятно, что в такой нездоровый момент должно существовать и будет существовать упадочное настроение. И действительно, мы наблюдаем такие факты, что целый ряд пролетариев, самоотверженно бросавшихся в самую жаркую борьбу, переходит к точке зрения подписания мира. Я утверждаю, что переход к этой точке зрения, быть может, на 9/10 вовсе не есть результат революционного закала, а факт проявления общей усталости, распада пролетариата, который, может быть, - мы полагаем, мы уверены,- удастся преодолеть, но который невозможно замалчивать. Из одного уже этого следует, что дело обстоит совсем не так, как рисовал тов. Ленин, когда говорил о нашей газете «Коммунист». Он говорил, что вся наша революционная фразеология основана на том, что мы не желаем, не хотим, не можем привыкнуть к позорным, как он выразился, тяжелым условиям мира, которые предлагают нам немецкие империалисты, что мы просто, поддаваясь чувству, говорим о позоре, привыкнув к прежним триумфам нашей революции. Это неверно, отвечаем мы; всякий, кто возьмет три вышедших номера «Коммуниста», не найдет там того, о чем говорит тов. Ленин. Наоборот, мы считаем необходимым самый серьезный, деловой анализ момента. Ни в одной статье тов. Ленин не найдет того, о чем он говорил, не найдет революционной фразы, потому что мы говорим вовсе не революционными фразами, а по существу оцениваем все международное положение. Мы утверждаем, что выгоды, проистекающие из подписания мирного договора, являются иллюзией. Это иллюзиями живет тов. Ленин, а не мы.
Товарищи, современное международное положение, положение вещей в Западной Европе можно охарактеризовать как распад, как разрушение старых капиталистических отношений. Государственная капиталистическая машина, которая помогла капиталистам удерживаться в процессе мировой войны, в настоящее время начинает трещать, распадаться; при этом совершенно естественно, что распадение начинается прежде всего в экономически более отсталых странах. Такие страны первыми начинают выбывать из строя: например, почти совершенно выбывает из строя Австрия, которая не может уже воевать, в которой уже далее не может сохраниться даже относительное социальное равновесие, существовавшее до сих пор; которая находится едва ли не в процессе разложения, распада, причем этот распад захватывает даже некоторые буржуазные группировки. С другой стороны, социальные противоречия пережили перелом благодаря венским стачкам и будапештским событиям, создавшим Советы раб. депутатов. В Австрии эти Советы, судя по газетам, живы еще до сих пор, а в Германии их образование задерживается. События эти показывают, что сейчас мировое движение рабочего класса переживает перелом в сторону революции. Из этого, конечно, нельзя никаким образом делать заключения, что революция будет завтра, но из этого необходимо сделать то заключение, что сила австро-германской империалистской коалиции не есть такая величина, по сравнению с которой русская революция является простым мирным зверьком. Вообще такая характеристика русской революции страдает чрезвычайно существенным недочетом. Когда мы говорим о перспективе столкновения империалистской коалиции с «мирным зверьком» - русской революцией, то мы должны дать себе совершенно ясный отчет в том, что нам в этом столкновении, в особенности на первых порах, предстоит ряд сплошных поражений. Тем не менее мы говорим о том, что мы можем принять перспективу немедленной войны с империалистами. Мы говорим, что в самом процессе этой борьбы в нее постепенно будут втягиваться все большие и большие массы с нашей стороны - в лагере империалистов, наоборот, будет появляться столько же элементов дальнейшего распада. Повторяю, что при одновременном распаде сил такая перспектива не будет нам страшна и такую перспективу мы должны принять потому, что иной у нас и быть не может.
Товарищи, одним из центральных аргументов Вл. Ильича, когда он доказывал возможность для нас передышки, было то соображение, что хотя в настоящее время подходит к концу великая борьба двух империалистских коалиций: с одной стороны, франко-американского капитала, с другой - австро-германского, все же они не могут еще пока закончить своей борьбы. Между ними имеется щель, и в эту щель тов. Ленин предлагает нам пробиться. Он говорил - и в этом центр тяжести его аргументации - «берите пока все, что можно взять, пользуйтесь моментом, ловите этот момент, пока еще международная шайка капиталистических бандитов не заключила между собой союза для удушения сообща русской революции». Товарищи, эта постановка вопроса подлежит более серьезному обсуждению. Перед нами действительно могут быть две перспективы: либо это соглашение уже произошло, либо его еще нет. Много данных за то, что это соглашение между двумя враждебными коалициями уже произошло: например, нельзя отметать, отмахиваться от такого факта, как выступление Японии, как задержка продовольственных грузов, как контрреволюционный союз на Восточно-китайской железной дороге, как предложение в рейхстаге, официальное предложение зондирования почвы насчет мира с англо-американским капиталом, как все предложения, направленные из Германии в Вашингтон, и, наконец, та невероятная суматоха, которая поднялась во всех правительственных кабинетах по поводу и в связи с японским выступлением против России. Все эти факты не решают, конечно, вопроса, заключено ли уже соглашение, но во всяком случае делают такую перспективу вероятной. [...]
Теперь возьмем случай, который предлагает тов. Ленин. В первом случае, который я только что разобрал и который тов. Ленин считает невозможным, - в этом первом случае его тактическая линия не оправдывается; она оправдается только тогда, когда мы будем иметь перед собой второй случай, т. е. когда мы в эту пресловутую щель между империалистскими коалициями сможем проскользнуть. Но, товарищи, мы утверждаем, что даже наличие этой щели все равно не спасает ни на минуту тактической линии тов. Ленина. В самом деле тов. Ленин выдвигает перспективу щели между англо-американским и германо-австрийским капиталом, чтобы доказать, при каких условиях немцы, раздираемые войной с Англией, могут помириться на известный промежуток времени с нами. Центральные державы, империалисты австро-германской коалиции могут вести эту войну только при одном условии, только при условии беспощадной расправы с Россией - просто-напросто по чисто экономическим соображениям, в первую голову по экономическим соображениям, ибо для того, чтобы Германия была в состоянии вести войну против Англии, ей необходимо сырье, ей необходим хлеб. Без этого она вести войну не может. Таким образом, для того чтобы вести дальше войну, Германия неминуемо должна будет заняться самым наглым грабежом России. Это во-первых. Но есть и другая причина. Войну можно вести только при таком условии, когда имеется известное социальное равновесие внутри страны. Воевать, имея у себя дома вооруженное восстание, почти невозможно. Поэтому нужно это вооруженное восстание отдалить, революционные вспышки затушить.
Сейчас немецкие империалисты выставили совершенно определенный лозунг, совершенно определенное требование - требование российского хлеба, которым они должны будут заткнуть давление снизу, усиливающееся сейчас в Германии. Момент продолжения войны для Германии повелительно диктует в настоящее время грабеж нашей Советской республики. Это - с одной стороны. Но для того чтобы грабить, эксплуатировать экономически, для этого нужна буржуазная Россия, для этого нужно свергнуть советскую власть. Вот почему Германия неизбежно должна сейчас проводить, и проводит, политику низвержения советской власти, а не мирного сожительства с нею. [...]
Если тов. Ленин в своей последней статье, в своих последних выступлениях говорит: «Берите передышку, хотя бы на несколько дней», говорит, что именно такая передышка нам предстоит, - я утверждаю, что овчинка не стоит выделки. Если вы говорите, что имеется передышка на несколько дней, то она ничего нам не даст, потому что ни перестроить железных дорог, ни обучить население, хотя бы и только мужской пролетариат, стрельбе, ни наладить транспорт, ни наладить экономическую жизнь, т. е. разрешить все те главные задачи, о которых говорил тов. Ленин, в несколько дней нельзя. Нечего доказывать, что такая работа в течение нескольких дней не делается, такая работа требует, по меньшей мере, месяцев, а передышки на месяцы ни генерал Гофман, ни Либкнехт не дадут. В этом центр тяжести вопроса. Когда тов. Ленин здесь говорил, что мы заполняем целые столбцы «Коммуниста» работой против теории этой передышки, то мы отвечаем: да, мы заполняем столбцы, потому что это есть кардинальный вопрос, потому что от того или иного решения этого вопроса зависят все решения. Дело вовсе не в том, что мы протестуем против этих условий, потому что они фактически этой передышки нам не дают, это есть иллюзорная вещь, которую действительно можно считать фразой, хотя фразой далеко не революционной. Если мы в своем решении будем исходить из такого рода перспектив, которой реально не существует, то это грозит нам самым тяжелым ударом. Мне кажется, что этой иллюзии, этой несуществующей перспективе поддаваться ни в коей мере нельзя.[...]
Нам нужны условия для организации наших сил. Но как раз этих условий нас лишает договор. От нас отрезают Украину, от нас отделяют Донецкий бассейн, т. е. центры, питающие русскую промышленность, нас отделяют от хлеба, от угля. Рабочий класс и рабочее движение раскалываются, следовательно, сила его ослабляется. Ведь, в конце концов, не нужно от себя скрывать того, что мы остаемся даже по количеству населения чуть ли не в половинном составе. Самые основные центры рабочего движения, как, например, Латвия, такие большие области, как Советская Украина, выпадают совершенно. Кроме того, многие наши экономические мероприятия аннулируются; так, например, мероприятия, касающиеся национализации иностранной промышленности и т. д., подрываются самым основательным образом, потому что в условиях мира имеются пункты относительно соблюдения интересов иностранных подданных. Правда, приводят соображения, что иностранных подданных у нас сравнительно не так много, что эти пункты не так опасны. Это неверно! Вся русская буржуазия путем целого ряда фиктивных сделок немедленно начнет переводить свои предприятия в иностранное подданство. И мы в конце концов увидим, что тот самый сук, на котором мы сидим, наши социальные мероприятия, наше социалистическое строительство, подрезываются этими условиями. То, из-за чего мы боремся, то, что мы хотим сохранить во что бы то ни стало, даже ценою величайших жертв, заранее аннулируется. Больше того: вы знаете, что в числе условий мира есть два таких пункта, которые сводят на нет и международное значение русской революции. А ведь мы говорили и говорим, что, в конце концов, все дело зависит от того, победит или не победит международная революция. В конечном счете международная революция - и только одна она - наше спасение. С этим согласен и тов. Ленин. Отказываясь от интернационалистской пропаганды, мы отказываемся и от самого острого оружия, которое в нашем распоряжении имелось. Международная пропаганда являлась колоколом, гудящим на весь мир, от этого мы отказываемся, у этого колокола мы отрезаем язык. Это не есть фраза, а самая реальная величина.
[...]
...