Hello, Долли!

krasovkin — 28.07.2010 По поводу Алениной отставки писать ничего не хочется. Просто вот вам интервью для Citizen K без купюр и редактуры.


Сочным апрельским утром 2002 года, я сидел в редакции “Независимой газеты” и строчил заметку. Это была, наверное, моя семнадцатая статья за три дня, глаза отвратительно слезились, а под ногтями притаились бациллы от бесконечного стучания по клавиатуре. “Боже, почему я задыхаюсь в этой грязной конуре и штампую бесконечные глупые рецензии? – подумал я. – Всюду уже написал, даже в журнал “Сериал”, вот только в Vogue ни разу”. Я произнес это словечко на разные лады, остановился на том, что “вог” мне нравится больше, чем “воуг”, отхлебнул грузинского чаю из битой чашки с сиренью, выглянул в окно. И тут раздался звонок. Можете мне не верить, но звонили из “Вога”. “Не хотите поработать с нами”,? – спросила какая-то девочка. “Очень хочу”. – “А когда можете прийти”? Я прикинул расстояние: из двери направо, потайным двором, через арку, мимо ФСБ на Рождественку и вот уже виден тот самый заветный “Меховой холодильник”, где находится редакция главного иллюстрированного ежемесячника мира. – Через 20 минут, – ответил я. В трубке почувствовалось напряжение: как это через 20 минут? Это почему так быстро? Потом девочка с кем-то пошепталась и томно пропела: “Ну, ладно, приходите, Алена сможет”. Через 20 минут я вошел в этот кабинет. В маленьком окне тепло краснели кремлевские звезды, на столе - стояла ваза с фруктми, в кресле, прикрытом шелковым платочком с надписью Vogue сидела женщина. “Напишете нам про Галю Тюнину”? – густым басом спросила она, пристально глядя на меня. “Конечно напишу”, – ответил я, снимая джинсовку. – “Dolce & Gabbana”? – спросила она, глядя не на куртку, а на биципсы. – “Guess”, – ответил я, поигрывая мышцами груди. “А не хотите у нас поработать”? – спросила она, переключившись на грудь. – “Могу выйти завтра”, – ответил я, одеваясь. С тех пор я заходил в этот кабинет сотни раз. Утром и вечером, в грозу и в слякоть, в компании и без, по делу и покурить, за повышением и с заявлением об уходе, когда она была там и когда она пила шампанское в тысячах верст от Москвы, всегда мне было там хорошо. Я знаю все в этих десяти метрах от порога до альбома Unseen Vogue, который я сам привез ей из Лондона и поставил на полку. Вот на приклееных к стене фотографиях она с Михалковым, с Лагерфельдом, с Бондарчуком. Вон внизу статья об ее деде - основателе ТАСС, а рядом стишок, написанный Высоцким на день рождения ее отца-хирурга: “...Видел сон я - во сне вам дала Нифертити, / Так старейте назад, дорогой”. Здесь, на месте прозрачного стула от Старка раньше было то самое кресло, стыдливо прикрытое шелковой промопродукцией испанского Vogue, а вот и знакомая ваза с фруктами. “Возьмите себе, ешьте. А мне надо с вами серьезно поговорить”.
Я узнаю этот заговорщицкий тон. “Ну ты где? Я уже внизу!”, - потому что нельзя было выходить вместе, чтобы никто не заподозрил сговор и не перепугался. “Зайди ко мне”, – это значило, что кто-то написал чудовищную дрянь и надо было тихо переписать. “Дверку закрой за собой”, - о! Тут начинались самые главные секреты. Кто уходит, кого увольняют, что происходит в кабинете генерального директора. Раньше, она еще любила в таких случаях громко включать музыку, по старой привычке, чтоб прослушка не сработала.
– Вашему Николаевичу, кажется не понравилась съемка.
– Да ладно. Я просил его мне прислать превьюшки, но он сказал, что карточки еще не готовы.
– Он врет, идите сюда.
Я обхожу стол, и встаю в привычную позу. За ее спиной, наклоняясь к монитору. На экране кровать в парижском “Ритце”, на ней она в каком-то фиолете.
– Ну как?
– По-моему, блядство.
– Сам ты блядство! Haute Couture!
Долецкая закуривает тоненькую сигарету. Раньше курила Vogue, теперь перешла на что-то полегче и наверное погаже.
– Ален, а вы знаете, что весь город говорит, что Vogue - с каждым годом все хуевей и хуевей? В принципе я тоже считаю, что называть текст про Алису Фрейндлих “67”, а про Кончаловского “Андрей Кончаловский” – это за гранью добра и зла.
– Примеры, которые вы привели относятся буквально к 19 веку.
– А сейчас у вас какой?
– А сейчас 20-й.
– Ален, уже 21-й на дворе 8 лет.
– Тем не менее. Это такая московская тема. Я даже рада, что люди считают, что журнал Vogue становится хуевей и хуевей.
– Это почему?
– Это потому, что у каждого должно быть свое мнение. Я же считаю, что журнал Vogue с каждым годом все лучше и лучше, все самостоятельней и самостоятельней. Какие у меня для этого понимания есть инструменты? Это во-первых рост тиража, во-вторых реакция читателей.
– Ну, то есть мы с разными читателями просто знакомы. Вам вообще не надоел этот журнал дурацкий за 10 лет?
– Мне надоело встречаться с неумными людьми. Слышать одинаковые предсказуемые иногда довольно скучные малопрофессиональные и поверхностные оценки. Мне надоели встречи с косностью, с трусостью, с ленью, с трусостью.
– Ален, вы мне все это говорите, а сами смотрите в редакционную комнату, набитую совершенно непонятными бессмысленными людьми. Кто все эти девочки в вашем журнале.
– Ну они все такие симпатяги.
– Покажите. Кто конкретно?
– Вот напротив меня.
– Давайте не трогать вашего персонального ассистента.
– Антон, как же не трогать-то? Так не честно. Она - продолжение моей левой руки. Она вместо меня берет телефон, она составляет мой график.
– А куда ж вы всех мужиков-то дели?
– А когда это тут были мужики?
– Ну пидорасов.
– А ну это другое дело. Ну, вот есть Саймон.
– Ну, а кроме него все ж нормальные ушли.
– Да и эти все замечательные. Ну когда другие дают просто две зарплаты, конечно уходят. Но мне приятно если мои люди, выросшие из моей крови, моей слюны делают качественные продукты. И вот еще одна вещь, которую я хочу вам честно сказать. Последние годы я ни на кого не обижаюсь, я огорчаюсь. Это наверное такой переход к мудрению.
– А помните с вами случился приступ в Париже, я вам позвонил в больницу и вы сказали, что вы очень помудрели?
– Да. Точно. У меня тогда резко упало давление. Я приехала в гостиницу, легла спать, и через два часа вскакиваю с сознанием, что у меня не написано завещание.
– Вы что думаете я поверю, что тогда вы думали не о себе, а о каком-то завещании?
– Да, поверьте. Но дело не в этом. Мы же о мудрении. Я поняла, что надо жить дозировано. Не надо делать каждый день отвал башки. Можно делать по понедельникам. А вот каждый день - не надо. Я научилась внимательней смотреть на какие-то вещи.
– Так все-таки вы в каком веке-то живете? Вы вообще активный интернет пользователь?
– Я пассивный интернет пользователь. Я конечно слежу за всем, что происходит здесь и сейчас. Меня все это очень увлекает. А! Я знаете что люблю? Личные странички. Когда я делала материал про Земфиру, я была увлечена очень ее сайтом.
– А почему у вас нет своего?
– Ну я ж не звезда!
–?
– Ну я ж не концертирую. Я концертирую журналом Vogue, который сейчас читает около полумиллиона читателей. Мне этого вполне достаточно.
– Вообще, слушайте. За эти 10 лет так сложилось, что вы и есть Vogue.
– Антон, ну это совершенно нормально. Вам-то уж точно известно, что главный редактор - это присутствия мнения, предпочтений, характера. Именно поэтому он называется главный редактор, а не редактор культуры или там красоты. Американский Vogue - это журнал Аны Винтур, французский – Карин Ройтфилд. Точка.
– А как вы вообще оказались в журнале “Vogue”? Почему вы, а не какая-нибудь там Эвелина?
– Я вас сейчас выгоню, вы плохо делали домашнюю работу.
– Я замечательно делал домашнюю работу. Как все это было? Кто вам позвонил, кто предложил?
– Первая мне позвонила Наташа Зингер, которая тогда была корреспондентом New-York Times в России и сказала: “Открывается Vogue”. Я говорю: “Ты с ума сошла. Этого не может быть”.
– Это было когда? Осенью 1997-го?
– Ага. И мне ведь было вдвойне обидно. Мне ж за 3 года до этого позвонила Мясникова и сказала: “Выходи ко мне замом, а потом сразу для тебя мы запускаем Vogue. И я как мусик пошла туда, сделал три аналитических обзора журнала Cosmopolitan в России, который тогда был очень американский. И все это было даже симпатично, потому что там сидели наши филфаковские девчонки. Но Vogue что-то все не появлялся и не появлялся.
– А Мясникова всем рассказывает, что она вас уволила.
– Я знаю. Ну каждый может рассказывать все, что хочет. То что мы не сошлись - это чистая правда. Я думаю, что это был такой глобальный missunderstanding. Я ж отличница. И все делала на все сто. И я думаю, что кто-то просто испугался за свое положение.
– А я вообще не понимаю, как вы этим стали заниматься. Почему вы-то? Зачем все звонили вам? Вы ж не были никогда известной модной журналисткой.
– Тогда давайте с самого начала. У нас в доме всегда читали книги и слушали музыку в консерватории. Я не видела телевизора, пока не вышла замуж за Льва Карахана.
– Лева испортил вам жизнь! Теперь у вас - вон - два телевизора.
– Погодите. Все это было так, пока папа не стал членом английской королевской медицинской академии. Из Англии он привез два журнала National Geografic и Vogue.
– Врете. Что на обложке было?
– Я вам точно могу сказать. На обложке National Geografic были совокупляющиеся львы, а на обложке Vogue была Иванн (???) с девятью огромными бусами на шее. И эта шея на полполосы - это была такая внутривенная инъекция мечты, которую ты даже не можешь поймать.
– А вам не приходило в голову задать своему отцу вопрос: а что это он вообще привез журнал Vogue.
– Да все очень просто. Он пошел в гости к такому же Станиславу Долецкому там. Ну понятно culture shock, все дела. А у профессора была жена.... Через железный занавес женщина передала привет женщине. А мы-то в это время из “Нового мира” Булгакова вырезали.
– Куда журнал-то делся?
– Ну, я ж девушка бурная.
– Вы променяли его на резинку?
– Я променяла его на свободу. Я ж в 17 лет ушла из дома к Карахану. Мы подали заявление в день моего восемнадцатилетия. Я ушла из профессорской шикарной трехкомнатной квартиры в Левину коммуналку.
– Зачем?
– Любовь.
Сейчас, подождите секунду.
Долецкая снимает трубку и начинает причитать по-английски:
Hi, gosh! Gosh! You got it, baby. That’s amazing. Genios. That’ll be perfect! Наконец, закрывая трубку, шепчет: Наоми Кэмбел.
7 лет назад, я б упал со стула, а сейчас: ну, очередная девушка русского богача. Ну, вот сам русский богач. Ну, сто пятнадцатый ужин в Vogue Cafe. “Это моя работа”, – скажет потом Долецкая, устало глядя в пол. Но по этой наигранной усталости будет ясно: “Все-таки это не только работа”.
– Так я все же не понял, как вы журналисткой вдруг заделались?
– Все, что со мной происходило очень точно повторяло происходившее со страной. Меня никогда не выпускали за границу. Я не была членом партии. Потом было предложение от КГБ посотрудничать.
– И что?
– Я отказалась.
– А все говорят, что вы даже до полковника дослужились.
– Никогда.
Это “никогда” сказано так серьезно, что заставляет усомниться в его правдивости.
– Вас вызывали на Лубянку?
– Нет эти люди приехали к нам в Университет и встречались со всеми, кто должен был работать переводчиком на Олимпиаде. Когда я поняла, что они из органов, я сказала им, что Родину я люблю, но мне не нравится их компания.
– Почему? Вон у вас же на стене висит “Вова - президент Аленки”. Вам же Путин всегда нравился.
– Ну у него же очень сексуальная походка. Вообще, погоди, дай дорасскажу. Они мне говорят: почему вы не хотите сотрудничать? А я им: вы мою бабушку сгноили в Гулаге, и из-за вас застрелился мой дедушка. Потом была вторая встреча и третья, а потом они мне вывалили всю мою биографию и сказали: “Ну про аспирантуру и диссертацию можете забыть”. А потом произошла удивительная история. Года через три я преводила какую-то встречу. И самому главному дяденьке так понравилось, как я это делала, что он говорит: “Следующие переговоры в Америке. Несите паспорт”. А я ему: “Мне заграницу выезжать запретил сам КГБ”, а он так посмеялся и сказал: “Несите паспорт”. И визу поставили незамедлительно.
– Ну то есть он был более важным чекистом.
– Ну да. В итоге мир оказался больше, чем филфак. Больше и интересней.
– А потом был Дебирс, и Эриксон, и Британский совет. Как вас в Vogue-то взяли?
– Я пришла на интевью к господину Ньюхаусу с несколькими концепциями развития журнала и со всеми альбомами, которые я выпускала в Деьирс и в Британском совете. Были жесткие телевизионные проекты. Все это вместе соединилось в одно красивое. В Vogue. Я просто люблю все красивое. Я вас-то на работу взяла не только за красивые слова.
– Ох, это известно. А вам приятно смотреть утром в зеркало?
– Я редко успеваю это делать. Очень нелюблю себя уставшей. Уставать нехорошо. А так приятно. Ну, девочка. Вот так я крутилась перед зеркалом во всех этих haute couture нарядах, и почувствовала себя - ой - девочой. Принцессой на горошине. И так мне все это не хотелось снимать.
– Что-то у вас даже какая-то интонация не своя появилась. Вообще вы периодически говорить стали иначе. Английский изменился. Раньше был такой словарь английской фонетики Александровой, а сейчас...
– Больше рок-н-ролл?
Верно. Слушайте, а как вы полтора года прообщались с Сергеем Вороновым?
С удовольствием. Знаете, что самое смешное. Аркадий Новиков готовил пельмени в том же ресторане, где Воронов играл. И когда мы начали общаться, все стали подходить ко мне и говорить: Так странно. А что странно? Все нормально. Талантливый, красивый, взрослый человек.
А сейчас что?
Пока мы расстались. Пока.

Ну, а не устали-то лабать все время? Может, пора сказать: “Я устала, я ухожу”? А что вы после Вога-то будете делать?
Ну что вы спрашиваете? Ну все меня спрашивают. Ну, может, буду отдыхать, может, пойду поконсультирую. Вообще, у меня большие планы на вторую половину жизни.
– А телек? Чего вы не пошли вместо Эвелины-то передачу вести?
– У меня не было уверенности, что этот формат, который хотел Костя он попадет в то, что я бы могла делать.
– Ну, вот теперь Эвелина звезда. Ее в Сочи на рынке узнают.
– Ну, вот именно. А мне вполне достаточно, что я в Vogue CAFE нормально пообедать не могу. Но вообще мне был бы очень интересен телевизионный проект. Только он должен быть мой.
– Ну, а что, завещание-то уже написали?
– Да нет же!
– А что вам вообще завещать? Что у вас есть?
– Ну, я вот люблю цацки, вы знаете. У меня есть письма, знаете, написанные не в жж, а пером на бумаге.
– И что? Вы их завещаете ЦГАЛИ? Институту мировой литературы?
– Почему, может быть найдется тонкий, понимающий человек, которому, это будет надо. Может, это будете вы?

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив