Хедрик Смит. Русские. Из книги 1 (ЖЕНЩИНЫ - ОСВОБОЖДЕНИЕ, НО НЕ ЭМАНСИПАЦИЯ)

jlm_taurus — 07.08.2021 Мария Федоровна Макшеева — высокая представительная женщина лет под пятьдесят. У нее решительный подбородок, крепкое рукопожатие, широкая улыбка и доверительно-общительная манера держаться — одновременно властная и дружеская. Меня познакомил с ней в Мурманске (арктический порт, известный как база для союзнических транспортов в годы Второй мировой войны) Николай Беляев, редактор газеты "Полярная правда” — местного органа Коммунистической партии. Беляев явно благоговел перед этой женщиной.

Как любой иностранец, немало поездивший по Советскому Союзу, я встречался со многими "показательными” женщинами, занимавшими высокие общественные посты — это и заместитель председателя Совета Министров Грузии, и председатель Верховного Совета Якутии, и председатель Комитета в защиту мира в Москве, и профсоюзный лидер в Латвии. Многие из них являли собой типичный пример советского очковтирательства: женщины номинально занимали высокие посты, но реальной власти не имели. Однако Мария Федоровна действительно была одной из самых замечательных деловых женщин, каких я встречал в СССР, потому что на нее была возложена подлинная ответственность, и она обладала подлинной властью.

Мария Федоровна принадлежит к тем женщинам, которых власти предержащие в Советском Союзе любят показывать иностранцам, — ведь она олицетворяет собой утверждение о равноправии советских женщин, какого не встретишь больше нигде в мире. В 1936 г. сталинская конституция провозгласила: "Женщины пользуются равными с мужчинами правами во всех областях экономической, государственной, культурной, общественной и политической жизни,” тогда как в Америке еще в середине 70-х годов женщины боролись за включение такого пункта в конституцию США. На бумаге советские женщины действительно пользуются всеми правами. Официально они полностью раскрепощены. Аборты разрешены. Оплаченный четырехмесячный отпуск по беременности и родам является законом, и в течение года после родов за молодой матерью сохраняется ее место на работе.

Страна охвачена сетью дошкольных учреждений, существующих на государственный счет и рассчитанных на десять миллионов малышей. Равная оплата за равный труд возведена в принцип. По сравнению с другими промышленно развитыми странами процент работающих женщин в Советском Союзе — самый высокий, и некоторые из них достигли успехов в своей карьере. Очень многие имеют высшее образование и работают бок о бок с мужчинами в науке, промышленности, в правительственном аппарате. Однако, несмотря на эти достижения и невероятно крикливую пропаганду о равноправном положении советских женщин, им в СССР совершенно четко отведена второстепенная роль. Если существует большая группа населения, которая больше всего в России подвергается эксплуатации со стороны системы, то это — женщины. Даже спустя три десятилетия после Второй мировой войны, когда образованные горожанки стали следить за своей фигурой, гоняться за западными модами и вообще заботиться о своей внешности гораздо больше, чем это могли позволить себе русские женщины в прошлом, на долю женщин приходится основная часть малооплачиваемой изнурительной черной работы. Они несут на своих плечах тяжелый двойной груз — работы и того, что Ленин назвал "домашним рабством”. Разрываясь между работой и домом, они справедливо жалуются на явный недостаток в отдыхе.

Живя вдали от Советского Союза или приезжая туда ненадолго и сталкиваясь с таким нетипичным случаем, как карьера Марии Федоровны, некоторые американки с завистью говорят о своих советских подругах. Но при ближайшем рассмотрении их жизнь выглядит совершенно иначе. Я не встречал ни одной американки, которая, прожив в России достаточно долго, чтобы действительно понять жизнь советской женщины, согласилась бы с ней поменяться. Чем же это объясняется? Как говорят сами русские женщины, массовое участие в общественно-полезном груде еще не является, вопреки предсказанию Ленина и утверждениям некоторых западных феминистов, панацеей от всех бед. Со многих точек зрения, это только усложнило жизнь. Некоторые русские женщины чувствуют себя настолько угнетенными, что одна из них даже сказала своей американской собеседнице, моей знакомой: "Надеюсь, что у меня родится мальчик, а не девочка. Мальчику жить гораздо легче".

Несмотря на то, что марксизм-ленинизм проповедует и "гарантирует” равенство женщины, традиционный мужской шовинизм, который развит в России весьма сильно, сдал свои позиции при советской власти лишь незначительно. Убежденность в мужском превосходстве и женской "второсортности” настолько живуча, что ею пронизан весь народный юмор русских, как правило, отражающий глубоко укоренившиеся представления. Вспоминаю популярную миниатюру, поставленную Ленинградским театром сатиры. Четыре здоровенные женщины сидят дома у одной из них, играют в карты, шумно выпивают, орут песни, вспоминают свои подвиги в годы войны, а тем временем муж хозяйки, который явно находится под каблуком у жены, прислуживает у стола. Женщины все больше пьянеют, все больше теряют контроль над собой, а робкий мужчина, напялив смешной фартучек, послушно хватается то за одну домашнюю работу, то за другую. Напрасно пытается он положить конец пьянке, подсовывая чай и бутерброды взамен бутылки с водкой, — разгулявшиеся женщины не выпускают бутылку из рук, ругая его за грязный стол и плохую закуску. Но вот, слава богу, гулянка заканчивается, женщины поднимаются и начинают пьяно шататься по сцене; бедный "хозяин дома” старается напялить на них пальто и выпроводить за дверь. Гостьи, наконец, уходят, а он пытается уложить пьяную жену в постель, но когда он хочет снять с нее туфли, она игриво щиплет его за зад, а он визжит: "Не трогай меня!” Затем супруги с руганью начинают выяснять, чья зарплата ушла на водку. Русская публика нашла все это в высшей степени остроумным. Здесь любят грубые шутки. Все, конечно, сразу поняли, что эта сценка — пародия, что здесь шиворот-навыворот показаны роли, в действительности отведенные супругам в русской семье, где жена делает всю домашнюю работу, а муж, придя с работы, усаживается за газету или смотрит телевизор, либо выпивает с друзьями.

Незадолго до моего отъезда в Москву одна американка русского происхождения дала мне пару брошюр с русскими пословицами и поговорками. Я был поражен вопиющим мужским шовинизмом некоторых из них: "Женщина не кувшин, бей — не разобьется”; "Выслушай совет жены и сделай наоборот”; "Собака умнее женщины — она хозяина не укусит”. Женщины из простой рабочей среды до сих пор считают, что мужьям положено много пить и грубо с ними обращаться. Жена одного западного дипломата рассказала мне, что ее русская домработница, узнав, что муж хозяйки никогда не напивается и не колотит ее, вынесла свой в высшей степени русский приговор: "Ну разве это мужчина!”

Такое отношение к женщине, идущее в основном от деревенского уклада и передаваемое из поколения в поколение, нашло свое отражение в анекдоте, самом обескураживающе откровенном из всех анекдотов о мужском превосходстве, слышанных мной в России. Интересно, что рассказал его мне молодой образованный человек, женатый, горожанин. Он утверждал, что это — меткая сатира на отношение мужчины к женщине в России. В нем рассказывается о характерных особенностях людей разных национальностей. Испанцев, французов, англичан и русских группами по три человека — двое мужчин и одна женщина — расселили по необитаемым островам. Ученый, проводящий этот опыт, уехал на несколько месяцев и, вернувшись на остров, где он оставил испанское трио, нашел только одну женщину. На вопрос, где же мужчины, она удрученно ответила: "0, они убили друг друга на дуэли из-за меня". На острове, где были англичане, он увидел всех троих в тех же углах, где он их оставил. На вопрос ученого, в чем дело, один из мужчин ответил: "Вы забыли представить нас друг другу, как полагается”. На французском острове царил образцовый порядок, и один из мужчин возделывал превосходно ухоженный сад. Ученый поинтересовался, как удалось ему вырастить такой сад и где остальные, на что француз ответил: "Очень просто. Три месяца он был ее любовником. Три месяца — я. Теперь снова его очередь, и они где-то уединились, а я пока могу поработать в саду”. Прибыв, наконец, на русский остров, ученый застал обоих мужчин за столом, покрытым зеленым сукном и уставленным бутылками нарзана: они проводили собрание — произносили, обращаясь друг к другу, скучные речи. "А где же женщина? — спросил ученый. "Массы, — высокомерно заявил один из мужчин, — в поле, на работе”.

В среде образованных людей в России такое принижение женщины выражено менее явно. В нескольких семьях, с которыми мы познакомились, жена чувствовала себя более уверенно, чем муж и, как показал пример с Марией Федоровной, женщины, сделавшие большую карьеру, подчас прямее и самоувереннее мужчин. Но я убедился в том, что такие случаи нельзя считать типичными. В России, как и на Западе, женщины обычно признают мужской авторитет и играют менее ответственную, второстепенную роль; женщины жалуются, что в официальных инстанциях к ним значительно меньше прислушиваются, чем к мужчинам. Мне не раз приходилось слышать, как образованные мужчины считали обсуждение серьезных проблем "разговором не для женщин”

... нехватка мужчин в первые послевоенные годы вовлекла миллионы женщин в народное хозяйство и послужила для некоторых из них, занимающих теперь, в свои немолодые годы, высокие посты, трамплином к успеху. В настоящее время женщины составляют примерно четвертую часть всего количества кандидатов философских наук в СССР; около одной трети народных судей; почти треть членов Верховного Совета СССР, насчитывающего 1517 человек; приблизительно 70 % врачей и почти 15 тыс. членов профессиональных союзов — журналистов, писателей, художников, архитекторов, композиторов и кинематографистов. Более 5 млн. женщин имеет высшее образование — в этом они лишь незначительно уступают мужчинам. Частично это объясняется непропорционально большим количеством женщин в послевоенном составе населения страны. В мирное время увеличение рождаемости привело к постепенному выравниванию состава населения Советского Союза и к росту в нем количества мужчин. Тем не менее, правительство делает все возможное, чтобы оторвать каждую женщину от домашнего очага и превратить ее в рабочую силу. В настоящее время процент женщин, занимающихся общественно-полезным трудом, выше, чем в 1950 г. В 60-е годы количество работающих женщин возросло на 16 миллионов — впечатляющая цифра! И хотя в 70-е годы темпы роста численности работающих женщин стали замедляться (в связи с сокращением резерва неработающих), в 1974 г. они составляли примерно 60 млн. человек, т. е. почти 85 % общего числа женщин. Это — самый высокий процент среди всех промышленно развитых стран (в Америке — всего около 50 %).

Большинство современных советских женщин считает необходимость работать совершенно закономерной; им трудно представить себе свою жизнь без работы. Эта убежденность укоренилась так прочно, что быть просто домохозяйкой считается позором. Пропаганда все время подчеркивает, что работа — это долг. Например, в советском фильме "Доживем до понедельника” показано, как учительница публично осуждает девочку-десятиклассницу за то, что та в сочинении на вольную тему "Мое представление о счастье” написала, что мечтает стать многодетной матерью. Учительница клеймит этот ответ как постыдный. Многие советские женщины считают, что традиционная роль женщины-американки — вести домашнее хозяйство, воспитывать детей — им не подходит; по их мнению, жизнь без работы пуста. Даже те, от которых я слышал горькие жалобы на чрезмерную перегруженность, тут же заявляли, что невероятное физическое напряжение предпочитают "духовной смерти” (выражение одной молодой учительницы) — праздности и скуке дома. Однако за этим кроется нечто большее, чем просто стремление работать. Речь идет об общем стиле жизни. И дело не только в том, что советское общество ориентировано на использование женского труда. Сидя дома, женщина, особенно городская, имеет значительно меньше возможностей, чем неработающая женщина на Западе. Квартиры — маленькие и тесные. В городе редко встретишь семью, у которой больше одного ребенка. Спорт и другие виды досуга в большинстве случаев являются роскошью. Русские женщины не имеют эквивалента благотворительных общественных организаций, кружков и курсов, где можно заниматься "для себя”, какими располагают американские женщины, т. е. они лишены всего того, что отнимает так много времени и энергии у неработающих американок. Большинство советских женщин может проявлять свой ум, энергию, способности только на работе.

Что касается материального положения советских семей, то немногие из них могут позволить себе роскошь жить на зарплату одного работающего. Многие отцы семейств зарабатывают недостаточно для содержания семьи из трех человек, не говоря уже о семьях из четырех или более человек (средняя зарплата городского рабочего в 1974 г. составляла 243 рубля —187 долларов в месяц). Одной из наиболее распространенных реакций русских людей на сведения об американском образе жизни является, насколько я могу судить, удивление их по поводу того, что многие американские семьи могут прожить на одну зарплату. Даже представители русского среднего класса моего уровня не верили, что при наличии семьи из шести человек моей жене не приходится работать ради увеличения семейного бюджета. Русские семьи, в которых есть дети, нередко с таким трудом сводят концы с концами даже при обоих работающих родителях, что женщина не всегда может воспользоваться полагающимся ей по закону неоплачиваемым отпуском по уходу за грудным ребенком, потому что семья не сможет прожить на зарплату мужа. Я знал одну семью, где муж был высокооплачиваемым работником (он зарабатывал 350 долларов в месяц), но жене все же пришлось выйти на работу после девятимесячного отпуска, связанного с рождением ребенка, так как они стали ощущать финансовые затруднения. Для подавляющего большинства горожанок вопроса о том, работать или нет, практически не существует.

Да, в России получение равной оплаты за равный труд — общепризнанный факт, но попробуйте подступиться к этому "равному труду”. Миллионам женщин приходится довольствоваться хуже оплачиваемыми и менее почетными должностями. Прежде всего следует сказать об учителях и врачах. Практически эти профессии хуже всего оплачиваются и находятся в самой последней графе "табели о рангах”, а именно здесь женщин больше всего. Что касается производства, то женщины заняты в основном в легкой промышленности, на выпуске товаров широкого потребления, а работники этих областей, согласно советским источникам, получают меньшую зарплату и пользуются меньшими льготами, чем работники тяжелой промышленности (где преобладают мужчины). В сельском хозяйстве женщины несут основную тяжесть низкооплачиваемого неквалифицированного труда, тогда как мужчины работают на сельскохозяйственных машинах и зарабатывают больше. Пожалуй, наиболее наглядные данные, иллюстрирующие это положение в общегосударственном масштабе, приведены в одном солидном советском экономическом исследовании. В нем указывается, что бюджет рабочей семьи составлен, исходя из условия, что муж зарабатывает на 50 % больше жены.

Если женщина хочет добиться более высокого положения, к ней нередко предъявляют удвоенные требования.

из-за материальной необходимости работать и беспорядочного, недостаточного снабжения населения продуктами и другими товарами работающей русской женщине приходится сталкиваться с такими невероятными трудностями, о которых лишь очень немногие американки имеют представление. В Советском Союзе существует программа улучшения благосостояния народа, но она устраняет эти трудности в очень незначительной степени. Советские женщины чувствуют себя прикованными нерасторжимыми цепями к двум мирам: работе и дому. И не успевая как следует ни тут, ни там, они осуждены на вечную гонку и, по словам одного советского писателя, "крутятся, как белка в колесе.” Конечно, нельзя сказать, что такая ситуация совершенно не встречается на Западе, но в России она является нормой. От одного моего московского знакомого я услышал такой афоризм: "При капитализме женщина не освобождена, потому что ей не предоставляют возможности работать. Она сидит дома, ходит по магазинам, варит обед, убирает квартиру и заботится о детях.

Зато при социализме женщина освобождена. Ей предоставляется возможность работать целый день. После работы она идет домой, ходит по магазинам, варит обед, убирает квартиру и заботится о детях”.

Когда я спрашивал своих советских приятельниц, как они себя чувствуют в роли "освобожденных” образованных женщин, я не раз слышал в ответ: "Прочтите "Неделя как неделя” — узнаете”. Они имели в виду повесть Натальи Баранской, опубликованную в журнале "Новый мир” в 1969 г. Написанная документальной прозой, принятой обычно для дневника, повесть немедленно вызвала полемику, поскольку была непосредственно направлена против официального, "лозунгового” образа Новой Советской Женщины, гордо и радостно выполняющей свою роль "хорошей матери и хорошей производственницы”. Сейчас эту повесть не найдешь на полках магазинов, но и в начале 70-х годов она была более смелой, чем это позволялось.

Героиня повести, Ольга, разрывается между стремлением сохранить свою работу в научно-исследовательском институте (где она занята полный рабочий день и старается быть в курсе последних достижений в своей области) и необходимостью растить двух маленьких детей без какой бы то ни было помощи: бабушки в семье нет, а от мужа, научного работника, тоже проку мало. Пытаясь всюду успеть, она всегда опаздывает, всегда торопится, у нее всегда усталый, встрепанный вид, ей почти никогда не удается выкроить хоть минутку для себя, и она боится потерять работу. Она сама говорит, что живет "в вечной спешке, тревоге, страхе”. Ее неделя начинается с того, что в понедельник утром она и ее сотрудницы находят на своих рабочих столах анкеты с вопросами о том, как они распределяют свое время. Среди прочих есть графа, посвященная досугу. "Эх, досуг, досуг… Слово какое-то неуклюжее "досуг”— думает героиня. И затем, издевательски перефразируя официальные лозунги, она развивает свою мысль дальше: "Женщины, боритесь за культурный досуг!” "Чушь какая-то… Досуг. Я лично увлекаюсь спортом — бегом. Туда бегом — сюда бегом. В каждую руку по сумке и… вверх-вниз: троллейбус — автобус — в метро — из метро. Магазинов у нас нет, живем больше года, а они все еще недостроены”. Поэтому каждый день Ольга бегает по магазинам в центре города и с битком набитыми сумками едет домой на переполненных автобусах и метро. На работе у одного из сотрудников оказалось два лишних билета в театр, но она вынуждена от них отказаться, потому что ей не с кем оставить детей. Если не считать бабушек и дедушек, в советском обществе нет приходящих "вечерних” нянь, роль которых на Западе выполняют обычно подростки, — в России не принято, чтобы дети работали ради денег.

Американкам, у которых маленькие дети, показался бы знакомым описанный Ольгой замкнутый круг: стряпанье, штопка, переодевание и умывание детей, отскребание, отмывание, подметание, орудование пылесосом с тем, чтобы глубокой ночью без сил свалиться в постель, через каких-нибудь пару часов встать к заболевшему ребенку и утром, совершенно не отдохнув, начать новый день. Но некоторые намеки автора повести, абсолютно понятные советскому читателю, прошли бы незамеченными американками, например, по поводу пеленок. В Советском Союзе, как рассказывала мне одна русская мамаша, не существует службы обмена пеленок, нельзя ни купить, ни достать пеленки одноразового пользования, не существует резиновых трусиков, и поэтому ребенка приходится каждый раз немедленно распеленывать, а пеленку отстирывать, прополаскивать и вешать сушить на батарею отопления или на веревку, натянутую в ванной.

Советская промышленность пока еще не выпускает сушилок для белья. Да и сам процесс стирки — сплошной кошмар. Я был знаком с одной женщиной, которая, как и многие другие, все еще стирает вручную в старом цинковом корыте, иногда в холодной воде, потому что в доме, где она живет, нет подводки горячей воды. Однако у большинства женщин, живущих в крупных городах, есть теперь маленькая стиральная машина советского производства. Такие машины называются полуавтоматическими, но они требуют неотрывного внимания и массы ручных операций: загрузить в машину белье, открыть кран для заполнения ее водой, закрыть кран, нажать на кнопку предварительного замачивания белья, подойти через несколько минут отключить машину, включить режим спуска воды, подождать, пока закончится весьма неэффективное отжатие в центрифуге, наполнить машину свежей водой и т. д.

Есть и такие модели, в которых не предусмотрено полоскание белья. Поэтому его приходится вынимать из машины и полоскать вручную в раковине. Машины советских моделей рассчитаны на загрузку в 1,3 — 1,8 кг; если сравнить их с американскими моделями на 6,3 — 6,8 кг, станет ясно, что даже небольшая стирка отнимает у русской женщины все утро. Посудомоечных машин нет вообще. Холодильники выпускаются либо совсем без морозильных камер, либо она такая маленькая, что даже готовый замороженный ужин, какие продаются в Америке, в нее бы не поместился. Впрочем и ужинов таких не существует. Готовых блюд или полуфабрикатов почти нет в продаже, хотя при некоторых ресторанах и есть так называемые отделы "Кулинарии”.

Обед готовится на скорую руку, из случайных продуктов. Меню при этом получается весьма незатейливым. Например, Ольга — героиня повести Натальи Баранской — подает на ужин яйца, сыр, колбасу, картошку или гречневую кашу. Однажды, во время обеденного перерыва, она вступает со своими сослуживцами в дискуссию на тему, также затронутую в анкете, — почему у русских женщин так мало детей? И заводит ли женщина ребенка из личных побуждений или думая об интересах общества (этот вопрос отражает стремление официальных органов поощрить многодетные семьи, особенно среди русских по национальности, поскольку власти боятся, что русских окажется меньше, чем представителей нацменьшинств, у которых рождаемость выше).

Одним из наиболее удивительных мест в повести является откровенная критика и мужем, и женой хваленых советских яслей для детей в возрасте от года до трех. Дима и Ольга жалуются, что 28 детей в группе, где одна "воспитательница”, — это слишком много. Они переживают, что их маленькая дочка так тоскует по матери, что судорожно вцепляется в нее ночью и не дает отвести себя в ясли утром. Родителей расстраивает, что дети так часто болеют, заражаясь от других малышей. В минувшем году почти треть своего рабочего времени (в общей сложности 76 рабочих дней) Ольга просидела дома, на больничном по уходу за детьми. Она боится, что если не выйдет на работу еще один день, у нее будут неприятности, и поэтому утром тащит свою дочурку в ясли после ночной рвоты. И все же работу Ольга считает настолько необходимой для самоутверждения, что приходит в негодование, когда Дима предлагает ей не работать несколько лет, чтобы заняться только детьми. "Но то, что предлагаешь ты, это просто… меня уничтожить”, — кричит она ему сквозь слезы.

Бывает в этой неделе и светлые минуты, когда Ольга ненадолго забегает в библиотеку, чтобы почитать иностранную научную периодику и вообще полистать разные иностранные журналы; когда она одерживает маленькую победу, исподтишка сунув парикмахеру "на чай” и добиваясь благодаря этому красивой стрижки, только что выйдя из рук его коллеги-халтурщика, превратившего ее лицо в "равнобедренный треугольник”; когда она внезапно решает пройтись до дому пешком, наслаждаясь природой; когда в воскресенье, выкроив время среди нескончаемых домашних дел, она катается с мужем и детьми на санках. Впрочем, в семье происходят и бесконечные ссоры, хотя Дима — хороший муж, лучше многих. Он помогает ей мыть посуду, иногда ходит в магазин, в выходные дни часть времени посвящает детям, изредка помогает одевать их. Но Ольга чувствует себя обиженной каждый раз, когда видит, как он по вечерам, прихлебывая чай, просматривает научные журналы, пока она возится по хозяйству. Как-то воскресным вечером, когда она хочет пришить к платью оторвавшуюся пуговицу, на что всю неделю у нее так и не нашлось времени, Димина просьба погладить ему брюки приводит ее в ярость. Падая без сил в постель после воскресного дня, она чувствует себя не в силах выносить такую жизнь: "Я действительно потерялась — потерялась в туче дел и забот”.

Стороннему наблюдателю может показаться, что автор повести сгущает краски, но я слышал от нескольких женщин, что они — "точь-в-точь Ольги”, и я уверен, что таких Ольг значительно больше в России, чем преуспевающих представительниц женского пола типа Марии Федоровны. В советской прессе нередко можно прочесть жалобы женщин на то, как тяжело им справляться с домашними обязанностями и на резкий отпор мужей в ответ на все попытки привлечь их к помощи по дому. Эти жалобы — доказательство того, что история Ольги отражает основную причину трений, возникающих во многих русских семьях. Еще одним доказательством этого является высокий процент разводов (по официальным данным за 1971 г. он составляет 28 %, а в Америке 43 %, но в Москве, как говорят, число разводов приближается к 50 %). Семейные разногласия обостряются из-за тяжелого положения работающих женщин и тесноты квартир, где почти нет места для уединения. И все же история Ольги нетипична в трех аспектах: в отличие от большинства русских женщин, живущих в городе, у нее есть второй ребенок; ей повезло — она сумела устроить обоих своих детей в детские учреждения (сад и ясли), что удается только примерно половине городских семей из-за нехватки мест в этих учреждениях (что касается сельской местности, это доступно, по примерным данным, только четвертой части всех семей); у нее нет бабушки, которая жила бы в семье и заботилась бы о детях в случае неприятностей с садом или яслями.

Хотя под влиянием урбанизации стиль жизни русских и изменился, традиция большой семьи, когда под одной крышей живут три поколения — от малышей до бабушек и дедушек, — все еще сильна в России. Здесь роль няни выполняет член семьи. С моей точки зрения, одной из наиболее привлекательных сторон русской жизни является глубина семейных привязанностей и ощущаемая всеми членами семьи ответственность одного поколения перед другим. Прочность семейных связей в России настолько широко известна, что я просто поразился, узнав о высоком проценте разводов и о широко распространенной практике ездить в отпуск порознь: детей отправляют в пионерский лагерь, а муж и жена уезжают отдыхать в разные места и в разное время (в некоторых случаях это происходит потому, что мужу и жене не удается получить отпуск одновременно, однако многие мужчины говорили мне, что они предпочитают отдыхать именно так. "Что за отпуск, когда жена под боком?” — сказал мне, улыбаясь, один советский дипломат). Однако в обычной повседневной жизни семейные связи в силу необходимости очень крепки.

Конечно, наличие бабушки увеличивает тесноту в квартире и иногда является причиной ссор, но работающая мать семейства не может без нее обойтись, и редкая семья добровольно расстается с бабушкой. В качестве компенсации семья заботится о своих стариках — ведь в обществе, утверждающем, что человек в нем благоденствует от колыбели до могилы, существует, как я слышал, очень мало (да и те весьма непривлекательные) заведения для призрения престарелых. Парадоксально, что неспособность системы разрешать проблемы человека на обоих "концах” его жизни — в детстве и в старости — приводит к усилению роли семьи.

Самая большая трагедия большинства русских горожанок, как я слышал от них самих, состоит в том, что волей обстоятельств они лишены счастья повторного материнства. "Дети — самая большая ценность в жизни, но мы лишены ее, мы не можем ее себе позволить”, — с горечью проговорила пожилая женщина, мать взрослого сына, выдающегося специалиста по электронно-вычислительным машинам. Темноглазая писательница высказалась еще более резко, скаламбурив: "Советских женщин вовлекли в производство и отвлекли от воспроизводства”. Буквально десятки женщин, узнав, что у нас четверо детей, расплывались в улыбке и восклицали: "Да вы же богатые люди!”, имея при этом в виду не деньги, а то, что много детей — много радости. "Очень немногие женщины осмеливаются мечтать о двух-трех детях; им приходится довольствоваться единственным ребенком, — объяснила эту реакцию одна журналистка. — Многодетные семьи можно встретить в основном в деревнях или в Средней Азии. Большинство городских семей не располагает достаточными средствами и достаточной жилплощадью, у них нет необходимых условий, чтобы растить больше, чем одного ребенка. У меня один ребенок, и больше я не могла себе позволить, а если вы услышите, что у таких-то двое детей — это уже в некотором роде героизм”. Это чувство обделенности ощущается не только в случайных беседах. В июле 1973 г. в "Литературной газете” были опубликованы результаты опроса 33 тыс. женщин, показавшие, что подавляющее большинство женщин хотело бы иметь вдвое или втрое больше детей, чем у них есть. В другом обзоре сообщалось, что только 3 % женщин считают, что семья с единственным ребенком является идеальной, хотя 64 % женщин имеют только одного ребенка, а 17 % не имеют детей вообще.

Государство попыталось поощрить многодетные семьи, прибегая к разным видам пропаганды, в том числе к рекламированию матерей-героинь — женщин, имеющих десять детей. Холостяки, незамужние женщины и бездетные семейные люди должны платить небольшой налог, а матери, имеющие по трое и более детей получают надбавку к месячному жалованью в размере нескольких рублей. В ноябре 1974 г. правительство установило еще одну надбавку — в размере 15 долларов (около 20 рублей) в месяц — к зарплате семьи, доход которой составляет меньше 67 долларов (87 рублей) на человека. Цель такого решения — помочь многодетным семьям, но сама по себе эта мера, по-видимому, очень недостаточна для стимулирования роста населения и неспособна затормозить снижение рождаемости в Советском Союзе. Естественный прирост населения в настоящее время здесь один из самых низких в мире — он составляет менее 1 % в год; и это весьма неприятный факт для политических руководителей. которые рассматривают многочисленность населения как один из элементов национальной мощи.

Несмотря на сильную эмоциональную привязанность к детям, многие русские женщины ужасно боятся родов, о чем некоторые из них рассказывали Энн и мне. Отчасти это объясняется тем, что в России мало пользуются обезболивающими анестезирующими средствами, но, вероятно, в большей степени это связано с принятым в Советском Союзе архаическим отношением к половому воспитанию и обшей подготовке к родам. Проблемы пола и сексуальной жизни, обсуждение которых весьма распространено на Западе, обходят в России почти полным молчанием. Единственный "учебник по сексу", если можно так выразиться, вышедший из печати во время моего пребывания в Москве, был посвящен в основном случаям отклонения от нормы, и здоровым людям от него было мало толку. В частной беседе русские могут весело и грубовато говорить о половых связях, возникающих в университетских городках, домах писателей и вообще везде, где естественно возникает почва для таких связей. В частной беседе они вам расскажут грязный анекдот или сплетню о неверности друга, но на людях будут проявлять викторианскую брезгливость к откровенным высказываниям на тему о биологии половых отношений, причем это "на людях” может означать и разговор с глазу на глаз.

Не только от студентов с Запада, которые учились в России, слышал я полные изумления рассказы о ханжеской стыдливости русской молодежи и ее наивности в половых вопросах: даже в советской прессе время от времени появляются патетические жалобы какой-нибудь беременной девочки, умоляющей дать ей искренний совет, поскольку мать чуть не упала в обморок, как только она заикнулась о проблемах пола. Впрочем вместо совета и от редакции эта девочка получает лишь общие предостережения о безнравственности мужчин, о том, что ругаться — нехорошо и не следует легко расставаться с девственностью. Пуританство в половых вопросах настолько пронизывает советское общество и настолько далеко от свободной любви, которую проповедовали авангардисты эпохи раннего большевизма, создавшие теорию "стакана воды”, что, сидя здесь, в Москве, я мог только посмеиваться над американцами с их тревогами по поводу полового воспитания в американских школах, которое они расценивают как "коммунистический заговор”.

Одним из практических следствий советского пуританизма является тот факт, что регулирование рождаемости сводится в большей степени к прерыванию уже наступившей беременности, чем к планируемому ее предупреждению. Это обусловлено в основном тем, что арсенал средств предупреждения беременности весьма ограничен, так же, как и информация на эту тему. Доктор Юрий Блошанский, седовласый главный гинеколог Москвы, рассказывал мне, что продается пять видов колпачков, но, по словам моих русских приятельниц, во-первых, они никогда не видели больше двух, а во-вторых, если не смазать их кремом, пользоваться ими практически невозможно. Противозачаточные пилюли (в основном, венгерского производства, под названием "Инфекундин”) продаются в ограниченном количестве, и действие их настолько несовершенно, что многие молодые женщины боятся ими пользоваться, опасаясь нарушения менструального цикла. Те, кто пробовал советский вариант этих таблеток, жаловались, что они вызывают побочные явления, плохо влияя на печень, состав крови.

Врачи одного родильного дома, который мне довелось посетить, подтвердили, что это весьма серьезная проблема. Презервативы Советского производства настолько толсты и грубы, что партнеры лишаются всякого удовольствия от полового акта, и мужчины говорили мне, что отказываются ими пользоваться. Недавно появились противозачаточные пружинки, которые применяются все шире. Некоторые супруги рассказывали, что для предотвращения беременности следят за графиками менструального цикла или прибегают к незавершенному половому сношению. Неудивительно, что когда одна американка спросила своих русских родственников, какой подарок им хотелось бы больше всего получить, те ответили: "Противозачаточные средства”.

Итак, основным способом регулирования рождаемости являются аборты, которые вновь были разрешены в 1955 г., после смерти Сталина, запретившего их в 30-е годы. По закону работающая женщина ничего не должна платить за аборт, а неработающая платит всего 5 рублей (6,67 доллара), однако я не раз слышал, что женщины или девушки платят 30–40 рублей (40–50 долларов) за аборт, сделанный частным образом — если они хотят сохранить тайну или получить лучшее медицинское обслуживание. Формально советские врачи не одобряют абортов. "Мы не считаем, что аборты — хороший способ регулирования рождаемости, — сказал доктор Блошанский, — мы предпочитаем другие методы: пилюли, пружинки, колпачки, презервативы, следование графику менструального цикла. Но если женщина хочет сделать аборт в течение первых трех месяцев беременности, это ее право. По истечении этого срока аборт возможен, только если для него есть медицинские показания”. Как и во многих других областях жизни, советские официальные органы не публикуют статистических данных об абортах, причем в течение многих лет. "По нашим подсчетам, на каждые роды приходится два аборта, — сказал доктор Блошанский. — В Москве примерно такая же статистика, что и в Нью-Йорке — около 200 тыс. абортов (за 1973 г.). Я имею в виду и аборты, и выкидыши. Аборты составляют приблизительно 85 % от этого количества(170 тыс.)”. Если эта цифра отражает положение в общегосударственном масштабе, получается что-то около 5 млн. абортов в год по стране — впечатляющий по

Сохранено