Графомания

firecutter — 15.09.2011 Теги: Розенбаум Как положено настоящему графоману, я, помимо разной ерунды в ЖЖ, пишу некое произведение, которое литературоведы будущего несомненно назовут жемчужиной русской словесности начала XXI века, а составители учебников литературы (если, конечно, таковой предмет ещё будет где-то изучаться) охарактеризуют, как программное. Разумеется, по жанру это ни больше ни меньше, как роман-эпопея (чего уж там мелочиться в программном-то), правда, охватывает сравнительно небольшой отрезок времени (примерно 20 лет), но зато детально препарирует душу главного героя, дабы облегчить будущим логофилам труд по расположению персонажа в ряду Онегин — Печорин — Акакий Акакиевич — Базаров — Алёша Карамазов — Наташа Ростова — Павка Корчагин — Гумберт Гумберт. А дабы облегчить задачу самому себе, я наделил главного героя некоторыми собственными чертами, а кое-кому из его родственников придал сходство со своими родственниками и знакомыми. И даже жизнь его до какого-то момента шла параллельно моей, пока я не свернул на кривую тропинку заросшую репьями и крапивой, оставив его шагать по асфальту в светлое будущее.

Однако, отождествлять его на этом основании со мной было бы большой ошибкой. Он во всех отношениях лучше меня. Он умеет увлекаться и рисковать, умеет быть настойчивым и не пасовать перед обстоятельствами, у него золотые руки, покладистый характер и крепкое здоровье. Ничего этого у меня нет. Зато у меня есть лень и пофигизм, которыми я с ним щедро поделился. А чтобы ему не превозноситься, я наградил его маленьким ростом, ранней плешью и склонностью к пьянству. И чтобы уж совсем восторжествовать, одарил его несчастной любовью. Понимаю, что отыгрываться на своём создании за собственное лузерство некрасиво, но скажите мне, зачем тогда вообще существует литература, если не для того, чтобы авторам было над кем чувствовать превосходство.

Но создавая своего «лишнего человека», я столкнулся с непредвиденными обстоятельствами. Дело в том, что творения имеют привычку оживать от неосторожного дуновения. И начинают жить самостоятельной жизнью, распарывая канву повествования, бунтуя против обстоятельств сюжета и старательно пытаясь выпутаться из кармы, предписываемой автором. Это только хороший писатель Чехов мог запросто поместить своего героя в палату для психически больных и сгноить там за здорово живёшь, так что тот ни разу не пикнул. Графоману же приходится со своим героем тем или иным образом взаимодействовать, применять метод кнута и пряника.

Мне мой герой понравился (всё-таки неплохой парень, обаятельный), и я решил дать ему пряник в виде психологической разгрузки. Условия были таковы: ты делаешь, что я предписываю, за это я разрешу тебе самому что-нибудь писать.

Одного я не учёл: поскольку он во всех отношениях талантливее меня, мне придётся за ним поспевать.

Ну, пока он писал детские фантастические рассказы и подростковые детективы, мне было сравнительно легко. Когда он вошёл в пубертатную юность, я почувствовал некоторую неловкость — становление романтических отношений между мужчиной и женщиной — совершенно закрытая для меня тема. Но, с грехом пополам, я справился и тут.

В четвёртой же части, вступив во взрослую жизнь и испытав настоящие потери и разочарования, герой обнаглел и начал писать стихи. Да, понимаю, я был слишком либерален. И если когда-нибудь ещё захочу написать эпопею, ни за что не стану договариваться с персонажами, а сразу буду крутить их в бараний рог, чтоб они счастливы были. Здесь же я этот момент упустил. А назад не вернёшь. И убить жалко...

И самая большая беда в том, что герой обнаружил склонность к философскому созерцанию и экзистенциализму наподобие Юрия Андреевича Живаго, а значит и стихи требовались никак не ниже уровня «Гул затих, я вышел на подмостки...»

И тут я сдался, сдулся и капитулировал перед своим героем. Так и висит на «Прозе» четвёртая часть с пропущенными чётными главами, потому что написать четырнадцать хороших стихотворений я оказался не в силах. Я ведь никаких не умею, не то что хороших...

Когда б я знал, из какого сора растут стихи — я б этот сор собирал, копил, хранил. Я бы периодически раскрывал свои кладовые и любовно перебирал его, просеивал между пальцами, любуясь переливающимися в полумраке рифмами и ямбами. Но весь сор, попадающийся мне в жизни, абсолютно лишён стихотворных качеств. Может быть, не в той помойке копаюсь?

Нет, вру! Однажды, когда мне было лет семнадцать, мой папа, потерявший надежду на то, что я стану «большим человеком», сказал мне в сердцах: «Ты бездарь! Ты даже стихов не пишешь!» «А ты писал в моём возрасте?» — парировал я. Папа у меня человек абсолютно прозаический, и я думал его этим сразить. «Писал! — ответил он, — и ещё как писал! Хуже тех стихов не писал никто!» Тут во мне взыграло семейное упрямство. Как это — никто? Э-э, папа, да ты плохо меня знаешь! Уж если я возьмусь сделать хуже...

Правда, взялся я только в армии, на втором году, когда от скуки готов был вообще на любую самую деструктивную деятельность, хоть на написание стихов, хоть на ограбление банка. Привёз оттуда половинку тетради с парой десятков стишат. Её у меня умыкнул братан, сказав, что покажет какому-нибудь Розенбауму. Видел ли что-нибудь Розенбаум — этого я уже никогда не узнаю, но тетрадка пропала, как всё, что попадало в руки моего брата, имевшие, видимо, прямую связь с другими измерениями, а Розенбаум жив-здоров. И это хорошо, что пропала, я думаю, а то бы не удержался и что-нибудь сюда вывесил.

Поэтому уж не взыщите, что написалось, то написалось. Жалко, конечно, что не «Гамлет», но давайте скажем, положа руку на членский билет: ведь не нобелевскую же премию получать, а висеть в глубоком интернете.

И примите во внимание, что автор всё-таки не я, поэтому на всякий случай я категорически не согласен со всем написанным.

Хоть какая-нибудь надежда, поселись в моём сердце сегодня и останься со мной до ночи, чтоб уснул я, как спит младенец.
Проведи по щеке ладонью и в глаза посмотри с улыбкой, и я стану твоим навечно, или может быть до рассвета.
Помани меня чем угодно: хоть богатством, хоть нищетою, хоть весельем, а хоть слезами. Лишь бы было к чему стремиться.
Лишь бы было за что бояться, лишь бы сердце не замирало, лишь бы утром хотелось проснуться и прожить этот день с разбега.
Я готов поступиться верой. Потому что меня учили, что неверие это доблесть, а доверие это слабость.
Вера — лишний предмет в хозяйстве. Идеалы ведь как погода: нынче вот они, завтра — где вы? И во что после этого верить?
Говорят, что есть Бог на небе. Но зачем Ему моя вера? Разве в Нём она что-то изменит? Только мне растревожит душу
тем, что наверняка не знаю. Бесполезное украшенье, оправдание лицемерья — вот что значит слепая вера.
Я расстанусь, пожалуй, с любовью. Я продам её не торгуясь, даже даром отдам не глядя. Потому что она обманет.
Потому что не превозможет даже простенького соблазна, и соблазн назовётся ею. Можно ль ей после этого верить?
Если вера предмет без пользы, то любовь есть прямой убыток. Стоит ли дорожить ей больше, чем осенним листом опавшим?
Лишь надежда не постыжает. Потому что не ждёт ответа от любовью разбитого сердца и ума, повреждённого верой.
Вот и жду я тебя, надежда, что ты сердце моё излечишь и просеешь от лжи мои мысли и, кто знает, поправишь здоровье
без отсылов к народным средствам. Впрочем, что говорить об этом? Ты ль нужна мне на самом деле, или жду я других визитов?
Я хочу, чтоб вернулась вера. Истеричная глупая тётка, что ведёт меня за собою, может имя иметь любое, кроме доброго имени Веры.
Я желаю Любви. Не этой молодящейся нимфоманки, что гордится астигматизмом и влечением к полорогим.
Этих знаю я слишком долго, чтобы далее обольщаться, знаю даже костюмы и маски, что меняют они ежедневно,
ежечасно, ежеминутно, так что я позабыл их лица. Я хочу наконец увидеть настоящие лица, без краски,
как лицо у любимой утром, когда только глаза откроет и увидит своё отраженье в моей радужной оболочке.
Приходи же ко мне, надежда. Я застолья не обещаю и оркестра с ковровой дорожкой. Я стакана и то не поставлю.
Я скорее всего буду злобным и усталым больным животным или роботом заржавелым или мёртвым куском пластмассы.
Я ведь тоже меняю маски, как меня научили подруги. Ты же умная, ты же знаешь, люди могут быть чем угодно.
Ты узнаешь меня, конечно. И пойдёшь со мной на край света. И мы встретим любовь и веру, настоящих, не истеричек.
И у края земли возможно обретём наконец мы мудрость и поймём, что не зря наверно прожита была целая жизнь...

Запись транслирована с http://firecutter.dreamwidth.org/157597.html. Там же можно и комментировать.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив