Глава первая. (названия, как водится, еще нет и долго не будет)

define_violence — 28.02.2013 Начало здесь

Оскар совершенно им не понравился. Нет, он никуда не опоздал и ничего не испортил, он вообще не нарушил ни единого условия из доброй сотни тех, что были оговорены заранее в бесчисленных мейлах и факсах, летавших туда-сюда в течение долгих месяцев, до того еще, как они узнали о том, что им всем придется ехать. Его нисколько не смутила даже авантюрная Ванина идея, родившаяся в последний момент - прибыть на неделю раньше маленькой компанией. Только своими. Бросить внизу, у подножия горы нервного и несчастного второго режиссера с парой подручных менеджеров и тремя технарями разворачивать лагерь и организовывать площадку, а самим рвануть выше, к заросшей столетними соснами верхушке и провести там семь спокойных дней прежде, чем нагрянут все остальные и начнется обычный съемочный кошмар. Там есть такой парень - Оскар, сказал Ваня. Очень толковый. Он нам все организует, я договорился. Альпийский шик в самом сердце восточной Европы. Горный воздух, сливовица, тишина. Я пришлю к вам человечка за паспортами, вылет - двадцатого. Отказы не принимаются, ребята, мы сто лет никуда вот так вместе не выбирались, хватит капризничать, от вас требуется только вовремя явиться в аэропорт.

Неделя всего, сказал Ваня, а потом катитесь на все четыре стороны - и если поначалу они еще роптали, жалуясь на отсутствие времени, на работу, на срочные дела, то двадцатого, в аэропорту, уже с удовольствием обнаружили себя в недлинной очереди в бизнес-класс, Ванька, ты буржуй, два часа лететь всего; девица за бизнес-стойкой, тем не менее, была втрое красивее эконом-девиц, и улыбка у нее была ровно в три раза шире, и завтрак на фарфоровых тарелках, и густой эспрессо в пузатых толстостенных чашках, и шампанское в бокалах со звоном - не налегаем, утро все-таки. К обеду того же дня маленький и чистый, составленный из четырех коротких вагончиков поезд, насмешивший бы самую завалящую подмосковную электричку, пересек половину крошечной страны и доставил их, уже расслабленных, хмельных и умиленных в аккуратный городок с непроизносимым именем. «....слав», - глухо, в нос пробубнил машинист, обращаясь, кажется, только к ним одним, потому что больше никого и не было в куцем игрушечном вагоне, а, возможно, и во всем поезде. Высокие, почти во всю стену вагонные окна - прозрачные и ухоженные, как аквариумные стекла - явили им компактный сухой перрон с синими лавочками и лаконичную табличку, пестрящую невпопад слепленными между собой латинскими буквами; и вначале они, хихикая, попытались расшифровать эту едва читаемую абракадабру, в какую складывается всякий второстепенный славянский язык для того, кто считает, что говорит на языке главном, и только потом они увидели Оскара, ожидающего их снаружи, и хотя без него они вряд ли догадались бы, что пора выходить, с самого первого взгляда он ужасно им не понравился.

Он стоял на платформе - аккуратный, невысокий, в чистенькой куртке с клетчатым отложным воротником на молнии, какие бывают у маленьких мальчиков, отправленных мамой в школу, - повернув к поезду бледное серьезное лицо. У него были гладкие, расчесанные на пробор темные волосы и розоватые полупрозрачные уши. В некрупной лапке он держал плакатик, на котором ровными печатными - русскими - буквами было выведено: «ПАН КАЛАШНИКОВ». Разумеется, у них, столпившихся у окна, никаких плакатов не было, но это почему-то не помешало ему опознать их: вагончик скользнул мимо и замер в пятидесяти метрах от его сосредоточенной фигурки, и фигурка эта вздрогнула, пришла в движение и спустя полминуты вновь оказалась прямо у них под окном, без улыбки взглянула вверх и укоризненно качнула им навстречу «паном Калашниковым». Это за мной, сказал Ваня - неожиданно обреченно и невесело. Пошли, Лорка. И дернул свой широкий крокодиловый чемодан, и поволокся к выходу, с каждым неохотным шагом расплескивая радость, с которой они летели и ехали; и все они потащились следом, наполняясь неясной тревогой.

Воздух снаружи оказался холодный и горький, невкусный, несвежий, хотя вокзал был непорочно, перламутрово чист, а за его полупрозрачным зданием толпились массивные, утыканные заснеженными елками горы. Первым из поезда выпал Вадик - налегке, спиной вперед, потому что следом за ним из неглубокого целомудренного вагонного жерла высунулась тонкая, объятая сизой джинсовой кольчугой длинная нога и воткнула в стерильное перронное покрытие хищный каблук и остроконечный мысок, сто шестнадцать сантиметров от бедра до щиколотки; хрупкая лодыжка зашаталась, призывая поймать ее в ладони, зафиксировать, спасти и уберечь.
Фу, сказала юная, нежная Ванина жена прямо в сладострастное Вадиково ухо. Он поднял руки и поймал ее, и подержал на весу две или три коротких секунды, чувствуя кончиками пальцев сухие частые ребра, и закрыл глаза, и глубоко вдохнул, и с сожалением поставил ее на перрон. Фу, повторила она, отворачивая узкое свое лицо и раздувая ноздри. Вот это горный воздух? За ней уже топорщились другие чемоданы, голоса и колени, и он отступил на шаг-другой, чтобы дать им место, и воткнулся в неподвижного Оскара с его глумливой табличкой.


- Добрый день, - раздельно, почти без акцента сказал Оскар, убрал табличку за спину и неодобрительно оглядел их, шумных, не продышавшихся, едва успевших вывалиться из поезда, который принялся уже шипеть и дуться, и двигаться дальше.
- Чем это пахнет? - спросила нежная джинсовая Лора (цыганская Лора. чернокудрая Лора. расстегни-еще-одну-пуговицу Лора, подумал Вадик и мысленно застонал, отворачиваясь) и обратила к Оскару недовольные темные глаза.
- Пахнет. - повторил Оскар безо всякой вопросительности, с отчетливой точкой в конце, склонил голову набок, опустил веки и задвигал тонким кончиком бескровного носа, втягивая воздух, мгновенно сделавшись похожим на большого бледного крота, и они все - девять взрослых человек - неожиданно для себя замерли и притихли, ожидая его ответа.
- Я понял, - сказал он, наконец. - Это уголь. Так пахнет уголь. Маленький город. Угольное отопление.
- Хорошо. Уголь, - нетерпеливо сказал Егор и вежливо приподнял гладко выбритую верхнюю губу, показывая хорошо отбеленные зубы, и пощелкал выдвижной ручкой своего чемодана. - Газ дорогой, уголь дешевый. Мы поняли. Послушайте, Оскар. Вас же Оскар зовут, да? Может быть, мы все-таки пойдем? Видите ли, мы уже полдня в пути..

Не стоит беспокоиться, - невозмутимо продолжил Оскар, явно намеренный закончить фразу любой ценой. - Там, куда мы направляемся, очень чистый воздух. Горы. Легкие Европы. Курорт.

Он назидательно поднял палец и оглядел их, словно убеждаясь, что слова его услышаны, и только после обратился к Егору.
- Пан режиссер, я полагаю?
Егор замер, словно не веря своим ушам, и оскалился еще шире. Нехорошо оскалился, обреченно понял Вадик.
Пан Режиссер, - с восторгом повторил Егор и задрожал. - Нет. Это, к сожалению, не я. Пан Режиссер - это вот. - и ткнул торжествующим пальцем в Вадикову сторону.
- Вадим, - сказал Вадик безнадежно и протянул руку, прислушиваясь к сдавленному многоголосому хихиканью у себя за спиной, мерзавцы, подумал он, ох мерзавцы. - Не надо «пан режиссер», - попросил он. - Давайте просто - Вадим.
- Маэстро, - холодно отозвался Оскар и поклонился. Поклонился! И всунул горстку прохладных хрупких пальчиков в Вадикову ладонь.
Хихиканье позади усилилось. Вибрировали все, кроме Лоры, безмятежной Лоры, невинной Лоры, которая не видела ни одного треклятого кабачка Тринадцать стульев, конечно, не видела, потому что она - единственная - еще даже, наверное, тогда не родилась.
Пропало дело, подумал Вадик мрачно, пожимая холодные Оскаровы пальцы. До самой смерти быть мне теперь паном Режиссером.
- Пан Адвокат, - бессильно сказал он Егору, но это был, конечно, удар вхолостую.

Они еще немного потоптались на месте, посмеиваясь, толкаясь и примеряя друг на друга клички, но по сравнению с паном Режиссером все прочие варианты действительно оказались бледны, и наконец Иван, отмахнувшись последовательно от «пана Буржуя» и «пана Директора», вздохнул и шагнул вперед, к аккуратному человечку, отгородившемуся своей строгой табличкой, как щитом, от их неуместного веселья.
- Ну вот что, эээ... Оскар, - сказал он, укладывая на некрупное плечико свою увесистую руку. - Пора ехать, девочки устали. Где ваша машина?

Плечико немедленно застыло и обратилось в лед, и широкая, покровительственная Ванина ладонь увяла и неловко скользнула прочь.
- Машина. - повторил тогда Оскар. - Конечно. Она здесь, недалеко. Идемте.


Город снаружи выглядел так, словно в нем всего одна улица - глядящиеся друг в друга вывески, красные черепичные крыши. Горизонта не было - одни только толстые невысокие европейские горы, причесанные и приличные. На крошечной бесснежной парковке возле здания вокзала их дожидался коричневый фольксвагеновский микроавтобус, блестящий и стерильный как конструктор «Лего», с румяным мужиком за рулем. Мужик был почти свой, улыбчивый здоровяк, и даже курил в окошко, сжимая сигарету в обветренной красной лапе, но пока толпились и грузили багаж, из машины не вышел и не сказал им ни слова.
В салоне было тепло и пахло цитрусами, как будто вместо табака водитель курил апельсиновые корки. 

- Можно вначале поехать и взглянуть на площадку, - вежливо предложил Оскар, компактно устроившись на сиденье. - Пан режиссер наверняка желает взглянуть на площадку.


Вадик прислушался к себе и понял, что площадку смотреть не желает. В идеальном варианте - вообще, и уж во всяком случае не сегодня. Вадик желал выпить. Может быть, недолго поглядеть на Лору, как она снимет куртку, разбросает свои космические ноги и полулежа будет тянуть водку со льдом. Или не глядеть, черт с ним. Но выпить нужно было срочно - и не ерундового самолетного шампанского. Он сморщился и поднял глаза - и Ванька все понял. Ванька, конечно, был барин, буржуй и пижон. Но всегда все правильно понимал.
- Завтра площадка, - сказал он. - Ну или там.. Попозже. Сегодня - отдыхать. Поедемте в номера.
Вадик приготовился было к недолгому движению к благословенным номерам, к покою, к дремлющему на дне чемодана литру беспошлинного «Чиваса», но из этого снова ничего не вышло, потому что Соня - черт, он совсем забыл про Соню - внезапно приподнялась с места, слегка нагнув голову, чтобы не удариться о низкий потолок микроавтобуса, и улыбнулась жарко, настойчиво:
- Стойте. Дайте мне минуту, я хочу сказать. Оскар, будьте добры, попросите водителя подождать.
Ей не нужно было оборачиваться, чтобы проверить, исполняется ли ее просьба. Она и не обернулась.

- Ваня, - сразу тревожно сказала Лора. - Ваня, поехали, пожалуйста, - только даже Лоры было недостаточно. Какая там Лора.
- Мальчики, - сказала Соня. - У меня в чемодане, в самом верху. Кто там ближе, - и кто-то, оказавшийся ближе, уже поднимался, протискиваясь между тесно составленных сидений.
Она вытянула руку и недолго подержала ее ладонью вверх, и полторы минуты спустя просто сжала пальцы вокруг узкого бутылочного горла. - Спасибо, милый, - сказала она, не уточняя и не оглядываясь. - Там еще футляр с рюмками. - и застыла, не опуская руки. Безмятежная, как секвойя. Как еще одна из древних окрестных гор.

Бутылка выглядела многообещающе, но в целом - в целом это, конечно, было возмутительно. Чертова примадонна. Поднимите мне веки. И ведь в самом деле никуда сейчас не поедем, пока она не позволит, подумал Вадик и попался, потому что Соня немедленно учуяла в свежем салонном воздухе кислый след неодобрения. Как ослепший хищник, полагающийся только на слух, она склонила голову набок и замерла, ища источник - и нашла почти сразу, и Вадик обреченно сжался, а она повернула к нему лицо - уставшее после перелета, бледное, заурядное, сорокалетнее. А потом включила свои киловатты. 

С близкого расстояния это было еще нестерпимее, чем с экрана или со сцены. Мог бы уже привыкнуть давно, хихикнул тонкий голос, прячущийся в дальнем уголке ошпаренного Вадикова мозга, но вступать с ним в спор было некому.


- Прости, Вадичек, - сказала Соня и положила руку ему на колено, хотя нужды в этом никакой не было, потому что ничтожный, скорчившийся Вадик и так уже покаялся и оглох. - Я быстро. Я просто.. Я одну вещь скажу и поедем. Вот, возьми.

Перед ним возникла маленькая серебряная рюмка с мерцающим рыжим нутром, наполненная с горкой, и что-то крепкое, пахучее дрожало внутри этой рюмки выпуклой жидкой линзой, натянутой между тонкими бортами. Он схватился за нее, как тонущий - за хрупкий прибрежный куст и немедленно облил себе пальцы. 

- Не пей пока, - запретила Соня. Ерунда, он и не смог бы.

- Ну что, готовы? - спросила она, отвлекаясь, выпрямилась и отвернулась, наконец, и отпустила его, и он почувствовал облегчение, какое, наверное, испытывает заяц, шесть миль бежавший зигзагами в ярком свете автомобильных фар, в тот самый миг, когда фары эти гаснут.

- Это сорокалетний Гленфиддик, - сказала Соня, всплескивая початой уже бутылкой и пересчитывая их глазами, с Оскаром - девятерых, сидящих к ней лицом. - Таких всего шестьсот бутылок. Мне подарили.. несколько, и я подумала, с кем еще их пить, как не с вами. Я люблю вас. 

Голос ее звучал хрипло и нежно. Хорошо звучал. Очень правильно звучал.
- Я уже думала, мы никогда.. Вот так не выберемся. Я столько об этом мечтала, ребята, дорогие мои. Я, правда, отказалась бы играть, если бы нам нельзя было вот так поехать, вместе, как раньше.. Просто послала бы их к черту с этим дурацким сериалом. Так что давайте выпьем. Да? Выпьем? Давайте. За нас.

Шотландский сингл молт был хорош. Буквально стоил каждого года, проведенного им в дубовой бочке или где они там выдерживают свое односолодовое жидкое золото. Такой виски не стоило пить залпом, но Вадик перевернул рюмку, жадно глотнул и зажмурился, чувствуя, как его понемногу начинает отпускать. Ваня обычно храбрится - творческая ты душа, мы сто лет ее знаем, двести; она всегда это делает, хватит уже падать в обморок. Я старый, подумал Вадик. Старый, как эта дорогущая чертова бутылка, и не я один, все мы старые, кроме Ванькиной трофейной Лоры. Старые умные сволочи, тертые калачи. Но если я сейчас обернусь и посмотрю на них. Я не стану этого делать - но если вдруг я все-таки обернусь. Они все будут сидеть с детскими лицами, как первоклассники, не дыша. Как беспомощные индийские мартышки перед своим удавом. И хотя мы прекрасно знаем, что дурацкий этот сериал нужен в первую очередь именно ей. Что это она выбила из Ивана денег, например. Пристегнула к жирной Ивановой инвестиции не самую позорную киностудию. Напрягла миллиард своих многочисленных знакомцев, звонила, наносила визиты. Включала чертовы киловатты. Ужинала, улыбалась, просыпалась в неожиданных постелях. Мы знаем ее сто лет, Ванька прав. Способно ли это защитить нас хоть самую малость? Черта с два.

Он поднял глаза и взглянул на нее, все еще стоявшую в проходе с поднятыми руками, словно она едва сдерживалась, чтобы не начать дирижировать их восторгом. Ну давай, подумал он осторожно. Отпусти. Поехали уже. Надо было отдать ей должное - она редко пережимала. Никакой жадности - к чему жадничать, когда источник вот он, всегда под рукой. Достаточно было взглянуть на нее - усталость исчезла, щеки порозовели - теперь это было другое лицо. Наполненное. Сытое. Черт. На это она, пожалуй, снова может среагировать, подумал Вадик опасливо и поспешно принялся ловить в зеркале заднего вида глаза румяного симпатичного здоровяка за рулем - и не поймал. Здоровяк сидел, как прибитый, с каменным слепым затылком, в зеркале было пусто.
- Налить еще? - хрипло спросила она над самым Вадиковым ухом, и он вздрогнул - позорно, ужасно, всем телом. Чуть не выронив рюмку. Старый я стал, сказал он себе тоскливо. Нервы ни к черту.
- Налей, - вяло согласился он и обернулся.

Продолжение, как всегда - следует. И да, боюсь, это только половина первой главы, как-то теперь выходит длинно. Названия, как водится, еще нет и долго не будет, а будет тег "поехали", пока я не придумаю что-нибудь получше.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив