Фудзияма. Верх и низ.

В ее маленьком сердце жила Фудзияма.

Она любила колу с пончиками от дядюшки, который держал питательное заведение на окраине города, почти в трущобах. А там... а там жил он. Тот, который берег для нее время. Оно слушалось только его. У него времени было много. Слишком много. Но он продавал его только очень немногим, из-под прилавка.

Для него и только для него она надевала туфли на каблуках, которые не любила, и юбку из нежнейшего шелка. Красила свои бантики-губы и плыла в размытые дождями дворы с чернильной сиренью и старыми морщинистыми окнами.

Она, улыбаясь, говорила ему:

- Привет! Где твое солнце?

Он сердито подымал брови, вытягивал пачку сигарет. На ней было равнодушно написано - "Табак убивает твоего младенца!", закуривал, затягиваясь глубоко и страстно, а потом брал ее за руку и вел в низы общества, глубоко, туда, где эти низы, не стесняясь, выражали свои чувства: если пели - так пели, если дрались - то до убиения себя в каждом. Туда, где солнце годами разбивалось о серые панели в надежде кого-то в конце концов догнать. 

До Полярной звезды там никто и никогда не дотрагивался рукой, а земля, не спрашивая,  брала свое. Ей не надо было привыкать. Ей было все равно. Она всем раздавала добро. И добрым и злым. И богатым и нищим.

Он был одним из них. Из тех, кто дружил с тенью. Но он был чертовски притягателен, и он отвечал ей:

- Что? Опять?

- Опять...- смущенно отвечала она. Он брал ее на руки и нес вниз. В то, что никак нельзя было назвать жильем. Но зато там жил гнев Фудзиямы, открывавший путь в ее сердце.

Она кричала, рвала на нем свой комнатный снобизм, царапала его тело красивыми продольными полосами, из которых проступали капли темной крови, а он только смеялся. Ему это нравилось. Он видел в себе Бога, покорявшего сбежавшую с небесных лугов Богиню. Он не понимал, что покоряется сам. Он, который всем бил морды, здесь, в подвале, становился глупым ласковым теленком, жадно ищущим соска, из которого льется потоками сома...