Фикерская проруха

inesacipa — 17.02.2015

Ой вы гои пишущие, исполать вам от жида-критика. И вопрос, ввиду глубокого им, жидом (как и лицами титульной нации), непонимания ваших гойских творческих заморочек: вы хоть чему-нибудь учитесь, родимые? Ну не на чужих ошибках, так хоть на своих? Чтобы показать разгул Кукушкиных нового тысячелетия, приведу в этом посте много длинных цитат (из которых, тем не менее, уберу особо животрепещущие "заверте", а то как бы не обвинили меня в подрыве духовных скреп и разрыве шаблонов). Сами судите, насколько за сто лет прогрессировал жанр боярской прорухи.

Не в первый раз уже сомневаюсь во вменяемости некоторых категорий населения - и даже не потому, что хобби у этих категорий дурацкое, а по тому, кому они эти хобби предлагают в качестве замены профессиональной деятельности и принадлежности.

Например, к историкам и писателям любит подлезть черт его знает что за юзернеймишко. Утверждает, будто у него хорошая школа, он-де не пальцем делан, не лыком шит, а спросишь: ты, мил человек, откуда? каких будешь? - сразу в кусты. А как не спросить, ежели несет он тебе в качестве образцов исторической прозы лютое, клюкворазвесистое, раскаваистое хющо:

Подступили до его опричники оба, под белы рученьки взяли, повели… Да не в опочивальню сразу, нет; сперва до столу накрытого, по пути нашептывая в горящие ухи, чтоб не боялся да доверился, и какой пригожий он нонче, и каков умница, что об баньке подумал, и в подобном же духе все.
Раскраснелся Акимушка, глаза васильковые закатил, задышал часто – самое время до постели.
Загодя еще условились, что первым Васька будет, ибо не умел Афансий вьюноша неопытного как след обиходить. А вот Грязной… - Нашептали в ухи в разном духе и вьюнош сомлел. Кстати, а почему "вьюнош"-то? Эта шутливая форма слова "юноша" изрядно позже появилась. Впрочем, на фоне прочих ляпов неуместные слова и словоформы - вишенка на торте.

Если кто нипонел, то это историццкий фик, нафик. Про опричников, занятых группен-сексом, а на заднем плане царь-барюшка Иоанн Васильевич Грозный Федьку Басманова прилежно по перинам валяет. И что группен-даст-ист-фантастиш невинных Акимушек с опытными Грязными, что царские забавы с Басмановым - одно хющо:

Думы срамные терзали опричного князя чуть не до самой зари, а как уснул он все ж – так привиделось: лежит, значит, на постеле широкой царь-государь, Иоанн свет Васильевич, в чем мать родила лежит, на Федьку Басманова умильно поглядывает. Федька же, в кафтане праздничном, оседлал царя великого, что твоего жеребца, да пером лебяжьим тело венценосное терзает: то сосцы Иоанновы пощекочет, то живот, а то и рот узгогубый, от страсти приокрытый. И улыбается при сем, поганец эдакой, и государю такие взоры шлет, что просто господи помилуй. - Тело венценосное. Венценосное такое тело. *фейспалм сломался*

А Васька, нарочно еще покрасовавшись видом срамным, неспешно на перину возлег, с Акимкою рядом, на бок повернулся, естеством своим бедра вьюноша касаясь, на локте приподнялся, улыбнулся невинному, от ожиданиев трепещущему.

"Вьюнош", "ухи", "ожиданиев" - это так по-древнерусску! Еще бы на высокую волнующуюся грудь герою кокошник и перо в одно место... Хотя нет, перо царь-батюшка упер для своих сессий с Басмановым-младшим. Или с обоими. Думаете, папаша Федькин с седою бородою до пупа на подобное не подпишется? Хе. Плохо ж вы думаете о нашем фикере. А об Алексее Басманове, наоборот, хорошо.

А вечером нынче – вечером чуть было не поддался искушенью, чуть было не сотворил непоправимое.
А ведь Федюша всего-то и сделал, что поцеловал отца на прощанье, устами легко рта коснувшись – так, бывало, в годы детские вечер каждый целовал.
И застыл отец нечестивый, окаменел: представилось, как, стан стройный обхвативши, в губы сына с яростью впивается, глотает стон изумленный, размыкает языком жадным уста вожделенные, врывается во глубину влажную… И захотелось, захотелось – на минуту одну, бесконечную, так и сделать.
Федюша ведь добрый сын, он покорится и такой отцовой воле, покорится непременно, никуда не де… - И все заверте...

Вы что думаете, только букеровским лауреаткам дозволена безграмотность и бездарность вкупе с ранней сенильной эротоманией? Фикеры тоже хотят себе букеров! В крайнем случае ебукеров. Учредить, учредить "Ебукер" скорей и раздать уже всем, кто пишет прекрасные вещи, не обремененные ничем излишним, ни литературным стилем, ни историческим знанием, одним только правилом 34: "Порно бывает про всё".

Кому сантехников прекрасТных подавай с большим... вантузом, кому опричников с большой метлой. Например, балдеет данный конкретный фикер от теремных Басмановых - так он про них и пишет: "у въезда на улицу, что вела ко задним воротам Басманова терема" - и по нему выходит, что герой войны, полководец Алексей Басманов в терему жил и девичью честь блюл. А для того задом на проезжую улицу стоял. Секретная древнерусская тактика соблюдения чести.

СвАбода! Возможная лишь в вирте с его анонимностью и вседозволенностью. Ибо в реале рассказ о подобных, кхм, пристрастиях может сделать общение чрезвычайно неловким. В реале-то тебя мигом разъяснят, как ту сову. А в вирте нипочем не скажет очередной рекомендатель и благоподатель, под каким кустом с литературоведческой наукой венчан, будет вместо этого бубнить, что он литературовед настоящий и доподлинно знает: все писатели по сути своей фикеры, поелику пишут об том, от чего балдеют. А еще скажет строго: язык фичков о временах славного Казанского взятия хорош, недаром его так хвалят ПыЧи-фанаты.

Висит во небесах чернющих желтая, круглая луна. И звездочки, светочи Божии, подмигивают сверху задорно.
Плещется негромко река, словно бы во сне вздыхаючи... - Атмосферка!

Дрожит Феденька, чувствуя касания полюбовника грубые: на плечах, на бедрах, на…
Ох, царю мой, хоть бы дозволил порты-то снять, ведь непотребство сущее выйдет!
А-а-а, пусть его, под кафтаном-то видно не будет, а что прилипнет – так потом отклеимся как-нибудь; лишь бы тебе, первый мой, единственный мой, радостно было… - Любоффь! До клейкости в портах - зачем только надел, ходил бы без них, болярин.

Кто сказал: "пошлость"? И не пошлость это вовсе, а наоборот, вельми и паки древнерусский язык, которым разговаривали древние русские. А до них - древние укры, теукры, протоукры и диноукры, от которых укроприматы произошли, но сразу вымерли. От сраму. А кто тогда сраму не имал, тот позже утонул в сиропе геелюбви царей и фаворитов. Наилюбимейшая темка в фанфикшене. Или, как в этих палестинах говорят, кинк.

А ведь царь – он не каменный; в жилах его не водица тухлая бежит, а кровь горячая; естество его мужеское силы полно, и требует, уж требует настырно своего, уж горит-пылает, разрывается! - Беги, Федька, беги. Иначе разрываться придется уже не царю.

Ходят за нами фикрайтеры-фикридеры и твердят: да что ж вы так серьезно относитесь к истории, к литературе, к себе и своей профессии! давайте, смейтесь с нами, ведь это игра, бурлеск, фантасмагория!

Ой, какая дЕвица! Киса, ку-ку! Можно с тобой познакомица? - с наслаждением повторял затертую, традиционную шутку в дупель пьяный Грязной, подпирая высокое дворцовое крыльцо.
- С Мишкой иди знакомься, мудя козлиная, - приятный баритоном ответила девушка, поправляя здоровенные аляповатые жемчужные серёжки, вчерашний царский подарок.
- Девушка, вы каких больше любите – темненьких или светленьких? – поддержал ритуал проходивший мимо Вяземский. На лице у него большими буквами было написано "БАБУБЫ".
- Мертвеньких, - нежно улыбнулся Федор Басманов, сплюнул шелуху от семечек на пол и высморкался в батистовый платочек. У него был кризис жанра. Утром царь опять шумно просил у Бога прощения за вчерашнее (было живенько, но больно афедрону), в процессе разозлился и швырнул в Басманова тазом с бритвенными принадлежностями. Не попал, но настроение испортил. Федор не мог быть Женщиной, не побрившись.

Вот Федор не мог быть Женщиной с большой буквы "Ж", не побрившись. А Петр Алексеевич, самодержец, в изображении фикеров ухитряется быть Девочкой с большой буквы "Д" и бритым.

- Ты что ж, ирод, делаешь?! – рявкнул царь. И уже чуть тише: - Солдат мне портить будешь?! Чего тебе, баб не хватает?! Разболтает еще, глядишь – позору не оберешься, с тебя на меня пойдет… - и ну его тумаками учить. Колотил от души – бес какой-то брал.
- Ты что ж, Петенька, не знаешь? – просипел Санька, сжавшись в комок.
- Чего не знаю?! Что друг мой – предатель, вор и… и…
«Изменщик», - пронеслось в голове и осело там ледышкой. Но бить перестал. Сел на кровать, вздохнул, обхватил горячую голову руками. «Так ли любит, как говорит или все обман, все жадность?»

Изменщик твой Данилыч. И к тому же безграмотный, как... как фикер! Учи его, мин херц, учи. В голову не войдет - через другое место вбей. Не жалей болезного.

Сашка вывел «аз», хоть и кривенько вышло, да обрадовался – будто поэму написал. – Мин херц, смотри!
Петр засмеялся, потрепал Алексашку по русым вихрам. Тот подался к его руке, что домашний кот, расслабился весь, отпустило. Так и сидели, Петр все не убирал руку, а Алексашка не выворачивался из-под ней, уж больно любо было сидеть так, под царевой рукой. Заглянул Алексашка Петру в глаза, зажмурился!... ткнулся губами в государевы губы, как слепой кутенок. Удивились царевы губы, искривились недоверчиво – да не оттолкнул, крепче прижал. Алексашка сам отпрянул, посмотрел голубыми глазами испуганно, но доверительно, будто не сомневаясь, что простят ему.
- Чаво смотришь-то, Сашка, а? – будто бы разгневанно спросил государь.
Чай не баба был Сашка, не заветная Катерина, не почти забытая Монсиха – а мил был Петру Алексеичу пуще всех. Одно слово – мин херц.
- Мин херц, - шепнул Сашка привычно. – Сердечко мое, - по-русски, сладко-сладко, сказал, как умел только Алексашка, да только с Петром. Не по-бабьему сладко-приторно, а по особенному, по Сашкиному сладко – заслушаешься. - Не чавокай, мин херц, фик не резиновый. Еби давай.

Сладости невыразимой полон фандом. И цари, и опричные, и ошую, и одесную - сплошные флафферы. Саши Грей отдыхают, у нас свои Саши найдутся, Данилычи и не токмо.

В глазах македонца отразилась полная неуверенность. Высвободившись из объятий Александра, он развернулся к нему спиной, только в этот момент заметив, что они уже стоят около таза с теплой водой, смешанной с душистым розовым маслом.
- Я… надеюсь… что ты не откажешь мне… правда? – томным голосом произносил император, медленно растягивая слова. Его руки опустились на плечи Гефестиона и сняли с него меховую накидку, которую тот надел, выбираясь из своей палатки в холодную пустынную ночь.
Заглянув в его глаза, Александр нежно поцеловал сына Аминтора. Вскоре он углубил поцелуй, превращая его в страстный, тут же пробегая пальцами по могучим мышцам на груди Гефестиона. Тот нетерпеливо застонал, слегка напрягаясь от этого прикосновения.
Император навис над брюнетом, не давая ему отдышаться, лаская под водой руками каждый изгиб любимого тела. Гефестион, запрокинув голову назад, часто задышал, стараясь набрать как можно больше воздуха после долгого страстного поцелуя. Александр тем временем спустился чуть ниже, умело лаская языком сосок любовника. Тот вцепился рукой в край ванны, закусывая губу. Император же, стараясь довести македонца до полного изнеможения, почти невесомо коснулся рукой напряженного органа.

Ванна в пустыне во время военного похода - это, я вам скажу, неземное удовольствие. Особливо для тех, кто пер ее на себе по пескам, чтобы Гефестион таки натянулся на Александра, не побрезговал немытым царем. Он ведь такой нежный! Как птичка из анекдота.

- Гефестион… - император еле слышно прошептал имя, коснувшись рукой мягкого темного локона любовника и откинув его за спину, - Ты останешься со мной сегодня ночью?
- Пожалуйста… - это слово Александр произнес с мольбой, одновременно сжав двумя пальцами сосок любовника. Тот прикусил губу, пытаясь подавить стон, но император провез языком по его губам, кладя вторую руку ему на бедра. Гефестион наконец нашел силы открыть глаза, чтобы столкнуться с молящим взглядом владетеля.
- Да… Я останусь, - произнес брюнет, кладя свои руки на плечи блондина. Его голубые глаза подернулись дымкой страсти, и Александр уже ощущал ее силу через легкие одежды. - Ну слава богам, дымка, сила которой доходит сквозь одежды, сделала свое дело - и девочка Гефестион, поломавшись, дал. А ведь мог и до утра шугаться.

- Ты уверен, что…готов? – прошептал лишь губами, ожидая ответа. Гефестион, на мгновение задумавшись, быстро кивнул.
- Только, пожалуйста… Будь осторожней… - он обнял Александра обеими руками, подарив жаркий поцелуй.
Император убрал пальцы и начал очень аккуратно проникать в Гефестиона. Тот вцепился рукой в волосы блондина, но промолчал. Его тело напряглось, и сам брюнет как будто старался не дышать.
Наконец, Александр до конца проник в него. Посмотрев на любовника и получив короткий кивок, владетель совершил медленное движение. От осознания того, насколько Гефестион узкий, император чуть не завыл от наслаждения. - Хотя каким еще мог быть военачальник - растраханным? Он что, обозная шлюха?

И вот такие сорняки - везде, что в фандоме, что в "лауреаццких" опусах. Современная проза с обоих полюсов обильно уснащается развесистой клюквой - так, чтобы можно было это писево снести на конкурс, номинировать на очередную "Длинную книгу". А там, глядишь, какой-нибудь западный меценат ужаснется папуасской русской жизни среди медведей, балалаек и кокошников, да и отстегнет призок. Фандом кишит личинками колядИн. Презирающими матчасть, превращающими правителей в слюнявых идиотов, а полководцев - в изнеженных давалок.

Ладно бы эта шушера издавала свое "ОБОЗЯЗЯ!" в адрес друг друга в родной песочнице - но на волне поиска признания ее регулярно выносит за пределы. Она лезет к тем, кто по сто раз проверяет каждую деталь, кто старается придать произведению в историческом жанре достоверность, материальность, дух и плоть эпохи. Шушера не видит разницы между историческим романом и ролевыми сексуальными играми в кафтанах-тогах-плащах. Хотя фики про то, как очередной царь уеб очередную куколку, успешно притворявшуюся полководцем, имеют к историческому жанру такое же отношение, как ролики о сексуальном сантехнике - к прокладке теплотрасс.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив