фасеточное

Хорькибляктоеще — 30.01.2011

Военный госпиталь имени Бурденко находился – и щас находится, естественно – на станции метро Маяковская, туда надо было идти какими-то одинаковыми на лицо, шумными и сырыми улицами (всегда была осень или весна), и еще по соседству маячил, если не ошибаюсь, ТЮЗ, всегда смутно отвращавший своей тракторной архитектурой.
Военный госпиталь имени Бурденко был огорожен вполне бесчеловечной толстой решодкой, а вход на территорию был строго по пропускам и предварительному созвону с кем-то из персонала, и на этом все военное заканчивалось, в огромном вестибюле пахло уже вполне больнично, и противный старик в окошечке продавал туалетную бумагу и Себастьяна Жапризо в мягкой обложке.

***
Моего врача звали непростым, зато на всю жизнь запомнившимся, эльфийским имечком Сергей Азнивович Еолчиян, был он вроде армянин, а по сути – настоящий ашкеназийский еврей, хрупкий, с очень красивыми руками, еще совсем нестарый, но по неизвестной причине густо присыпанный сединой. Что-то в нем было такое, будто он только что чудом спасся из осажденного, с четырех сторон подожженного города, причем еолчиянова жена и все многочисленные маленькие еолчияны остались, по каковому поводу Еолчиян непрерывно и негромко, благородно, сдержанно грустил. Он мне всегда очень нравился, и я почему-то думаю, что Сергей Азнивович был бы рад, узнав, что я теперь пишу стихи, и эти стихи ему пришлись бы по душе, дай Б-г здоровья ему и его семье.

***
Значитсо, Еолчиян оформлял пропуск и вел на третий этаж одного из корпусов, где в коридорах и на лестнице всегда кучковались люди с изможденными лицами, мрачно ждущие некоей вести, кагбе апостолы невидимой, называемой вслух церкви трепанации. И был один шутник – в прошлом, говорили, гениальный хирург, зарезавший, говорили, по пьяной лавочке пациента на столе, затем благополучно спившийся и из жалости оставленный санитаром, впрочем, это слишком расхожая больничная байка. Шутник этот, с толстым тестяным лицом и длинными сальными – тут хочется вставить что-то вроде «артистических», на дрянного художника, кароче, был похож чувак - волосами, разминаючи беломорину, приближался к апостолам прогулочным шагом, говорил интимно:
- А я, собственно, не понимаю, чего вы тут делаете, я вашего еще полчаса назад вниз отвез.
После чего лица у апостолов становились еще белее, чем были, если такое можно представить.

***
Народ в палате был пестрый. Был потомственный московский прол дядя Иван, удивительно похожий на Владимера Семеновича Высоцкого в позднейшей толоконниковской инкарнации. Его приложила виском к батарее родная жена, и от этого у него в голове рождались удивительные афоризмы.
- Слышь, Ваня, а что это на крыше гремит? – спрашивал Стас, а дядя Иван отвечал философски:
- Весна совецкая, етио мать, коты ебуцо.
Стасу проломили голову гопники, в его высоком чистом лбу зияла звездообразная рана, только ради приличия прикрытая куском синеватой кожи, наверное, Стаса можно было убить одним движением пальца.
Еще был антично красивый слепой молдаванин, два раза стрелявший себе в мозг из-за несчастной любви. Неудавшихся самоубийц здесь вообще было много.

***
Женю звали космонавтом, у него в ушах постоянно играла неслышная другим музыка. Иногда Женя поднимался в два, три, пять часов ночи и под эту музыку раздевался догола, спускался в актовый зал и делал там спецальные упражнения для космонавтов. В Женю верила вся палата.

***
Ходили страшные и малоубедительные байки о проснувшихся на столе и сошедших с ума от звука трепанационной пилы, ходили по коридорам люди без черепных коробок и люди с белыми лицами и страшными глазами, давшие расписку насчет неблагоприятного исхода, ходил ко мне в сумерках грустный Сергей Азнивович, опускал усталые умные руки между худых коленок, что-то говорил негромко и проникновенно.

***
Самое невыносимое было – апрельские вечера, когда за наглухо запечатанным окном что-то каплет, а ты занимаешь очередь на межгород в вестибюле и с обидой думаешь об отце, который вот опять где-то задержался с непременной, всегда теплой курицей, последовательно упакованной в а) фольгу б) прозрачную жирную бумагу и в) варежку, об отце с его дорожными шуточками и сложным, многосоставным запахом командировочного коньяка и подмороженных апельсинов.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив