фантазия и фуга
clear_text — 20.04.2011ЧТО ДУМАЕТ
ЛОШАДЬ
Лев Толстой пишет в 1866 году, в предисловии к первой редакции
«Войны и Мира»:
«Я пишу до сих пор только о князьях, графах, министрах, сенаторах и
их детях и боюсь, что и вперед не будет других лиц в моей
истории.
Может быть, это нехорошо и не нравится публике; может быть, для нее
интереснее и поучительнее история мужиков, купцов, семинаристов, но
я не могу угодить такому вкусу.
Жизнь купцов, кучеров, семинаристов, каторжников и мужиков для меня
представляется однообразною и скучною, и все действия этих людей
мне представляются вытекающими, большей частью, из одних и тех же
пружин: зависти к более счастливым сословиям, корыстолюбия и
материальных страстей.
Жизнь этих людей некрасива.
Я никогда не мог понять, что думает будочник, стоя у будки, что
думает и чувствует лавочник, зазывая купить помочи и галстуки, что
думает семинарист, когда его ведут в сотый раз сечь розгами, и т.п.
Я так же не могу понять этого, как и не могу понять того, что
думает корова, когда ее доят, и что думает лошадь, когда везет
бочку.
Наконец (и это, я знаю, самая лучшая причина), что я сам принадлежу
к высшему сословию и люблю его.
Я смело говорю, что я аристократ, и по рождению, и по привычкам, и
по положению.
Я воспитан с детства в любви и уважении к изящному, выражающемуся
не только в Гомере, Бахе и Рафаэле, но и всех мелочах жизни: в
любви к чистым рукам, к красивому платью, изящному столу и экипажу.
Ни я, ни отец мой, ни дед мой не знали нужды и борьбы между
совестью и нуждою, не имели необходимости никому никогда ни
завидовать, ни кланяться. Ежели счастье это не принадлежит всем, то
из этого я не вижу причины отрекаться от него и не пользоваться
им.
Я аристократ потому, что не могу верить в высокий ум, тонкий вкус и
великую честность человека, который ковыряет в носу пальцем.
Все это очень глупо, может быть, преступно, дерзко, но это так. И я
вперед объявляю читателю, какой я человек и чего он может ждать от
меня».
Конечно, всё это было глупо.
Хотя бы потому, что никакой аристократии в России не было.
Все были царскими холопами, которых, по слову Ивана Грозного, царь
был «волен миловать, а и казнить волен же».
Поэтому выдуманный аристократизм через несколько лет сменился у
Толстого столь же выдуманной и натужной любовью к мужикам, купцам,
каторжникам и кучерам.
Попыткой понять, что думает лошадь.
И попыткой отречься от счастья, которое не принадлежит
всем.
|
</> |