еще старые письма
bratkin — 11.07.2010 ...сегодня ночью, когда жара спа?ла, а семья, соответственно, спала?, я пошел, как обычно, побегать по той самой футбольной площадке, шум мяча на которой год назад беспокоил ЖЖ-юзера ybserver. Обратно шел, как водится, кратчайшим путем через помойку у Писательского дома на Ленина/Широкой. Помойка эта славна тем, что на ней мой друг пару лет назад нашел кресло карельской березы времен Александра Благословенного, а ваш покорный слуга -- полную библиотеку грамматик и словарей по славянским языкам, подборки книг по археологии, антиковедению и искусству, подписные собрания сочинений, коллекцию дореволюционных бумажных денег, и прочие вещи, которые варварам, занимающим квартиры умерших писательских вдов и детей, ни к чему.Нюх на старые бумаги у меня -- как у тренированной свиньи на трюфеля. Действительно, рядом с пухтой вперемешку с гнилым луком и битыми бутылками -- личный архив. Качественно и очень тщательно разорванный на куски.
Раздавленная коробка из-под сувенирных спичек с дымковской лошадкой, в которой хранились письма. Обрывки конвертов, фотографий, открыток, справок, аттестата зрелости, мятые слайды, -- и письма, письма. Судя по всему, их адресат вела очень обширную переписку с достаточно неординарными -- судя по стилю и манере письма -- людьми.
Хозяйка архива -- Конисская Наталья Александровна. Блокадница.
По счастью, самый ранний документ (насколько я смог установить, разгребая битое стекло и гнилой лук) датирован, кажется, 1962 годом, так что истории с найденным на помойке блокадным дневником не повторилось. No story на этот раз.
Насколько я понимаю, тщательность уничтожения бумаг предполагает, что сделано это было родственниками, которые выполнили, видимо, предсмертную просьбу, исполнить которую у меня рука не поднялась.
Но всё равно сжимается сердце.
...
Впрочем, на всякий тезис есть и антитеза.
Лет восемь назад мой отец переезжал из царскосельской квартиры, где жили его родители; квартира отходила брату, и мы с ним разбирали, перебирали и сортировали вещи: что упаковать и перевезти, что оставить, что выкинуть. Моя сверхзадача в этом -- ограничивать порывы брата в уничтожении "всякого старья" во имя торжества правильных идей и правильного образа жизни*.
Среди прочего наткнулись на пачку фотографий и разных бумажек, которые относились всецело к его жизни и его прошлому. Настаивать на их сохранении и тем паче забирать их себе никакого права у меня не было. Когда он уже стал их рвать, я сказал ему:
-- Представь себе, что на это лицо наступит ногой какой-нибудь бомж или оно будет плавать в луже собачьей мочи. Пусть ты не любишь этого человека, но ты хотя бы уважай себя, ведь это часть твоей судьбы.
-- Что теперь, хранить всё это?
-- Если не хочешь хранить, сожги.
Мы жгли эту пачку довольно долго, фотобумага горит плохо и с вонью. Потом я сорвался, чтобы успеть на последнюю электричку, брат остался ночевать на своей благоприобретенной жилплощади.
На следующее утро мы с отцом приехали за вещами, и отец, стоя посреди рассортированного барахла, вдруг сказал:
-- Тут где-то должны быть письма деда с войны. Ты их...
-- А я их сжег, -- ответил брат с улыбкой, -- нашел и до самого утра жёг.
До сих пор чувствую свою вину. Не подскажи я ему саму идею, можно было бы еще успеть вынуть военные письма, пусть даже рваные, из мусорного ведра или из дворового бака.
________________________
* На последнем же снимке сто девяносто этажей небоскреба обрушиваются всей своей массой на Национальный музей. Он-то и является подлинной мишенью в плане Тайлера.
- Этот мир отныне принадлежит нам, нам и только нам, - говорит Тайлер. - Древние давно в могилах.
Чак Паланик. Бойцовский клуб (пер.И.Кормильцев)
|
</> |