Дрожь унялась, казнь миновала

– Я еще ничего не делаю, – произнес м-сье Пьер с посторонним сиплым усилием, и уже побежала тень по доскам, когда громко и твердо Цинциннат стал считать: один Цинциннат считал, а другой Цинциннат уже перестал слушать удалявшийся звон ненужного счета – и с неиспытанной дотоле ясностью, сперва даже болезненной по внезапности своего наплыва, но потом преисполнившей веселием все его естество, – подумал: зачем я тут? отчего так лежу? – и задав себе этот простой вопрос, он отвечал тем, что привстал и осмотрелся.
Кругом было странное замешательство. Сквозь поясницу еще вращавшегося палача начали просвечивать перила. Скрюченный на ступеньке, блевал бледный библиотекарь. Зрители были совсем, совсем прозрачны, и уже никуда не годились, и все подавались куда-то, шарахаясь, – только задние нарисованные ряды оставались на месте. Цинциннат медленно спустился с помоста и пошел по зыбкому сору. Его догнал во много раз уменьшившийся Роман, он же Родриг:
– Что вы делаете! – хрипел он, прыгая. – Нельзя, нельзя! Это нечестно по отношению к нему, ко всем… Вернитесь, ложитесь, – ведь вы лежали, все было готово, все было кончено! Цинциннат его отстранил, и тот, уныло крикнув, отбежал, уже думая только о собственном спасении.
Мало что оставалось от площади. Помост давно рухнул в облаке красноватой пыли. Последней промчалась в черной шали женщина, неся на руках маленького палача, как личинку. Свалившиеся деревья лежали плашмя, без всякого рельефа, а еще оставшиеся стоять, тоже плоские, с боковой тенью по стволу для иллюзии круглоты, едва держались ветвями за рвущиеся сетки неба. Все расползалось. Все падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашенные щепки, мелкие обломки позлащенного гипса, картонные кирпичи, афиши; летела сухая мгла; и Цинциннат пошел среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему.
Я думаю, эти переживания знакомы многим людям которые были унижены и не могли на это ответить, для которых это унижение было иногда сродни казни. Это, по существу, спасительные фантазии, помогающие пережить унижение.
ЖЖ, похоже, дает нам возможность прочитать эти фантазии: сотрудник, на которого наорал начальник, водитель униженный другим водителем или полицейским, покупатель униженный продавцом, муж униженный женой... Он может одеть свои фантазии в слова, и рассказать в ЖЖ себе и читателям свою альтернативную версию, версию того, другого Цинцинната. А процесс написания поста и последующее комментирование позволяют укрепит в сознании эту альтернативную версию.
Я так понимаю, сам эпизод Набоков развил из конца Алисы в стране чудес. Но если сон Алисы символизировал скорее ее вырастание из детских обид (в общем, выдуманных), то у Набокова наоборот, человек бежит в фантазии из реального мира.
ps Другой интересный вопрос - почему люди зачастую настолько остро реагируют на унижение?
|
</> |