Достоевский: почему Запад не понимает Россию
matveychev_oleg — 26.12.2018Есть
писатели, которые через свои произведения и воззрения превратились
в совесть народа. Самые великие из них сумели перерасти свое время
и язык, и их идеи стали универсальным наследством цивилизации.
Подобных писателей немного. И даже по прошествии веков в их словах
открывается нечто новое.
Федор Михайлович Достоевский — мыслитель, которого уже много раз
критиковали в разные исторические эпохи, и так и сяк, но, похоже,
время работает на его гений. И если наша певица Люцие Била в начале
90-х пела о том, что Достоевский приходит, то сегодня без колебаний
мы можем констатировать, что он уже здесь. Фатальность его наследия
легла на наш мир большим грузом, нежели в 19 веке. Если бы
кто-нибудь еще недавно сказал, что мы будем воевать с Россией, мы
посчитали бы его сумасшедшим. Но наш мир, несмотря на то, что
избавился от идеологических различий, не обрел мира и покоя. О
противостоянии западной и русской цивилизации спорили еще тогда,
когда малые народы Восточной (и Центральной) Европы только искали
свой язык и идентичность. Резкий слог Достоевского раскрывает не
только мотивы своеобразного русского менталитета, но и постоянно
повторяющиеся стереотипы европейского эгоцентризма. Его
произведения были написаны в царской России после Наполеоновских
войн, во времена больших надежд и ожиданий. Надежд, которые так
никогда и не оправдались. Так же, как и сегодня.
Загадка Сфинкса
«Если есть на свете страна, которая была бы для других, отдаленных
или сопредельных с нею стран более неизвестною, неисследованною,
более всех других стран непонятою и непонятною, то эта страна есть,
бесспорно, Россия для западных соседей своих», — написал Федор
Достоевский в 1861 году в журнале «Время», который издавал вместе
со своим братом Михаилом.
«Никакой Китай, никакая Япония не могут быть покрыты такой тайной
для европейской пытливости, как Россия, прежде, в настоящую минуту
и даже, может быть, еще очень долго в будущем. Мы не
преувеличиваем. Китай и Япония, во-первых, слишком далеки от
Европы, а во-вторых, и доступ туда иногда очень труден; Россия же
вся открыта перед Европою, русские держат себя совершенно
нараспашку перед европейцами, а между тем характер русского, может
быть, даже еще слабее обрисован в сознании европейца, чем характер
китайца или японца. Для Европы Россия — одна из загадок
Сфинкса».
«Европейцы и уверены, что они нас давно постигли. В разное время
употреблены были пытливыми соседями нашими довольно большие усилия
для узнания нас и нашего быта; были собраны материалы, цифры,
факты; производились исследования, за которые мы чрезвычайно
благодарны исследователям, потому что эти исследования для нас
самих были чрезвычайно полезны. Но всевозможные усилия вывесть из
всех этих материалов, цифр, фактов что-нибудь основательное,
путное, дельное собственно о русском человеке, что-нибудь
синтетически верное — все эти усилия всегда разбивались о какую-то
роковую, как будто кем-то и для чего-то предназначенную
невозможность. Когда дело доходит до России, какое-то
необыкновенное тупоумие нападает на тех самых людей, которые
выдумали порох и сосчитали столько звезд на небе, что даже
уверились наконец, что могут их и хватать с неба».
Если вас интересует, что Ф.М. Достоевский имел в виду, то
рекомендуем ознакомиться со спорами современных чешских
специалистов о России: М.Ц. Путны, Либора Дворжака и Вратислава
Доубека — под любезным руководством господина Владимира Кучеры на
передаче «Historie.cs». Что еще мог бы добавить классик?
«Кое-что, впрочем, о нас знают. Знают, например, что Россия лежит
под такими-то градусами, изобилует тем-то и тем-то и что в ней есть
такие места, где ездят на собаках. Знают, что кроме собак в России
есть и люди, очень странные, на всех похожие и в то же время как
будто ни на кого не похожие; как будто европейцы, а между тем как
будто и варвары. Знают, что народ наш довольно смышленый, но не
имеет гения, очень красив, живет в деревянных избах, но неспособен
к высшему развитию по причине морозов. Знают, что в России есть
армия, и даже очень большая; но полагают, что русский солдат —
совершенная механика, сделан из дерева, ходит на пружинах, не
мыслит и не чувствует и потому довольно стоек в сражениях, но не
имеет никакой самостоятельности и во всех отношениях уступает
французу».
Упоминание армии уместно. Во времена Достоевского Россия уже снова
превратилась в серьезную опасность для вообще миролюбивой
европейской цивилизации. Император Александр II осмелился без
согласия (и даже наперекор торговым интересам) других стран Старого
Света освободить христиан в Юго-Восточной Европе от турок. За
самостоятельную политику в отношении своих западных партнеров
российскую монархию в итоге настигла расплата в виде левого
«Майдана» в 1917 году: Ленин получил деньги на свою революцию в
Германии. Достоевский и Золя были в свое время самыми яростными
критиками политики Запада.
Портрет европейца
«Француз всегда уверен, что ему благодарить некого и не за что,
хотя бы для него действительно что-нибудь сделали; не потому что в
нем дурное сердце, даже напротив; но потому что он совершенно
уверен, что не ему принесли, например, хоть удовольствие, а что он
сам одним появлением своим осчастливил, утешил, наградил и
удовлетворил всех и каждого на пути его».
Архетип добродушного болвана, который полон благих намерений,
типичен и для современного жителя Запада. На тему французских
писателей, пишущих о России, Достоевский добавил: «Он еще в Париже
знал, что напишет о России; даже, пожалуй, напишет свое путешествие
в Париже, еще прежде поездки в Россию, продаст его книгопродавцу и
уже потом приедет к нам — блеснуть, пленить и улететь».
Не менее снисходителен классик и к немцам: «Возьмем сначала
ближайшего соседа нашего, немца. Приезжают к нам немцы всякие: и
без царя в голове, и такие, у которых есть свой король в Швабии, и
ученые, с серьезною целью узнать, описать и таким образом быть
полезным науке России, и неученые простолюдины с более скромною, но
добродетельною целью печь булки и коптить колбасы».
В те времена в Россию действительно приезжало огромное количество
немцев, которые также ехали в Банат и Трансильванию. Туда
отправились и многие чехи, в том числе и Карел Гавличек Боровский.
Но немцы были самой многочисленной диаспорой в царской России. Их
впечатления от русского мира Достоевский описал так:
«Но какая бы ни была разница между ученым немцем и простолюдином в
понятиях, в общественном значении, в образовании и в цели посещения
России, — в России все эти немцы немедленно сходятся в своих
впечатлениях. Какое-то больное чувство недоверчивости, какая-то
боязнь примириться с тем, что он видит резко на себя не похожего,
совершенная неспособность догадаться, что русский не может
обратиться совершенно в немца и что потому нельзя всего мерить на
свой аршин, и, наконец, явное или тайное, но во всяком случае
беспредельное высокомерие перед русскими, — вот характеристика
почти всякого немецкого человека во взгляде на Россию».
Одно предложение он также посвящает англичанам: «Англичанин до сих
пор еще не в состоянии допустить разумности существования француза;
француз платит ему совершенно тою же монетою, даже с процентами,
несмотря ни на какие союзы, ententes cordiales и проч.»
На них не обижайтесь
«Что ж? будем ли мы обвинять за такое мнение иностранцев? Обвинять
их в ненависти к нам, в тупости; смеяться над их недальновидностью,
ограниченностью? Но их мнение было высказано не один раз и не
кем-нибудь; оно выговаривалось всем Западом, во всех формах и
видах, и хладнокровно и с ненавистью, и крикунами и людьми
прозорливыми, и подлецами и людьми высоко честными, и в прозе и в
стихах, и в романах и в истории, и в premier-Paris1 и с ораторских
трибун. Следственно, это мнение чуть ли не всеобщее, а всех
обвинять как-то трудно. Да и за что обвинять? За какую вину? Скажем
прямо: не только тут нет никакой вины, но даже мы признаем это
мнение за совершенно нормальное, то есть прямо выходящее из хода
событий, несмотря на то, что оно, разумеется, совершенно ложное.
Дело в том, что иностранцы и не могут нас понять иначе, хотя бы мы
их и разуверяли в противном. Но неужели ж разуверять? Во-первых, по
всем вероятностям, французы не подпишутся на «Время», хотя бы нашим
сотрудником был сам Цицерон, которого, впрочем, мы бы, может быть,
и не взяли в сотрудники. Следственно, не прочтут нашего ответа;
остальные немцы и подавно. Во-вторых, надо признаться, в них
действительно есть некоторая неспособность нас понять. Они и друг
друга-то не совсем хорошо понимают».
Сегодня мы не знаем точно, на что намекает в этом абзаце
Достоевский, но представить себе это не так уж и сложно. Скорее
всего, речь об очень похожих на сегодняшние риторических
умонастроениях в отношении России в Европе. В отрывках текста из
журнала «Время» 1861 года, которые были опубликованы в книге
«Дневник писателя 1873» (изданной Лодижниковым в 1922 году в
Берлине еще по старым нормам правописания), интересно несколько
моментов. Во-первых, Достоевский обращается к читателю во
множественном числе: «Мы не преувеличиваем». Он выражает позицию
всего российского общества, обращается от его имени к Европе. Во
вторых, и это можно простить гению, он полностью игнорирует
некоторые географические подробности современного мира. Его
действительно нельзя упрекнуть в том, что он не знаком с Украиной:
это название начали использовать уже после его смерти в СССР в 1919
году. Но европейские границы в то время не выделяли ни поляков, ни
чехов. Достоевский пишет следующее: «Возьмем сначала ближайшего
соседа нашего, немца». Статья написана еще до возникновения
объединенной Германии (1869), поэтому географический разброс
Достоевского понятен. В то время мир коренным образом изменялся. Но
ни в коем случае Достоевского нельзя обвинить в том, что он не был
знаком с малыми славянскими народами. Напротив, он очень
поддерживал их в их борьбе за самостоятельность.
|
</> |