Дмитрий Быков // "Огонёк", №38(4312), 4-11 сентября 1993 года

Машку я знаю десять лет.

Оба мы — учительские дети, выросшие без отцов. Мы родились в Москве в год пятидесятилетия Октября, со всеми вытекающими отсюда последствиями для нашей психики и карьеры. Машка принадлежит к тому типу девушек, которые нравятся моему типу юношей, и, в сущности, никакому другому типу. Так уж вышло, что между нами всегда существовала только дружба, никогда ни во что не перераставшая.

Но это были наши девушки — очкастенькие, неярко красивые, тихие, играющие на гитаре, читающие книжки. Девушки с комплексами, с четким ощущением своего круга, с привычкой к безденежью, с нелюбовью к гриму, с умением элегантно донашивать старенькое. Эти девушки нам многое прощали и немногого от нас требовали. Посиделки с пением, приятели-программисты, глубокая антипатия к людным местам и громкой музыке. В глазах крутых всех времен и народов мы люди второго сорта. Взаимно.

Живем мы рядом и часто встречаемся в транспорте, где умудряемся через головы остальных обменяться небогатыми новостями. Именно в родном нашем тридцать четвертом троллейбусе я узнал о том, что Машка окончила педагогический, пошла в школу преподавать математику и одновременно, по зову сердца, окончила экологические курсы при Тимирязевской академии. Вся её одиссея происходила и продолжается на моих глазах. Так что все тут правда, клянусь тридцать четвертым троллейбусом.

После института она распределилась в одну из школ нашего района, в котором элитарные, языковые школы чередуются с откровенно бандитскими. Надо сказать, что менее всего Машка годилась на роль агитатора и пропагандиста. Очень скоро она поняла, что обучать математике людей, совершенно в этом не заинтересованных,— задача не по ее силам. Ее ученики поняли это еще раньше. Почти на каждом уроке ее встречало на доске изображение органа, весьма отдаленно напоминающего интеграл. Орать Машка не умела, стала срываться, покрываться пятнами, а когда в нее однажды попали ластиком, она окончательно уяснила, что романа с педагогикой у нее не получится.

С экологией тоже было туго, потому что все телевизионные разговоры об экологии духа имеют весьма касательное отношение к охране окружающей этот дух среды. Машка потыкалась в несколько институтов, где хватало своих потенциальных безработных, и приуныла. Тем временем ее мама вышла на пенсию, сделавшуюся для обеих единственным источником существования, и стало нужно где-то работать. Причем срочно.

Никаких талантов, кроме умения играть на гитаре и довольно абстрактного гуманизма, Машка за собой не знала. Знакомств в коммерческих структурах у нее не было ввиду специфического воспитания и пуританских представлений. Собрав последнее, она дала объявление в газету, которую мы здесь назовем «Из брюк в руки», и стала ждать звонков. В объявлении говорилось: «Девушка с высшим образованием ищет работу. Знание французского, машинописи и математики».

Вскоре ей позвонили сразу из трех коммерческих фирм и сообщили, что требуется секретарь-референт. Первая фирма назначила свидание в своем офисе с утра пораньше. Машка с отвращением подкрасилась, надела строгий костюм типа «Не могу поступиться принципами», заняла у подруги очки в приличной оправе и поехала к черту на рога.

Офис оказался голым свежеокрашенным помещением, где не было стульев, но уже стояли стол и факс. Факс Машка видела впервые. В помещении ходили и стояли люди в костюмах. По возрасту они недалеко ушли от ее учеников. Один из них посмотрел на нее, как птица на пресмыкающееся, и задорно спросил:

— Ну-с, и что же мы умеем делать?

Машка с робким достоинством перечислила свои дарования. Работодатель поджал губы и переглянулся с приятелем.

— С оргтехникой работали? Компьютер знаете?

Компьютера вокруг не наблюдалось, но Машка сказала, что да, компьютер она знает. «Ай-би-эм-совместимый»,— добавила она для убедительности. В повисшую паузу она втиснула назревший вопрос:

— Простите, а чем занимается ваша... фирма?

Работодатели снова переглянулись.

— Бизнесом,— наконец ответил один из них, и Машка постеснялась уточнять.

— Скажите... э... Мария, какие качества вам нравятся в людях?

Этот вопрос Машку обрадовал. Она зарделась. Зардевшись, она становится очень хороша.

— Порядочность,— сказала она серьезно.— Честность. Доброта. Сострадание.— Ей хотелось добавить что-нибудь о щедрости, но в данном контексте это могло быть неправильно истолковано.

— Где вы одеваетесь?— спросили ее.

— Дома,— простодушно сказала Машка и не поняла, почему все заржали. Ей показалось, что в утренней спешке она что-нибудь надела не так.

— Я имею в виду, где вы покупаете одежду? В какой фирме?

— В магазине...— сказала Машка тише обычного. Родился очередной милиционер.

— Ну хорошо,— вяло сказал работодатель,— Оставьте телефон, мы вам позвоним.

— А... какие условия?— осмелилась наконец Машка, но юноша прервал ее уже вполне решительно:

— Вам позвонят и все скажут. Всего доброго.

Поначалу Машка расценила такую уверенность в положительном смысле и два дня ходила веселая, но на третий ей кое-что стало ясно, а потом голос с выраженным южным акцентом пригласил ее для собеседования в другую фирму.

В этот раз Машка надела все лучшее, не побрезговав даже довольно рискованной блузкой.

В новом офисе мебель была мягкая, кожаная, и вообще господствовала восточная роскошь в сочетании с восточною же медлительностью. Пока Машка прищуренно оглядывала помещение, пятеро южных людей лопотали на родном языке, указывая на нее и причмокивая. После десятиминутного лопотания один из них с трудом перешел на русский и спросил, что она умеет делать. Машка стала перечислять, но ее прервали:

— Это все само собой... Вы работали секретарем?

— Да,— храбро соврала Машка, хотя работала она до этого только секретарем школьного общества «Берегите птиц».

— Где?

Машка назвала предыдущую фирму. Новый хозяин такой не знал.

— А чем вы занимаетесь?— спросила Машка.

— Ми... ми строим,— расплывчато ответил южный человек, не уточняя, строят ли они дороги, заводы или куры.— Ми много строим. Вам работы много будет. Быть на рабочем месте в девять, уходить, когда я буду уходить. Оплата почасовая. Отлучек, отгулов никаких. Кофе варить можете?

— Могу,— опешила Машка.

— Родители ваши кто? Папа, мама?

— Мама — учитель, папа... с нами не живет.

— Что ви цените в мужчине? Какие... как сказать... качества?

Такая корректировка вопроса Машку несколько изумила, но она довольно твердо перечислила те же качества. Южные строители предложили ей подождать и лопотали о своем еще около получаса. Машка тщетно старалась уловить смысл разговора. Все повторилось с точностью до миллиметра, как любят говорить в банке «Империал», и через неделю ей позвонила еще одна фирма.

Чуя последний шанс, Машка раздухарилась окончательно. Она неумело положила на нежное свое лицо густой слой косметики, взяла у легкомысленной подруги столь же легкомысленную юбку и мысленно согласилась на все.

— Вы к нам секретарем?— спросили ее.

— Д-Да.

— Все это вам придется снять,— решительно сказал человек лет сорока, куривший импортное. Машка не на шутку испугалась таких темпов, но ей быстро пояснили, что секретарь — лицо фирмы и одеваться должен соответственно. Деловой стиль в сочетании с элегантностью. Пройдитесь по коммерческим магазинам. (К тому моменту Машка питалась уже в основном картофелем.) Рабочий день ненормированный. Зарплата не намного превосходила ее преподавательскую ставку, но это — на первое время. Вслед за этим Машка выслушала несколько нелицеприятных оценок своих манер, фигуры и манеры отвечать на вопросы. От всего этого, деточка, вам придется избавиться. И не надо так смотреть. Секретарь должен знать свое место. Он — приложение к оргтехнике. Его дело — оптимизировать труд начальства. Первое же опоздание — увольнение, здесь не госпредприятие. На работе быть в восемь. Церемониться с вами тут никто не будет. Естественно, никаких эмоций. С посетителями — всегда улыбка, абсолютная вежливость. Замужем? Нет? Хорошо. Никаких личных посетителей в рабочее время: только деловые контакты. У вас характер как, не очень скандальный? А что вы сами цените в людях?

Этот вопрос показался Машке роковым. Похоже, именно из-за него ей отказывали в предыдущих местах.

— Подлость,— сказала она решительно.— Грубость. Ложь. Низость. Да. Особенно низость.

Едва не потеряв равновесие, она повернулась на непривычно высоких каблуках и вышла из комнаты.

В общем, ее можно понять. Со времен преподавания, когда ученики хамили от души, с ней так еще никто не разговаривал, тем более пуская дым непосредственно в лицо. Попытки устроиться секретарем-референтом на этом закончились.

Через месяц, когда она уже расклеила повсюду объявления о репетиторстве и не услышала ни одного звонка (ценятся только преподаватели вузов, могущие составить протекцию), ей встретился в метро бывший одноклассник.

— Я теперь бизнесом занимаюсь,— сказал он, не дожидаясь вопроса.— Хочешь — иди ко мне в рекламное агентство!

Машкино самолюбие было задето. Этому мальчику в жизни хронически не везло, он еле аттестат получил, и уж коль скоро даже он заимел свой бизнес, Машке не хотелось отставать. Она была отличница, почти медалистка, когда бы не физкультура.

Как выяснилось, одноклассник был связан с фирмой, производящей аэростаты. В новой Москве аэростатам нашлось сугубо рекламное применение. Машку взяли на испытательный срок, на должность рекламного агента. В ее обязанности входило звонить другим бизнесменам и предлагать разместить их рекламу на воздушных шарах.

Один такой аэростат уже с месяц болтался над одной станцией метро, но так высоко, что надпись разобрать никто не мог, и рекламный его эффект стремился к нулю. Тогда его чуть приспустили, и некоторое время перепуганные люди вчитывались в надпись «ТОЛЬКО У НАС». Что именно делают только у них, оставалось тайной, поскольку было написано на другом боку аэростата. В довершение всего после кратковременного града аэростат позорным образом сдулся и упал на ближайший стадион, где его стремительно растащили на сувениры.

С десяти утра Машка садилась к телефону, разложив перед собою справочник «Москва для вас».

— Здравствуйте,— говорила она.— С вами говорит рекламное агентство «Полет». Не хотите ли вы разместить свою рекламу на аэростате?

— А куда он полетит?— спрашивали ее.

Машка терпеливо объясняла, что он никуда не полетит, а будет болтаться на вечном приколе, с понедельной доплатой, и тогда эту рекламу увидят миллионы (если они, конечно, не близоруки, добавляла она мысленно). Первый спазм любопытства сменялся у клиента скепсисом, особенно когда Машка называла цену — аэростаты были дороги.

— А что такое аэростат?— спросили ее однажды.

Машка подробно разъяснила, что это такой пузырь, надутый воздухом, резиновый, американские психологи подсчитали (сроду они ничего такого не подсчитывали, но марку надо было держать), что эта реклама усваивается лучше всякой другой.

Практически ни у кого идея не вызывала энтузиазма, и только одна совсем молодая фирма изъявила желание разместить свою рекламу в атмосфере. «Полет» взялся за дело с энтузиазмом Безенчука, и через неделю над отдаленной станцией метро повис аэростат с рекламой резиновых контрацептивов, сам очень похожий на гигантский опытный образец. Еще через три дня местная префектура запретила безнравственный пузырь, содрав с Машкиной Фирмы штраф, а через неделю судьба снова улыбнулась, подбросив какого-то чрезвычайно крутого человека, который заказал аж два больших аэростата с обширными текстами.

Машкин одноклассник уже потирал было руки, но на следующий день после торжественного запуска аэростатов конкурирующая фирма непостижимым образом сбила их из стрелкового оружия, чем нанесла гигантский урон. Самым удивительным было то, что крутой рекламодатель умудрился слупить с Машкиной фирмы изрядную сумму за некачественный продукт, который якобы лопнул сам от первого же порыва ветра. Сколько начальство ни предъявляло пробоины в пузырях, заказчик был непреклонен, и после этой последней выплаты сама фирма оказалась на воздухе, в подвешенном состоянии, с дюжиной невостребованных аэростатов.

Машка впала в продолжительную депрессию. В последние месяцы она вообще много размышляла о лишних людях, мысленно выстраивая ряд Онегин — Печорин — она, но тут замаячила перспектива работы по специальности, с оплатой в валюте и приятнейшими коллегами. Это была организация экологической выставки в частном выставочном павильоне. Некая фирма, разбогатев, решила потратиться на паблисити и провести выставку экологически чистых технологий с привлечением западных партнеров. Машка смыслила в экологии, привлекла столь же безработных, как и она, коллег, дневала и ночевала в павильоне, обрывала телефон мне и моим знакомым, силясь разместить в прессе рекламные заметки,— короче, вертелась на пупе.

Выставка прошла, партнеры остались довольны, Машке выразили одобрение, но тут фирма-работодатель вляпалась в финансовую катастрофу, и Машке не заплатили ни цента.

Это было для нее серьезным ударом. Ей деликатно объяснили, что работала она не так уж и много, что такой объем работы вполне можно провернуть на общественных началах и что вообще она должна быть довольна установлением контактов с партнерами. Поскольку в силу своей неопытности Машка даже не подписала никакого контракта, понадеявшись на устный договор, все ее претензии могли быть с тем же успехом высказаны ходу истории.

Две недели прошли в тумане; картофель, казалось, подменил собою субстанцию Машкиного худого тела, но спасение на этот раз явилось благодаря полузабытому ее объявлению в газете. Ранним июльским утром ей позвонил неизвестный, представился фермером и сказал, что до зарезу нуждается в секретарше.

Машка туго представляла себе обязанности секретарши фермера, но на встречу пошла. На Пушкинской площади ее поджидал круглый рыжебородый мужичок лет под пятьдесят с громадным портфелем.

— Я с Нижнего Новгорода,— представился он,— Хочу партию создавать. Поедем к вам, я только с поезда.

Непонятно, каким образом мужик сразу прочел ее объявление, едва сойдя с поезда, но именно Машка с ее старой «Эрикой» была ему нужна как воздух. Он фермерствовал под Нижним и, накопив немного денег, возжаждал политической борьбы. Ему мечталась Русская Национальная Республиканская Партия. Фермер задумал спасать духовность.

— Ка... каким образом?— пролепетала Машка.

— Русских теснят,— сказал фермер.— Генофонд нации едет, памашь, не пойми куда, так? В гостиницу русскому человеку не устроиться, так? Вона в «Славянской» тут у вас за одни доллары селют, так? У меня есть доллары, есть! Но почему я, русский человек, памашь, должен платить нерусскими деньгами, когда я вот этими руками всю Москву, всю Россию...— И непонятно было, что он делает с Россией этими руками: кормит или душит.

В обязанности Машки входило печатать листовки. В тот же вечер фермер надиктовал на машинку первые образцы: «Вступайте в Русскую Национальную Республиканскую Партию! Только мы...» — Далее следовал стандартный набор обещаний, столь близкий сердцу каждого русского. Слово «порядок» фигурировало с частотой барабанной дроби.

— Я тока с поезда,— повторил фермер,— и мне вообще ночевать негде... В гостиницу селют одних иностранцев, памашь.

Надобно заметить, что Машкина мама была в то время на даче у подруги, и Машка ночевала одна, иногда приводя к себе молодого человека, узкогрудого робкого студента, который не то что ее, а и среднего клопа прокормил бы с трудом.

Фермер уже начал было по-хозяйски располагаться в крошечной квартирке, но тут Машка с несвойственной ей решимостью сказала ему, что на таких условиях спасать русскую духовность отказывается. Фермер долго кряхтел, напился чаю и ушел, оставив ей извлеченную из портфеля толстенную неразборчивую рукопись — политическую программу.

— Размножишь, эт самое,— сказал он.— Потом расклеишь, памашь. Я помогу.

В отличие от предыдущих работодателей он заплатил сразу, хоть и негусто, и Машка, еле дождавшись, пока стихнут его шаги на лестнице, с восторженным визгом добежала до ближайшего ночного киоска и купила себе первый за год «Марс». Потом она заняла у соседки ложку кофе и села за ночную работу — утром фермер обещал позвонить и забрать часть текстов.

Спаситель русской духовности писал с чудовищными ошибками, но энергично, периодически теряя нить, однако неизменно возвращаясь к теме загубленного русского духа. «Не мы ли всех били?!» — звучало в каждом его призыве. С особенным упорством фермер отчего-то призывал сплотиться, хотя во имя чего и для каких действий — не уточнял. О некоем нехорошем народе не было ни слова, что Машку обрадовало, зато активно муссировалась тема русских на окраинах. Речь также шла о развале прекрасной страны, о наглости чеченской мафии, которая растлевает русских женщин (ми строим, вспомнилось Машке), и делался нажим на культуру, которая традиционно отличала русскую жизнь. Возрождение России должно было прийти с полей, ибо только крепкая крестьянская рука сможет схватить за узду разбушевавшуюся стихию, точка.

К утру, бледная и счастливая, Машка допечатала каракули спасителя Отечества и с блаженной улыбкой завалилась спать. Через три часа ее разбудил звонок в дверь. На пороге стояли пятеро во главе со спасителем. Он дал Машке денег и услал ее в магазин. Через два часа он с такими же бородатыми соратниками уже вовсю гомонил о былой славе и обсуждал проблему Севастополя, а часа в два пополудни ушел, прихватив тексты и оставив черновик новой листовки.

На следующий день Машка всерьез опасалась, что ее жилье превратится в штаб-квартиру Русской Национальной Партии, тем более что фермер попросил разрешения указать на листовках ее телефон как контактный. Машка решительно отказалась, и фермер отступил, урча, что не стало у русских, памашь, настоящей духовности, жалеют телефон на святое дело... Как выяснилось, фермер остановился в гостинице «Украина». Через неделю он исчез бесследно, так и не забрав у Машки три экземпляра своего трактата «Пути крестьянства», с первым разделом «Откуда пошла земля наша». Вскоре Машка почти равнодушно наблюдала, как пассажиры метро хохочут над ее листовками и кое-что сдирают со стекол на память. Как выяснилось, больше всего смеялись над последним, крупно напечатанным призывом: «НЕ ДАДИМ, РОССИЯНЕ!»

Больше они не виделись.

Однако жить на что-то было надо, и случайный знакомец (когда-то вместе тусовались на слетах КСП) подсказал Машке, что в Москве есть теперь оптово-торговые базы, которые реализуют свой товар через частных добровольцев. Машка пошла на одну из таких баз, телефон которой сообщила та же «Из брюк в руки», и под свой паспорт взяла одежды на пятьдесят тысяч. Никаких навыков реализации у нее по определению не было, и ради первого блина она попросила помощи у малознакомого, но симпатичного человека — любовника старой подруги.

Любовник был инженером по образованию, проживал в коммуналке и остро нуждался в деньгах. Он забрал весь товар, пообещав реализовать его через приятеля в коммерческом киоске. Машка попросила поторопиться: оставленный в залог паспорт не давал ей покоя. Любовник подруги клятвенно пообещал все сделать за пять дней и исчез.

Он исчез по-настоящему, капитально, заперев свою комнату, а когда Машка умоляла соседку впустить ее, чтобы товар хоть забрать, та отказала. Машка клялась дать заранее всестороннее описание товара, забрать его при свидетелях, вызвать представителя базы — все напрасно. А через день ей позвонили с базы и сказали, что хорошо бы отдать деньги.

Надо ли добавлять, что Машка не заключила с любовником подруги никакого контракта и что подруга исчезла вместе с ним, не объяснив домашним куда, с кем и на какие деньги?

...Зазвав ее домой, я испугался того, как она стала ходить, говорить, есть, как у нее кружится голова, как она покрывается пятнами при волнении,— и только глаза за очками у нее остались те же, Машкины, моргающие, круглые глаза близорукой школьницы.

— То есть я не понимаю,— говорила она, несколько придя в себя,— Я просто не понимаю: ну ладно, паспорта нет, через три дня мне возвращать эти деньги...

— Найдем, найдем.

— Да я не к тому! Я о другом: слушай, неужели мы настолько никому не нужны? Неужели я абсолютно здесь неуместна?

Что я мог ей сказать? Посоветовать работать по специальности? Я знал, что из этого получится. В прежние времена ее экологическая ниша была свободна — живи, устраивайся, выходи замуж. И дети были другие, и мальчики нашего круга худо-бедно могли прокормить семью... Теперь им самим не до жиру, а девочек наших ведут в кабинет. Только совсем другие комиссары. Что ж ей делать? Учиться носить мини-юбку и идти в секретари к хаму? Печатать листовки? Выполнять машинописные работы по сто рублей страница при невероятной конкуренции и ее более чем скромных скоростях? Переводить при столь же огромной конкуренции? Но литературному переводу ее никто не учил, а на технический охотников до фига... Да и язык она знает средне — в спецшколу не ходила, репетиторов не брала... Как ей вообще выживать — человеку, воспитанному на совершенно иных идеалах и ожидавшему от новых времен совсем другого?

Дело ведь не только в дефиците рабочих мест или в хамстве работодателей. Дело в исчезновении среды. Мы и наши девочки мало приспособлены к тому, чтобы торговать в коммерческом киоске или работать рекламными агентами, хотя здесь-то рабочих мест сколько угодно, была бы хватка. Но этой самой хватки у нас не было и нет, потому что мы бедная советская интеллигенция, читавшая книжки, певшая песенки и напрочь не умеющая подчинять себе других. По подсчетам социологов (настоящим, не выдуманным), бизнесом способны заниматься пять, много — десять процентов населения. Это в развитой стране, где бизнес не требует владения холодным оружием и есть некая традиция цивилизованной торговли. А у нас? Неужели нас так вот и вытеснят из жизни?

— Ты, Машка, спой мне лучше,— сказал я и принес гитару.

И она запела прежним своим полудетским голосом:

Повис над морем туман безжалостный,
Белый, как молоко,
Но ты, Мария, не плачь, пожалуйста,
Смерть еще далеко...

И тут, резко оборвав мотив, она уставилась на меня этими своими круглыми серыми и сказала:

— А знаешь что? Я ведь ему почти поверила. Тому фермеру. Ведь нам, русским, действительно живется хуже некуда. Это чужой мир, чужая страна... Они действительно погубят Россию.

— Вот, Машка,— сказал я.— Все правильно. Так оно и начинается.

Некоторое время мы с ужасом смотрели друг на друга.